Кто первый, утирая нос мальчишкам, прыгал на пасху с моста в речку, тебе хоть промеж льдин — только бы первой? Такой, как ты, не было во всем поселке.
Все это шло просто от радости жизни, дорогая Юта. Невинные детские шалости. С листовками история была куда как серьезнее. Ты ведь догадывалась, как у нас складывались отношения с Яаном. Всерьез! В такой момент девчонке до обморока стыдно даже подумать о беременности. И вдруг на тебе — прилаживай сама себе живот! Мало ли, что поддельный.
Ты одна, Зина, только и могла справиться с этим. С меня уж какой толк. Я и перед братом твоим Виллу провалилась бы сквозь землю, не говоря уж о других знакомых. Думала, что он больше, наверно, и не взглянул бы в мою сторону, увидь он меня однажды столь безобразной! Но Яан не отступал, ни в какую, все наседал: девчонки, вы должны выручить нас из беды! Кто же еще? Ребятам ведь через линию не пройти. Листовки эти надо непременно до Первого мая доставить немецким солдатам, первого на фабрике начнется забастовка, солдатам нужно заранее разъяснить, что к чему. Не то может произойти кровопролитие! Пронести надо только до дома, а там за ними придут. Скажут, от товарища Тиймана, и все будет в порядке, передадите из рук в руки. Они там уже ждут.
Верно, вспоминаю, в пачках были листовки на немецком языке. Яан хорошо знал, что, когда мы возвращаемся, немцы на сторожевых постах частенько шарят в наших корзинах, ищут поживы. Листовки на немецком языке — прямая дорога под полевой суд, простым подвалом комендатуры здесь не отделаешься. Сколько было страха! Видимо, с печатаньем листовок опоздали, из Ямбурга в отряд их привезли только что, уже не оставалось времени, чтобы снарядить в путь тайного курьера. Мы оказались единственным выходом.
Яан помогал нам изо всех сил. Выпросил у хозяйки дома старый шерстяной платок, обещал вскоре принести взамен из Нарвы новый, куда красивее. Ребята натаскали разного тряпья и наволочек, чтобы уложить в них листовки. Из деревни позвали на помощь местную повитуху — надо было, чтобы живот выглядел естественным, не вызвал бы у немцев подозрения. Мы не могли предугадать, с каким усердием они будут приглядываться и насколько сообразительными окажутся. Правда, оставалась надежда, авось не станут ощупывать женщину, никогда раньше этого не делали.
Какой далекий мир! И все же как будто еще вчера я стояла в каморке поселенца, где Юта со старушкой напяливали на меня одежки. Скольж взглядом по хорошо сохранившейся, но все же в чем то рыпавшей из времени обстановке. Так обычно живут, выйдя на пенсию, люди, которые уже ничего от жизни не ждут. Просто аккуратно донашивают старые вещи. Единственный действительно современный предмет — большой и дорогой стереопроигрыватель, явно оставшийся от мужа. Ведь ее Альберт всю жизнь испытывал пристрастие к электропроигрывателям. Может, оттого, что сам он никогда ни на одном инструменте не играл. Недостаток этот восполняла аппаратура. Как я уже успела заметить, Юта частенько слушает органную музыку, в основном хоралы. В глубине души она стала верующей. Вера, как мне кажется, стала для нее единственной опорой в ее одинокой жизни. Она старательно это скрывает, не спешит никому провозглашать свою веру. Я привезла ей несколько пластинок с записями эстонских органов, больше она ни о чем не просила. Перемена в ней, видимо, происходила на протяжении многих лет, а посему незаметно. Юта стала кроткой и смиренной, не напирает со своей правдой, но и других к себе не допускает вплотную. Лишь под влиянием давних воспоминаний она временами оживает, отчуждение спадает, и тогда я опять узнаю в ней свою прежнюю самую близкую подругу.
Собственно, о ее послевоенной судьбе я мало что знаю. После того как они ранней весной сорок четвертого года уехали из Нарвы, прервалась и наша связь. Я было уже подумала, что они всей семьей сгинули в хаосе войны. И только десять лет тому назад, как и многие другие, снова разыскала Юту через газету «Родина». Могу лишь догадываться, каким образом и под чьим влиянием она тут в течение всех этих лет постепенно менялась.
У нее появилась странная привычка называть всех здешних в третьем лице: они. Сама она, несмотря ни на что, вовсе не слилась с ними. Они — это означает другие, чужие. И это после десятков лет, после половины жизни, проведенной в этой стране. Они здесь живут как-то странно. Они — черствые и равнодушные люди. Их решительно ничто не интересует. Они думают только о своих скаттах. Скатт на ее языке означает налоги, это я уже уяснила. Представляют себе, что по ту сторону Балтийского моря живут одни русские с примкнутыми штыками. Они презирают нас. И так далее в том же духе.
