Мы все были до глубины души возмущены этими словами.
— Что за человек! — воскликнул Тресков. — Он не заслужил ничего другого, кроме петли! Объявите приговор, мистер Шеттерхэнд! Мы исполним его без промедления.
— Да, я его объявлю; а исполнять его у вас нет нужды, — ответил я. — Ему ведь все равно, жив он или мертв. Но я дам ему возможность узнать, что каждая секунда жизни стоит того, чего не стоят все сокровища на свете. И пусть он молит Бога о каждой минуте продления своей жизни. Если он не обратится к добру, душа его будет кричать от страха перед Божественной справедливостью, над которой он сейчас насмехается. И когда рука смерти схватит его за горло, пусть он вопиет о прощении своих грехов!
Я развязал веревки. Он продолжал стоять у столба, разминая затекшие руки и вопросительно глядя на меня.
— Вы можете идти, — сказал я.
— Что? Я свободен?
— Да.
Тогда он презрительно рассмеялся и воскликнул:
— Ну прямо как в Библии: собрать горящие угли на голову врага. Вы образцовый христианин, мистер Шеттерхэнд! Но со мной это не пройдет — ваши угли не жгут меня. Может, это и трогательно — разыгрывать из себя великодушного пастыря, который прощает своих заблудших овечек. Только меня это не трогает. Прощайте, господа! Если нам доведется увидеться снова, то все будет совсем не так, как теперь!
И он ушел, не опустив головы. Если бы он только знал, как скоро суждено сбыться его словам! Да, мы снова встретились с ним. Но как же все к тому времени переменилось!..
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава I
ШАКО МАТТО
Как часто мои друзья, с которыми я попадал в разные переделки, а потом и читатели моих книг упрекают меня в том, что с дурными людьми, которые по отношению к нам не проявили ничего, кроме враждебности, и не сделали ничего, кроме вреда, когда они оказывались у нас в руках и мы могли им отомстить, я обходился слишком мягко и снисходительно! Я старался в каждом отдельном случае объективно взглянуть на эти упреки с той точки зрения, с какой они кажутся справедливыми, однако всегда приходил к выводу, что я поступал правильно, и придерживаюсь его по-прежнему. Между местью и наказанием есть большая разница. Мстительный человек ведет себя не только не благородно, но в полном смысле слова дурно; он выступает якобы от имени правосудия, не обладая никаким правом на это, и, позволяя разыграться своим страстям и эгоизму, доказывает лишь то, насколько его слабость достойна презрения. Совсем по-другому обстоит дело с наказанием. Оно есть естественное как и неотвратимое последствие всякого действия, осуждаемого законами и совестью. Тот, кто осуществляет наказание, однако, ни в коем случае не должен думать, что он призван быть судьей. Бывает, что наказание становится в такой степени недозволенным, в какой был им наказуемый проступок, иногда оно может стать актом мести, причем несправедливой. Существует ли вообще настолько безупречный, нравственно чистый человек, который может взять на себя роль судьи, не будучи призванным к этому государственной властью, и судить поступки и действия своих близких?
Кроме того, всегда следует остерегаться считать того, кто совершил ошибку, грех, преступление, единственным виновником происшедшего. Прежде надо исследовать всю предысторию каждого такого дела! Только ли физические и душевные пороки являются врожденными? А не могут ли быть врожденными также и нравственные недостатки? Тогда ведь следует выяснить, каким образом воспитывался преступник! Я имею в виду воспитание в широком смысле слова, а не только влияние родителей, учителей и родственников. На жизненном пути человека встречаются тысячи и тысячи явлений и людей, которые оказывают на него влияние сильнее и глубже, чем те, кого все считают его воспитателями. Какое огромное множество грехов на совести той миллионоголовой гидры, которую мы называем обществом! И именно это общество с истинным наслаждением устраивает суд, если вдруг оказывается, что одного из его членов поразила тяжелая внутренняя болезнь, от которой страдает само это общество! С каким благочестивым выражением лица, потупя глаза, с каким непроницаемым презрением, с каким страхом перед вынужденным общением отшатывается большинство людей от несчастного, на беду которого симптомы этой тяжелой болезни проявились именно в нем!
Если об отношениях в «цивилизованном» обществе я говорю так резко, то относительно так называемых полу— и совершенно диких народов я сужу в любом случае значительно менее строго. Дикий или одичавший человек, который никогда не имел нравственных критериев для оценки собственных действий или потерял их, несет, конечно, гораздо меньшую ответственность за свои проступки, нежели тот, кто мог опереться на нравственные принципы, лежащие в основании нашей прославленной культуры, однако оступился и пал. Какой-нибудь затравленный белыми индеец, который, защищаясь, берется за оружие, заслуживает сострадания, а не хлыста. Человека, из-за какого-нибудь проступка навсегда выброшенного из very morel and virtuous society , принимали только на Диком Западе, там он опускался все ниже, теряя всякую опору в жизни, хотя он и подчинялся суровым, кровавым законам прерии. Тем не менее, по моему мнению, он нуждается в снисхождении и прощении. Виннету, неизменно благородный и великодушный, тоже никогда не отказывал в милосердии такому отверженному, если я его просил об этом. Случалось даже, что он поступал так по собственной инициативе, не дожидаясь моих просьб.
Проявленная в таких случаях гуманность иногда впоследствии вредила нам; это я готов признать; однако преимуществ, которых мы благодаря своим принципам достигли, было значительно больше. Будь у нас больше последователей, мы бы достигли больших успехов. Тот, кто хотел присоединиться к нам, должен был отказаться от грубости и жестокости. И в результате он становился, сам того не осознавая и, возможно, не желая, причем не на словах, а на деле, проповедником и распространителем принципов гуманности, которую, так сказать, впервые вкусил у нас.
Олд Уоббл, которому мы оказали больше снисхождения, чем он заслужил, был тоже одним из таких отверженных. Причиной этого было отчасти и то впечатление, которое сначала произвела на нас его необыкновенная личность, и особенно на меня. Конечно, этому способствовал и его почтенный возраст, и кроме того, у меня в его присутствии всегда возникало совершенно особенное чувство, которое удерживало меня от того, чтобы обращаться с ним жестко. Я был убежден, что я должен поступать всегда так, как мне велит внутреннее, независимое от моей воли, чувство, а оно мне запрещало поднимать на него руку, потому что он, если сам не изменится, будет предан божественному суду. Поэтому после неудачного покушения на меня и попытки украсть лошадей с фермы Феннера, предпринятых им, я освободил его, причем Виннету, как мне показалось, в душе был согласен со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362