К осени я закончила курсы и меня взяли на работу в городской Совет, оттуда как раз уволили всех машинисток царского времени. Сказали, им уже нельзя доверять, они классово чуждые элементы, свои фабричные девчонки — другое дело. Свои и секреты будут хранить, и работать как надо. Мы, понятно, изо всех сил старались оправдать столь лестное о себе мнение; ничего, что мы далеко-таки не умели еще столь быстро и чисто печатать, как прежние канцеляристки.
Это были славные месяцы вплоть до марта. Подобрались отличные молодые люди, начиная с самого председателя Ансиса Даумана. Небольшого роста, худощавый, темноусый, он быстрыми шагами переходил из комнаты в комнату, частенько накинув на плечи офицерскую шинель без погон, потому что осенью ратушу начали отапливать очень поздно, дворник все ходил да жаловался, что дров ужасно мало, прямо ума не приложит, как до весны дотянуть. У Совета нашлись дела поважнее забот о собственных удобствах и отоплении ратуши. Переустройство городской жизни шло со скрипом, многие домовладельцы и предприниматели попросту ни во что не ставили распоряжения Совета. Порой, когда мы грели под мышками замерзающие пальцы, чтобы, печатая, делать меньше ошибок, Дауман появлялся в машинописном бюро и с улыбкой на лице утешал нас: холодная комната — это божья благодать, у девушек щеки будто маков цвет, того и гляди, по весне у всех наших парней головы будут вскружены и девчонки пойдут под венец. В другой раз он учил нас по-латышски петь «Интернационал» и «Варшавянку», обещал пристроить в самой Риге на хорошую работу, как только туда войдут красные.
Третьего марта, когда в ратуше с раннего утра застучали двери, а верховые все прибывали и отъезжали некоторые вестовые так торопились, что прыгали в седло прямо с верхней ступеньки крыльца и на полном скаку неслись через площадь, так что искры высекали подковами,— мы поняли все без объяснений: немцы могут в любую минуту войти в город. Какие немцы на самом деле, никто из нас не представлял. В журналах «Нива» и «Огонек» времен мировой войны их изображали злобными шлемоносцами, у всех большие усы, как у кайзера Вильгельма, на голове островерхие каски, будто наконечники копий, в руках винтовки со штыками, уставленными на женщин и детей Страх перед немцами соединялся с боязнью быть покинутыми своими Что предпринять в одиночку? Страшно подумать, что останешься под властью немцев Собралась я с духом и в одно из редких мгновений, когда Дауман на какую-то минуту остался один, заглянула к нему в кабинет.
Выглядел Ансис не таким, как обычно,— без тени улыбки, глаза от бессонницы прищуренные и маленькие, весь какой-то взъерошенный и насупленный. Было уже не до ободряющих слов, лицо потемнело от горечи поражения.
Говори скорее, заторопил он меня с непривычным нетерпением, почти сердито. Нет ни минуты лишней. Если бы ты знала, что сегодня за день! Какая там у тебя забота? Обычно он говорил весьма приличным, грамотным русским языком, на этот раз слова звучали несколько скованно и невнятно. Ансис Эрнестович, торопливо выпалила я, возьмите меня с собой в Ямбург, я стану печатать вам приказы или буду перевязывать раны, кашу варить. Еще я два раза стреляла из винтовки, добавила наконец совсем тихо в неуверенности, могу ли я выдать Виллу: вдруг он не имел права обучать меня стрельбе. В создавшейся обстановке посчитала все же за лучшее сказать о таком умении, чтобы вернее было: может, это все и решит — сейчас явно и стрелки потребуются.
Отправляйся-ка ты потихоньку домой на Кулгу и жди, устало произнес Дауман.'Поди, не на год уходим, к весне вернемся. Иди, иди к отцу с матерью, им тоже помощь нужна, ребята так или иначе уйдут с нами. Скажи на милость, ну что я буду делать с такой, как ты, девчонкой на линии огня? У меня мужиков больше, чем винтовок, некоторым придется дожидаться очереди на оружие. Нет, нет, начал он отмахиваться, когда я продолжала канючить, и не проси! Да, ей-богу, приведу и брата твоего, и жениха домой в полной сохранности, сказал ведь, что приведу. И поедем мы с тобой тогда в Ригу устанавливать коммуну, ладно? Стоит только уступить вашим слезным просьбам и дать вам увязаться за нами, как у меня окажется такой цыганский табор, что придется заводить кибитки на резиновом ходу. Бабье войско, конечно, способно будет напрочь оглушить немцев, если только сами раньше не оглохнем. Да не дуйся ты, никто тебя обидеть не хотел, нам на самом деле очень нужно, чтобы в городе оставались и наши люди, а не одни буржуи. Немцам бы это особенно по вкусу пришлось, только такой радости мы им не доставим. Мы дадим тебе из Ямбурга знать, если будет нужно что-то сделать, еще успеешь приложить руки.
Я бы и дальше продолжала клянчить, но тут по лестнице с грохотом взлетел кавалерист, лошади его я, конечно, не видела, но ведь пешие шашек не носят и шпорами не звенят. Пришелец споткнулся на последней ступеньке о собственную шашку. Он был в таком возбуждении, что отодвинул меня, как неодушевленный предмет, с порога в сторону и с пушечным грохотом захлопнул за собой дверь. Из кабинета стали доноситься возбужденные выкрики. Я поняла, что так скоро это не кончится, и понуро побрела прочь. В нашей обезлюдевшей комнате на столах сиротливо стояли высокие черные «ундервуды» и повсюду валялась теперь уже ненужная писчая бумага, белые листы вперемежку с черной копиркой, черные листки словно бы создавали траурное обрамление. Никто уже не заботился о порядке или уборке. Ни одной бумаги больше писать не требовалось. Все уже стало ненужным.
Конторский персонал ушел, на месте оставались только некоторые мужчины из руководства, но и они в любую минуту могли покинуть город. Мне стало не по себе, я боялась остаться последней в этом опустевшем здании. Не было ни малейшего представления о том, где находятся немцы, вдруг они уже в пригородном бору или входят возле Паэмурру по Таллиннской улице в город.
С грустью похлопала свой «ундервуд», словно верную собаку, которую жаль бросить, и выскочила за дверь.
Когда я наконец, запыхавшись, прибежала домой, оказалось, что Яан со своим отрядом давно ушел. Виллу поймал слонявшегося возле фабричного правления соседского парнишку — ребята были помешаны на Красной гвардии, все надеялись, что объявится нехватка бойцов и их, невзирая на возраст, тоже возьмут в отряд,— и передал с ним весточку: не волнуйтесь, у нас все в порядке, уходим на некоторое время к Ямбургу.
Вначале я не поверила. Первым желанием было побежать посмотреть самой. Но потом удержалась: когда я проходила мимо фабричного управления, оно выглядело явно покинутым, даже двери оставались нараспашку.
Около обеда по Кренгольмскому проспекту проследовал немецкий полк. Немцы действительно были в островерхих железных касках, но кайзеровские усы носил отнюдь не каждый солдат и штыками, хотя бы на первых порах, они никому не угрожали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85