На зарослях вербы только еще набухли почки, они хорошо просматриваются, за кустами наискосок подходит колючая проволока. Белеют недавно отесанные колья по четыре в ряд и еще поблескивающая, не тронутая ржавчиной колючая проволока. Вокруг ни живой души. Немцы строго-настрого запретили приближаться к заграждению. Больше, чем запрет, людей удерживает слух, который усердно распространяют сами немцы: колючая проволока находится под током. Электричество — это что-то неведомое и опасное; у нас на фабрике лишь кое-где горели редкие электрические лампочки, электричество может шарахнуть насмерть или еще черт знает чго натворить, лучше не трогать. Люди покачивают головой: ну и башковитые немцы на всякие придумки, все-то они умеют. Вот дьяволы! Пропустили ток через колючую проволоку. Где это видано? Только тронь - сразу убьет! Нашим бы такое умение, тоже поставили бы заграждение у Пээтерристи — и немцы бы в Нарву не прошли.
Да погоди ты, одергиваю я себя, разве заграждение подтоком удержало бы немцев, раз уж они решили дойти до Нарвы? Уж изловчились бы и ток выпустить, у них, к сожалению, имеется все необходимое для этого, это у наших ребят голые руки и одни винтовки. Ну ничего, и с ними они вернутся в Нарву, непременно вернутся, надо немного потерпеть.
Возле переезда стоит деревянная будка станции Нарва-Вторая, в которой сейчас расположился немецкий сторожевой пост. Раньше тут на втором пути иногда останавливались шедшие из Петрограда товарные поезда, чтобы пропустить катящийся с грохотом по мосту встречный состав.
У нас с Ютой в руках корзины. Время голодное, фунт хлеба тому, кто работает, полфунта члену семьи, но что-то мы все же наскребаем, чтобы отнести нашим ребятам в Аннинскую. Ведь и у них там к хлебу и солдатской каше прибавки взять неоткуда. Деревенский люд к весне сам впроголодь живет, за деньги из своей малости ничего продавать не хочет. И когда только кончится эта напасть? По последнему санному пути мы ходили в Аувере, меняли одежду на картошку. Со всей Нарвы туда народ валил. По два мешка привезли в тот раз, половину подморозили. Не беда: хотя и сладкая, мы ее сразу сварили в большом котле, так ничего и не пропало. Да и одежда, на которую меняли, недорого стоила — все ношеные вещи, некоторые настолько вытерты, что и предлагать стыдно.
Сегодня на часах стоит уже знакомый нам по прошлому разу рыжий немец. Имени его я, конечно, не знаю, но зову Генрихом, других имен и не припомню; по-моему, каждый второй у них либо Фридрих, либо Генрих Этот долговязый парень вполне, кавалера изображаем не роется в корзине. Другие делают это с охотой, дотошно копаются и если находят что-нибудь по вкусу, то забирают. Кому пойдешь жаловаться? Что разрешено, что нет? Этой границе никакой закон не писан. Единственный закон — произвол германских военных властей. Жаловаться им на них же самих? Перетерпим, мы хотим и в другой раз попасть на ту сторону.
Так и есть. Все битте, фрейлейн, да бипе, фрейлейн — Генрих тоже не дурак, он уже знает по опыту, что у нас при возвращении обязательно будет при себе пачка табака и он ее получит за человеческое обхождение. Табак сейчас валюта покрепче, чем остмарки или керенки, Дай бог здоровья нашим ребятам, которые пудами вытряхивают его из спекулянтов. Граница между Россией и зоной оккупации охраняется не так уж надежно, и товар с петроградских табачных складов знай себе валит в эту сторону, здесь его можно пустить в оборот. Видимо, этой дорогой плывут и какие-то ценности, но я про то мало что слышала. Яан и Виллу, правда, говорили, что им приходилось реквизировать и золото, и драгоценные камни как из дворянского, так и из бывшего церковного имущества. Ведь сколько разграблено дворцов и храмов, особенно за последний смутный год. Странно подумать, что после всех этих неисчислимых военных невзгод, когда мерзлая картошка становится ценным меновым товаром, все еще тайно переходят из рук в руки и меняют владельцев пригоршни играющих огранкой камней и рисованные тонкой кистью медальоны в золотых рамочках, за которые в свое время были отданы целые сокровища.
Но это другой мир, который нас не касается Не касался и раньше. Потому что если кто с Кренгольма до войны перед праздником и бывал в Петербурге, то в лучшем случае привозил детям с Невского, от Елисеева, шоколадное пасхальное яичко с погремушкой внутри, обернутое в цветную фольгу, и никогда никаких золотых побрякушек с витрины ювелирного магазина Фаберже. Нам и сейчас помогает бороться с голодом тот табак, который мы в силах принести с собой, об ином и думать нечего. Или прикажете Генриху да мужикам бриллианты в ладошку насыпать?
Неожиданно вздрагиваю от голоса Юты.
Зина! Ты никак спишь на ходу? Ночью что делала?
Видимо, глупо выгляжу, когда я так вот ухожу в себя. Разом очнувшись, крепче сжимаю ручку корзины и прибавляю шагу. Юта впереди уже взбегает наискосок на заросшую железнодорожную насыпь навстречу грохочущей дрезине, на которой подъезжают барт Виллу и Вилли Мальтсроос. Долго ли они дожидались нас поодаль? Знают, конечно, что мы обычно по субботам приходим в это время, да не хотят мозолить глаза немецким часовым, выжидают за кустами.
На сердце теплеет. Не иначе, это Яан позаботился о нас. Хотя ребята и сами вполне могли взять дрезину и приехать, кто им запретит. Но мне приятно думать, что так велел Яан. Он уж все предусмотрит. К тому же Яан командир, его слово закон. Мы, конечно же, вполне могли дойти и пешком, мало ли хожено, но все же приятнее проехать эти версты, сидя на лавочке.
Все живы и здоровы? И живы, и здоровы. Какие в городе новости? Новостей особых нет, фабрика работает вполсилы, хлопок со складов вагонами вывозят в Германию, миткаля, как было раньше, почти не делаем, ткем перевязочный материал и палаточное полотно, все идет немцам. Из Германии взамен присылают искусственный хлопок, страшный такой эрзац. Прядильщицы жалуются, что пыль от него горло дерет, как рашпилем, кашель легкие надрывает. Что говорят в народе? Народ ропщет, только тихо. Кто погромче проговорился, того сцапали и отправили в Германию в лагерь.
Дрезина трогается с места. Сидим с Ютой бок о бок, тесно прижавшись друг к дружке, на скамейке без спинки и смотрим на проплывающие мимо придорожный кустарник и выгоны. Почему-то кустарник у железной дороги всегда и повсюду бывает жалким и чахлым. Понемногу остываем на ветру. У меня такое чувство, что через версту-другую мы попросим у ребят разрешения немного самим поддать ходу дрезине. Колеса попарно стучат на стыках, мы едем словно в игрушечном поезде, на мгновение у меня возникает озорное желание загудеть паровозом.
А что нового у них? Виллу пожимает плечами, тоже, мол, ничего особенного, но Волли не выдерживает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85