Яан вначале посмеялся, нет, говорит, у нас друг перед другом секретов, это тебе не старая российская армия, где солдат считали людьми низшего сорта, но старик знай тянет свою песню и все зырится на меня. Наконец Яану надоело, сказал: ну ладно, Волли, побудь чуток за дверью, если папаше непременно хочется поиграть тайное общество.
И ему невдомек было, что это за змея такая — Гликман.
Вышел, значит, на крылечко, присел, дожидаюсь. Амбар тоже перед глазами, к нему-то ведь я и был приставлен, только кто станет ломиться туда? Недолго и поговорили-то, как возле Нарвы открылась стрельба, командир тут же выскочил, навострил уши, а вскоре от реки, пыхтя, ребята притащились. Мужик тот из питерского Чека, Авлой, был до того зол, что прямо-таки шипел, все костерил Яана, клял всех других, мол, загробили операцию, за это нас еще возьмут за глотку. Сам с лица белый, глаза выпучены. У Луппо рука прострелена, кровь хлыщет, перевязали его сообща. Тут Яан сам кинулся к реке, остальные, будто гончие, следом. На бегу распорядился увести старика в амбар и запереть. Так я и не услышал, о чем этот пройдоха Гликман разговаривал с ним.
Да какой прок от того, кабы и знал.
Нет, не скажи. У моей истории не один конец. Ты послушай, что было дальше. Захожу я в комнату за стариком, как он вдруг начинает канючить: подожди, добрый красноармеец, я хочу тебе что-то сказать. Какое мне дело до того, что ты хочешь сказать, сам слышишь, у нас сейчас найдется посерьезнее работа, давай вали назад в амбар. Нет, ты все же сперва выслушай, всего два слова, только это очень важный разговор, для тебя самого очень важный. И тут, знаешь, взяло меня любопытство. А тебя бы разве не разобрало? Кто не желал бы заняться важными делами, когда у самого еще молоко на губах не обсохло? Подумал, успею отвести его в амбар, возле реки ребята небось задержатся, да и расстояние — не рукой подать. Уселся на стул, давай, старик, выкладывай.
Гликман долго смотрел на меня, склонив голову, и вдруг спрашивает: а ты сам-то из Нарвы будешь? Или, может, из ямбургских краев? Что мне скрывать: на Кренгольме родился и всю жизнь прожил. Очень хорошо, говорит, это очень хорошо.
Я ничего не понял. Что тут особенного или что хорошего, если я нарвитянин, и какая ему от этого польза. Обычное дело, все бывают откуда-то родом, и никакое место на свете не хуже и не лучше других. Подумал: ладно, хвали, пользы тебе от этого не видать, ко мне не подмажешься. Подожду, что будет дальше.
Если ты нарвский, говорит эта вонючка, тогда у тебя по ту сторону реки в Нарве и дом, и родители. А если у тебя в Нарве родители, то ты обязательно хочешь попасть к ним домой. Каждый настоящий сын стремится домой к родителям, долго ли тут, в лесной глуши, будешь изображать незваного гостя! Ведь правду говорю?
Какое твое собачье дело, куда я хочу! Нечего за меня жевать, сам зубастый. И без твоих заздравных дома буду, как только выбьем немцев.
Он жалостно покачивает головой, глядит на меня эдакими грустными глазами, будто выложенный баран, и втягивает щеки, ну просто икона с лицом великомученика.
Языком, конечно, можно огород большой нагородить. Но у немца очень сильная армия, или ты не слыхал? Железная, никто не одолеет.
Ее не выбьешь из города какими-то жалкими отрядами. Вы даже дальше колючей проволоки не сможете пройти, там вас мигом встретят пулеметами. Со временем игра в революцию начинает надоедать. Кто стоял против вас до сих пор? Толпа старых, уставших от войны русских солдат, которые без единого выстрела побросали в кусты винтовки и разбежались, чтобы наконец попасть домой к жене и деткам. Теперь это время прошло, у немцев большая сила и крепкий порядок. Я вообще полагаю: как только у немцев появится серьезное на то желание, они запросто сметут с дороги все ваши отряды, как легкий мусор, и прямиком по почтовому тракту промаршируют в Питер, с отрядами против полков не устоишь, столько-то, поди, ты соображаешь. Где у вас пушки и пулеметы, где сильные штабы и умные генералы? Если тебе и дальше охота торчать тут, тогда еще не скоро увидишь Нарву и своих родителей, того и гляди, что в страхе перед немцами сам удерешь подальше в Россию и останешься гам. Кто тебя потом домой пустит? Родителям, конечно, печаль великая, как знать, удастся ли им когда-нибудь дождаться тебя.
Все еще не возьму в толк, куда он клонит, но и спрашивать не хочется. Еще подумает, что нуждаюсь в его совете, но я сказал же, что сам зубастый. Гликман все шныр да шныр глазенками, дает мне созреть. Наконец сам выкладывает.
Я могу тебе помочь, если хочешь знать. Только я один, и никто другой. Сейчас самое время: все побежали за Кулгу к Нарве, туда путь не близкий, и они так скоро не обернутся. А если еще немцы начнут стрелять, то все и вообще не вернутся. Давай разделим на двоих золото, которое вы у меня отобрали, и быстро-быстро отправимся вдоль железной дороги к Нарве-Второй. Пока они оттуда, от Наровы, выберутся, мы уже будем давным-давно в Ивангороде. Я тебе обещаю, ты получишь от меня очень даже приличное вознаграждение, а немцев совсем бояться не надо, я хорошо говорю по-немецки, и по моему слову немцы, не причинив зла, с миром отпустят тебя к родителям. Винтовку отдашь немцам, винтовка ведь все равно не твоя, и гуляй себе, как барин.
Во мне все перевернулось. Ах ты гадюка, хочешь меня купить! Так стало жалко своего дрянного золота, что собираешься любой ценой вернуть назад! Вот и держал бы дома в чулке, мы бы не пришли к тебе за ним, чего потащился к нам? Знаешь, старый, что мы будем в будущем из золота делать? Ночные горшки, чтобы блестели, чтоб было приятно смотреть и легко чистить, ведь золото ржавчина не берет. Для нас, большевиков, если хочешь знать, оно большего и не стоит! Это ты склоняешься перед золотым тельцом, а мы и не подумаем.
Обозлился.
Замолчи, дурья твоя башка! Ума — как у бычка убойного. Он, видишь ли, из золота понаделает ночных горшков! Бог жестоко покарал тебя, парень, коли так вот разума лишил. Да знаешь ли ты, что золото ценилось до тебя и после тебя в цене будет! Этого ты запретить не можешь, сколько бы ты своей берданкой ни размахивал. У тебя всего одна винтовка, и больше ничего. А на золото можно тысячу винтовок купить! Ты что, и перед ними устоять думаешь?
Видела бы ты, как он вспыхнул. Глаза будто угли горят, машет руками, голос вдруг зазвучал, как у молодого,— смотри и дивись, во что старик.
Но я на это ноль внимания. Думаю: не запугать тебе меня, кровопийца. Ты у нас в руках, как цыпленок, никуда не денешься.
Не очень-то расходись, обожатель золотого тельца. Ни одна винтовка без человека не выстрелит, а люди за нас, трудового люда в мире не счесть, это буржуев всего жалкая горстка, сдуем с лица земли, как пушинки с одуванчика.
И после этого не укротился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85