Мы с Ютой опять пришли в отряд; на наш взгляд, в тот раз у нас были важные вести. Немцы казались чрезвычайно всполошенными. По городу в колясках проносились офицеры, на Кулге днем у реки видели патрулей, а когда мы пошли в комендатуру за аусвайсами, то встретили по дороге свернувшую на мызу Лилиенбаха немецкую полубатарею на защитного цвета передках, которые тащили першероны с мохнатыми ногами. По городу ползли мрачные слухи. Кое-кто был убежден, что теперь немцы, желая покарать большевиков, все же пойдут на Петроград, так как красные якобы отказались выдать им царицу немецкого происхождения, которую вместе с супругом и детьми содержат под стражей в Екатеринбурге. Другие столь же убежденно заверяли, что немцы пронюхали про планы красных ударить по Нарве и готовятся дать им жестокий отпор. Ничего, решили мы, ребята сами разберутся, где тут истина. Главное — расскажем, что происходит в городе.
Впоследствии я часто задумывалась над тем, какую безумно высокую цену нам пришлось заплатить за наше тогдашнее неведение. Мы были словно чистый лист бумаги. Слухи становились почти единственной информацией, хочешь верь, хочешь нет. Газеты поступали нерегулярно и писали обычно о давно уже канувших в прошлое событиях, особого интереса они не представляли. Когда сейчас в каком угодно глухом уголке мира убивают посла, об этом радио через час-другой разносит весть по всему земному шару и все узнают, что случилось. Уделом слухов останутся лишь пересуды о том, кому это было нужно и зачем. Да и то в течение первых часов, поскольку довольно скоро тоже всеведущее радио разъяснит и подоплеку кровавого преступления.
Лишь намного позднее мы узнали, что накануне нашего посещения отряда эсеры в Москве убили немецкого посла графа Мирбаха. Германия предъявила ультиматум, и мы, собственно, находились на грани войны. Будь у нас хоть малейшее представление об этом, мы бы не удивлялись нервозности немцев в Нарве, они уже успели получить телеграмму. Возможно, и начальство Яана поняло бы, что сейчас не время рисковать.
Однако до общественного радиовещания и радиоприемников оставалось еще десять лет. Всего десять промелькнувших затем лет — будто единый миг. Но этот миг определил судьбы людей.
Под вечер, когда ребята вернулись со строевой подготовки, мы вместе с Яаном и многими другими сидели во дворе, на поросшей ромашками траве, и слушали Марта Луппо. Имя и лицо его мне так отчетливо запомнились, будто я видела его вчера. Высокий, худой парень из караульной роты Смольного с обвислыми редкими рыжеватыми усами; его направили к Яану в отряд как бы в помощь или в поддержку, чтобы надежнее переправить подпольщиков в Нарву. Одно начальство ведало, каким это образом он должен был обеспечить операцию, ведь и у Марта Луппо не было волшебной палочки либо ковра-самолета, всего лишь винтовка с примкнутым штыком, как у всех наших, ею никого в невидимку не обратишь. Вероятнее всего, что тот человек из Чека взял его с собой для подкрепления, ну, тот самый начальник в кожанке, плечи колоколом... Аблай или Авлай — имя у него, во всяком случае, было чудное, ты смотри, уже начинает туманом застилать, равно как и лицо. Мне неприятно воскрешать его в памяти. Его я считаю виновным в том, что произошло. Широкое белое лицо. Глаза? Они у него, конечно, наличествовали, но вот какого цвета? Наверное, с серым отливом. А может, я это придумываю, у железных людей просто должны быть стальные глаза. Или они у него и вовсе карие были? На самом деле это не имеет никакого значения.
Чекиста и подпольщиков на месте еще не было, они остались в Ямбур-ге держать совет с Дауманом и Мадисом Лайусом, прибудут завтра. В тот самый день.
Что это за день, мы с Ютой еще не знали. Если бы только предугадать: страшный день! Но и в том случае было бы не в моей власти что-то изменить.
Марту Луппо со всех сторон протягивали папиросы и табак. Трудно было решить, у кого взять, кому отказать. На всякий случай каждый раз он брал у другого человека.
Давай, старик, рассказывай, что в Питере творится!
Луппо сделал несколько глубоких затяжек, при этом его осунувшиеся щеки втягивались и на мгновение скрывались совсем за рыжими усами. На какое-то время воцарилась пронизанная ожиданием тишина. При этом придвинулись ближе вечерние звуки деревни — скрип колодезного журавля, далекое собачье тявканье, лязг жестяного подойника. По-наслаждавшись немного с закрытыми глазами крепким табаком, Луппо словно бы очнулся и почувствовал, что обязан отплатить повествованием за предоставленное удовольствие.
Полный порядок, ребята! Чешем буржуев так, что пух летит! Настоящая революционная сила и власть. Каким, значит, образом это происходит? Да куда проще. Скажем, разбросаны там по городу всякие князья да дворяне, одним словом, бывшие,— мы идем к ним с обыском в дом, что находим, забираем. Винтовки и револьверы идут нашим людям, золото, серебро и драгоценные камни переписываем и сдаем в банк. Это теперь народное достояние. Откуда бывшие взяли? Так откуда ж еще, не иначе как грабили народ, сокровища, поди, на деревьях не растут. Одним словом, экспроатируем...
Яан улыбается. Яан все знает.
Экспроприируете...
Может, и так, командир. Я знаю, как делать, ты — как называть. Я ж не шибко по школам грамоте обучен, что верно, то верно.
Сам-то откуда и что за человек?
В Таллинне служил на железной дороге. Четыре года всего ходил в школу, потом подался к мастеровым в ученики. Когда немцы расчихвостили наших под Кейла, я тоже оттуда ноги унес с отрядом красногвардейцев-железнодорожников. Пришли в город, штаб уже дал дёру на судно и отплыл себе в Гельсингфорс, одни буржуи с повязками на рукаве и с винтовками разгуливали по городу. Немного даже постреляли, когда они попытались было схватить нас. Взяли на свой страх и риск на станции паровоз, дело-то знакомое, прицепили несколько вагонов и погнали к Нарве. Когда немец сзади поднажал, мы попробовали было с матросами возле станции Сомпа еще разок дать отпор, но ничего у нас не вышло, они уже с пушками прут, тогда мы раскочегарили паровоз и попыхтели прямиком в Питер.
И тебя с ходу взяли в Смольный?
Куда там, браток! Вначале на Балтийском вокзале остался, там хорошо кормили. Ходил с поездами аж до самого Урала. Это только потом, когда прослышали, что Пальвадре формирует в Смольном эстонский батальон и собирается с ним на фронт, мы с ребятами пошли проситься, чтобы и нас взял. Только Пальвадре страшно серьезный мужик, как пошел нас костерить: мол, за какой такой-перетакой печкой мы до сих пор отсиживались, небось выжидали, пока добрый дядюшка завершит для нас революцию? Попробуй признайся, что от миски не мог оторваться. Как гаркнет, есть ли среди нас служивые люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85