Наверное, Юта в чем-то и права, поскольку она многие годы имела возможность наблюдать здешнюю жизнь и жить ею, но явно и то, что кое в чем она основательно ошибается, ибо жизнь нигде не бывает столь однобокой.
Сейчас ее одолевают разного рода недомогания. Известное дело, недуги старого человека. Без конца наведывается к врачу больничной кассы. Абсолютно им недовольна, ворчит и поносит его. Врач — итальянец, бог знает когда эмигрировал в Швецию в поисках лучшей жизни. Приехал в те времена, когда здесь еще отмечалось всеобщее благоденствие, ощущалась нужда в рабочих руках, зарплата держалась на высокой отметке, а налоги — на низкой. Любителей легкой жизни тогда хватало, лезли во все щели, с дипломами и без оных. Теперь все тут уже с каких пор стало скупее, но назад никто не торопится, на родине небось все рабочие места давно заняты, кто там ждет, кроме разве старушки матери. И виду не подают, что едят здесь чужой кусок, никакого тебе чувства приличия, ну поистине бессовестные люди.
Напрасны ее укоры. Весь мир сейчас полон переселенцев и перемещенных, они стали своего рода знамением времени. Давно ушли в прошлое времена, когда люди из поколения в поколение жили в патриархальной незыблемости на клочке земли своих предков и пуще всего боялись чужих людей и незнакомых мест. Ныне же не счесть всех предлогов и причин, которые без особого труда вырывают современного человека из его привычной среды и отправляют на все четыре стороны. Кажется, исподволь опять началось великое переселение народов, на сей раз на уровне отдельно взятого человека и группы людей Этому можно найти тысячу причин, но суть одна: все невыносимее оказывается оставаться на месте. Неужто мир уже настолько исковеркан? Кое-кто говорит: загрязнение психологической среды — это куда страшнее и опаснее городского смога и кислотных дождей, от этого заскулишь и удерешь хоть на край света.
Вот я и увидела своими глазами, сколь нетерпимым может быть человек. Ни за что не признает за друшм права на то, что позволяет самому себе, и при этом до глубины души убежден в собственной правоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Все это шло просто от радости жизни, дорогая Юта. Невинные детские шалости. С листовками история была куда как серьезнее. Ты ведь догадывалась, как у нас складывались отношения с Яаном. Всерьез! В такой момент девчонке до обморока стыдно даже подумать о беременности. И вдруг на тебе — прилаживай сама себе живот! Мало ли, что поддельный.
Ты одна, Зина, только и могла справиться с этим. С меня уж какой толк. Я и перед братом твоим Виллу провалилась бы сквозь землю, не говоря уж о других знакомых. Думала, что он больше, наверно, и не взглянул бы в мою сторону, увидь он меня однажды столь безобразной! Но Яан не отступал, ни в какую, все наседал: девчонки, вы должны выручить нас из беды! Кто же еще? Ребятам ведь через линию не пройти. Листовки эти надо непременно до Первого мая доставить немецким солдатам, первого на фабрике начнется забастовка, солдатам нужно заранее разъяснить, что к чему. Не то может произойти кровопролитие! Пронести надо только до дома, а там за ними придут. Скажут, от товарища Тиймана, и все будет в порядке, передадите из рук в руки. Они там уже ждут.
Верно, вспоминаю, в пачках были листовки на немецком языке. Яан хорошо знал, что, когда мы возвращаемся, немцы на сторожевых постах частенько шарят в наших корзинах, ищут поживы. Листовки на немецком языке — прямая дорога под полевой суд, простым подвалом комендатуры здесь не отделаешься. Сколько было страха! Видимо, с печатаньем листовок опоздали, из Ямбурга в отряд их привезли только что, уже не оставалось времени, чтобы снарядить в путь тайного курьера. Мы оказались единственным выходом.
Яан помогал нам изо всех сил. Выпросил у хозяйки дома старый шерстяной платок, обещал вскоре принести взамен из Нарвы новый, куда красивее. Ребята натаскали разного тряпья и наволочек, чтобы уложить в них листовки. Из деревни позвали на помощь местную повитуху — надо было, чтобы живот выглядел естественным, не вызвал бы у немцев подозрения. Мы не могли предугадать, с каким усердием они будут приглядываться и насколько сообразительными окажутся. Правда, оставалась надежда, авось не станут ощупывать женщину, никогда раньше этого не делали.
