12
Поверишь ли, тетя Зина, что мы уже какое-то время жили в Пыльт-самаа — сняли там малюсенькую комнатку и распаковали вещи,— а я все еще просыпалась по ночам в слезах и упрашивала маму: пойдем домой! Мама терпеливо объясняла мне, что мы туда не можем вернуться, в Нарве стреляют и поезда туда не ходят. Пойдем пешком, упрямо твердила я, не все же время там стреляют, у них патроны кончатся, я хочу домой. Думаю, ей нелегко со мной приходилось. Однажды она меня даже к доктору отвела. Что мог доктор поделать прогив войны? Сказал, у ребенка, дескать, слабая нервная система, и посоветовал поить по вечерам валерьяновым чаем. Целую неделю мать вечерами заваривала корень валерьяны, потом запасы кончились, и мне больше не пришлось тайком выплескивать это отвратительное пойло в помойное ведро, вокруг которого затем отирался хозяйкин кот.
Мне все это казалось временным прозябанием, которое вот-вот должно кончиться. И до возвращения домой оставалось уже немного
Наконец они взгромоздили меня вместе с прочими своими пожитками на случайную машину, чтобы отвезти в Таллинн. Помню, я была зажата вещами в левом переднем углу окрашенного в серый цвет кузова боком к черной железной башенке, которая всю дорогу приятно меня грела. Потом я спросила, что это такое; мне сказали, что газогенератор. То ли они соврали мне или тогда действительно были такие машины? Шофер раза два останавливался по дороге и кидал в башенку деревянные чурки. Так, говоришь, и вправду на дровах ходили? Чудно, чего нам только видеть не довелось.
Отец все повторял, что будущее сокрыто мраком, поди знай русских, что они могут с нами сделать, мы ведь оставались под немцами Когда мы в порту полезли вверх по крутому трапу на судно, на меня дохнул таким холодом железный борт парохода, что даже ноги подкосились, и я заревела во весь голос Стыдно, сказал отец, ну как тебе не стыдно, большая девочка и такая трусиха. Но я-то нисколько не боялась, просто я знала, что уже никогда не вернусь домой. С тех пор я не люблю подниматься по трапу на пароход. Даже летом не езжу на Аландские острова, где любят отдыхать многие мои знакомые. Отплывать на пароходе из порта мне представляется до отчаяния бесповоротным
Ты не поверишь: я твердо знала, что уже никогда больше не попаду домой.
Бедное, умудренное опытом дитя! Когда я бегала в отряд к Яану, к твоему дяде Яану, мне и в голову не приходило волноваться о доме. Наоборот. Скажи мне Яан: больше в город не возвращайся, оставайся со мной,-я бы, и секунды не помедлив, согласилась. С великой радостью. Ни малейшего сомнения: не случись с ним то, что случилось, он бы меня взял потом с собой. Ребята ведь отправились из-под Нарвы на Украину и в Крым, несколько лет кружили по России и воевали с белыми. Яан несомненно отправился бы вместе с ними, я конечно же за ним. Нашлось бы и в отряде дело. Нет, не помню, чтобы я по ночам просыпалась в слезах от тоски по Нарве. В страхе из-за Яана — это да. Особенно теперь я это прекрасно представляю, когда знаю, чего следует бояться. А за Нарву я в то время была абсолютно спокойна: твердо стоит на своем месте и будет ждать меня, сколько потребуется.
Самое важное — человек, тот единственный и верный, за которого надо держаться. Если же у тебя его нет, то ты, конечно, и слаб, и беззащитен.
Может, лишь когда-нибудь позже мы перебрались бы в Ленинград, как это сделал брат Виллу, чтобы все-таки ближе к дому. Когда кончилась бы война и пробудилась бы тоска по родине. Уж не знаю, просыпался ли там Виллу в слезах по ночам, этого он мне не говорил, мужчины ведь не плачут. По крайней мере, в открытую. Вольна была думать и так и эдак. Я следила за выражением его лица все эти последние полтора часа, в течение которых он осматривал ввергнутую в неразбериху близких боев Нарву. То были не одни лишь воспоминания, в глубине души он определенно мог чувствовать, что пришел сюда в последний раз и уже больше ему возврата не будет.
Я, конечно, понимаю, что мать никогда не рассказывала тебе, с каким рвением мы в то лето торопились выбраться из Нарвы, когда наши ребята располагались в Аннинском. Что бы ты в этом могла понять? Ведь там твоего отца не было, с твоим отцом они познакомились спустя несколько лет. В этом смысле упрекнуть ее не в чем. Один только твой покойный отец не любил вспоминать про те времена.
На миг нас разделило наполненное воспоминаниями молчание. Эта тишина у каждой из нас своя.
Да, только после Нарвы у нас началась сплошная кочевая жизнь. В Пыльтсамаа мы жили в маленькой комнатушке с отгороженной плитой, в Германии прозябали в бараке; когда наконец добрались до Швеции, то и тут нам вначале дрли комнату в бараке. Теперь мне уже многие годы кажется, что я так и продолжаю жить в бараке, только и всего, что бараки стали попросторнее и с удобствами, окна шире и комнаты не такие крохотные, да и мебели со склада выдали побольше. Когда вышла замуж, почувствовала себя на мгновение по-другому, но только на мгновение. Супруг мой быстро отучил меня от ощущения родного дома. Сентиментальная тоска по прошлому, которому нет места в деловом разумном мире. Там, где тепло и уютно, там и дом родной,— просто и доходчиво, не так ли? Он был до мозга костей человеком гостиничных номеров.
Ну, девка, теперь ты, наверное, сгущаешь краски.
По такому случаю выпьем бокал вина, ведь кто знает, тетя! Зина, когда нам еще доведется посидеть вместе, и доведется ли вообще. Тут и визы требуются, да и вообще с каждым годом все меньше остается предприимчивости. С тобой у меня странно получается. Мы ведь так мало бывали вместе, но, несмотря на это, все равно возникает ощущение, будто я лишь через тебя смогу узнать что-то очень существенное и затаенное про самое себя. Неужели это только потому, что ты вызываешь перед моими глазами к жизни юность моей матери, о которой она сама предпочитает умалчивать? Нет, я не верю, что это так просто объясняется. Я не настолько Явно я человек, но уже особый разговор. Так в чем же дело?
Девонька ты моя, и что за странной жизнью вы живет. Каждый только за себя. У наших ребят оставалось для нас куда меньше времени. Они сокрушали государство и вовсю раскручивали мировую революцию. Нам друг с другом удавалось бывать лишь урывками. И все же, рассуждая теперь задним числом, этого было так бесконечно много, хватило воспоминаний на всю жизнь. Странно подумать, но сейчас мне кажется, будто я все это необыкновенное лето восемнадцатого года выстояла бок о бок с Яаном. Но где там! У него свой отряд и своя граница, с которой нельзя было глаз спускать, у меня в Нарве — родители и младшая сестренка, о которых надо было заботиться. И все равно мы с ним были нераздельны, хотя, случалось, проходило недели две без единого поцелуя, когда мы друг друга и в глаза не видели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85