Я сидел будто на углях. Строго-настрого приказал оставаться на месте и наблюдать из зарослей, сумеют ли девчонки пройти. Неожиданно ко мне подошел Мишка Голдин и очень тихо что-то проговорил. Ему пришлось повторить сказанное, прежде чем до меня дошел смысл.
Не беспокойся, командир, все сделаем. Если ненароком сорвется, устроим тарарам, привлечем к себе внимание, поможем девчатам улизнуть, они и вернутся. Сам знаешь, немцы на нашу сторону не полезут.
Возможно, все именно так и будет. И все равно я не находил себе покоя. У меня не было ни малейшего представления, в каких случаях устав караульной службы кайзеровской германской армии позволяет применять на посту оружие. Вдруг попытка к бегству дает на это право?
С логической последовательностью я внушил себе, что немцы до сих пор относились довольно спокойно и терпимо к гражданским лицам с аусвайсом, не пытались придираться. Их ведь сколько проходит через границу в обоих направлениях. На всех внимания не напасешься. Так-то оно так. Однако же... Что, если наши листовки, которые мы до этого успели переправить в Нарву, их уже насторожили? Те листовки, должно быть, уже давно подброшены в казармы, значит, и офицеры о них знают.
Я успокаивал себя тем, что немецкие солдаты обычно довольно дисциплинированны и не станут сразу ни с того ни с сего палить. А что, если вдруг наши ребята слишком разойдутся со своим обещанным тарарамом, вызовут подозрения и командование противника решит дать нам по рукам? Все же мне следовало самому пойти с ними, кто кроме меня, удержит ребят. Молодой задор может оказать медвежью услугу, как это я сразу не подумал об этом! Теперь, к сожалению, было уже поздно, они явно будут на месте раньше, чем я даже в лучшем случае успею доскакать на коне к Нарве-Второй.
Кто знает, долго ли я еще занимался бы подобным самоистязанием, если бы Виллу Аунвярк не препроводил ко мне необычную гостью. Олли Веспер собственной персоной, этакая барышня... ну, одним словом, хорошо известная всей Нарве стреляная птаха. В вечерних туфлях на высоком каблуке, в развевающемся цветастом платье — то ли из крепдешина или креп-жоржета, материала тонкого, такого у нас в Кренгольме сроду не ткали; итак, совершенно неуместно разодетая, если учесть дневное время да наши немудреные полевые условия. Сам Виллу ехидно усмехался, хотя и выглядел при этом несколько обескураженным, словно бы пристыженным.
Погляди, командир, что за пташка к нам залетела. Неслась от Нарвы-Второй как угорелая, только пятки сверкали, не глядела и на то, что каблуки на тропке вязнут. Ни за что не хотела заворачивать к тебе. Мы уж на что вежливо упрашивали, так ей, оказывается, в Питер приспичило. Когда ребята не поддались, с ходу предложила, мол, не тяните время, пойдем, тут же в сарае слегка поваляемся, и я побегу дальше. Поди угадай, что за муха ее укусила в Нарве, там ведь от чинных немецких офицеров проходу нет, безработица барышне вроде бы не угрожала.
Олли метнула в его сторону сердитый взгляд и обозвала дубиной.
Куда же это барышне так к спеху? А документы в порядке? Она вывалила из ридикюля на стол целую кучу всевозможных пропусков с печатями — на передвижение в комендантский час и на переход демаркационной линии в обоих направлениях, я всех таких и в глаза не видел. Стало яснее ясного, что ради этих бумажек ей не приходилось выстаивать очереди в комендатуре.
По какому такому случаю пожаловали? Чем собираетесь быть полезной рабоче-крестьянской власти?
Вог тут-то ее прорвало. В течение некоторого времени мне не удалось и слова вставить.
Прочь, в Питер! Нарва — это мертвый город! Хватит жизнь растрачивать. Немец скуп, как черт нищий! Лишней марки не потратит на удовольствие души и тела. Право завоевателя: ему подавай все даром! Еще считают себя страсть какими цивилизованными, пол-Европы прошли, во Франции курамаж разводили с утонченными барышнями! У редкого бывает широкая натура, у кого родитель владеет в Пруссии или в Померании имением побогаче. Такой, правда, закатывает пир на весь мир, угощает всякой всячиной и велит денщику потехи ради заливаться по-тирольски: о-ла-ла-ой-ли! Только это такая же редкость, что твоя золотая пятирублевка в рыночном ларьке. Нет, нет, никуда, кроме как в Питер, смысла нет в этой глухомани перезревать, время-то бежит...
На что у тебя, дурочка, в Питере надежда? Там сейчас ни у кого до вашей сестры дела нет, мужики революцию вершат и народную власть устанавливают, юнкеров-кутежников и прожигателей жизни всех невесть на какой срок по углам разогнали, сидят и не рыпаются
У Виллу прямо-таки брови свело.
Олли снова набрала полную грудь воздуха.
В Питере, дружок, сейчас можно чудеса творить. Там, кроме твоих вершителей революции, все закоулки еще забиты бывшими людьми. В больших богатых домах полный ералаш — где старики дали дёру или свое схлопотали, а состояние досталось беззаботным молодым ребятам, что умеют наслаждаться жизнью, где старики сами наловчились брать от жизни все, что еще можно взять, прежде чем бухнет за упокой. И раньше во время чумы самые большие пиры гулялись. Не внакладе буду, золотом и бриллиантами еще не за такой товар платят. Я ведь в вашу революцию не лезу, пусть каждый занимается тем, чем может. Вы распоряжайтесь себе землей да властью, а я буду распоряжаться своими делами. И что ты мне без устали талдычишь: не до того нам, не до того — революцию что, для монахов делали? Монахи посиживают себе в своих кельях, как и при царе, какое мне до них дело.
Да погоди же, барышня, по-твоему, революция непременно призвана обеспечить вволю твое ночное занятие, так получается? Оказывается, и ты не иначе как воспрянувший раб — пролетарий плоти и постельный интернационал или как все это прикажешь назвать?
Шуток не принимает, хмурится. Видимо, не угадать ей, куда разговор повернет. К тому же нюх у нее поистине собачий, сразу чувствует, когда ее начинают исподтишка поддевать, даже если не все в разговоре уясняет. Да много ли у нее вообще соображения и к чему ей разум? Скорее какое-то особое биологическое чутье. Видимо, обостренное постоянной ориентацией на инстинкты. Без слов улавливает, где она желанная, а где ее презирают. Тоже профессиональный навык...
Стало ясно, чго нет особых причин задерживать Олли.
Ну кто именно в эту минуту втолкнул в комнату этого чекиста в кожанке? На передовой бывает редко, но все стремится узнать и увидать. Не могу отделаться от ощущения, что он считает себя в каком-то смысле особенным. Мне он не начальство, я его не выбирал и не уполномачивал Однако Авлой умеет производить впечатление, что представляет по сравнению со всеми другими куда более солидное ведомство. Будто именно он отмечен особой пробой революционности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85