Какой далекий мир! И все же как будто еще вчера я стояла в каморке поселенца, где Юта со старушкой напяливали на меня одежки. Скольж взглядом по хорошо сохранившейся, но все же в чем то рыпавшей из времени обстановке. Так обычно живут, выйдя на пенсию, люди, которые уже ничего от жизни не ждут. Просто аккуратно донашивают старые вещи. Единственный действительно современный предмет — большой и дорогой стереопроигрыватель, явно оставшийся от мужа. Ведь ее Альберт всю жизнь испытывал пристрастие к электропроигрывателям. Может, оттого, что сам он никогда ни на одном инструменте не играл. Недостаток этот восполняла аппаратура. Как я уже успела заметить, Юта частенько слушает органную музыку, в основном хоралы. В глубине души она стала верующей. Вера, как мне кажется, стала для нее единственной опорой в ее одинокой жизни. Она старательно это скрывает, не спешит никому провозглашать свою веру. Я привезла ей несколько пластинок с записями эстонских органов, больше она ни о чем не просила. Перемена в ней, видимо, происходила на протяжении многих лет, а посему незаметно. Юта стала кроткой и смиренной, не напирает со своей правдой, но и других к себе не допускает вплотную. Лишь под влиянием давних воспоминаний она временами оживает, отчуждение спадает, и тогда я опять узнаю в ней свою прежнюю самую близкую подругу.
Собственно, о ее послевоенной судьбе я мало что знаю. После того как они ранней весной сорок четвертого года уехали из Нарвы, прервалась и наша связь. Я было уже подумала, что они всей семьей сгинули в хаосе войны. И только десять лет тому назад, как и многие другие, снова разыскала Юту через газету «Родина». Могу лишь догадываться, каким образом и под чьим влиянием она тут в течение всех этих лет постепенно менялась.
У нее появилась странная привычка называть всех здешних в третьем лице: они. Сама она, несмотря ни на что, вовсе не слилась с ними. Они — это означает другие, чужие. И это после десятков лет, после половины жизни, проведенной в этой стране. Они здесь живут как-то странно. Они — черствые и равнодушные люди. Их решительно ничто не интересует. Они думают только о своих скаттах. Скатт на ее языке означает налоги, это я уже уяснила. Представляют себе, что по ту сторону Балтийского моря живут одни русские с примкнутыми штыками. Они презирают нас. И так далее в том же духе.
Наверное, Юта в чем-то и права, поскольку она многие годы имела возможность наблюдать здешнюю жизнь и жить ею, но явно и то, что кое в чем она основательно ошибается, ибо жизнь нигде не бывает столь однобокой.
Сейчас ее одолевают разного рода недомогания. Известное дело, недуги старого человека. Без конца наведывается к врачу больничной кассы. Абсолютно им недовольна, ворчит и поносит его. Врач — итальянец, бог знает когда эмигрировал в Швецию в поисках лучшей жизни. Приехал в те времена, когда здесь еще отмечалось всеобщее благоденствие, ощущалась нужда в рабочих руках, зарплата держалась на высокой отметке, а налоги — на низкой. Любителей легкой жизни тогда хватало, лезли во все щели, с дипломами и без оных. Теперь все тут уже с каких пор стало скупее, но назад никто не торопится, на родине небось все рабочие места давно заняты, кто там ждет, кроме разве старушки матери. И виду не подают, что едят здесь чужой кусок, никакого тебе чувства приличия, ну поистине бессовестные люди.
Напрасны ее укоры. Весь мир сейчас полон переселенцев и перемещенных, они стали своего рода знамением времени. Давно ушли в прошлое времена, когда люди из поколения в поколение жили в патриархальной незыблемости на клочке земли своих предков и пуще всего боялись чужих людей и незнакомых мест. Ныне же не счесть всех предлогов и причин, которые без особого труда вырывают современного человека из его привычной среды и отправляют на все четыре стороны. Кажется, исподволь опять началось великое переселение народов, на сей раз на уровне отдельно взятого человека и группы людей Этому можно найти тысячу причин, но суть одна: все невыносимее оказывается оставаться на месте. Неужто мир уже настолько исковеркан? Кое-кто говорит: загрязнение психологической среды — это куда страшнее и опаснее городского смога и кислотных дождей, от этого заскулишь и удерешь хоть на край света.
Вот я и увидела своими глазами, сколь нетерпимым может быть человек. Ни за что не признает за друшм права на то, что позволяет самому себе, и при этом до глубины души убежден в собственной правоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85