Кое-кто из опришков успел разочароваться:
— Стоит ли, братчики, морочить себе голову Вороньим Гнездом? Что мы в нем забыли?
Олекса стоял на своем. Одинокая крепость, полностью отрезанная от мира, манила своей таинственностью. Довбуша мучил вопрос: что держит в ней шляхта?
Окрестный люд рассказывал о крепости разное: одни говорили, что там стерегут закованную в цепи Русинскую Волю, другие добавляли, что в подземельях сторожат какого-то страшного Чернокнижника, третьи судачили, будто бы там шляхта ссыпала свои родовые сокровища, четвертые намекали на ведьм и чертей...
Последнее суждение вызывало у Довбуша смех. Наблюдая за крепостью, он не раз видел над нею дым, а звонкими утрами из-за стен долетали слова команды и бряцание оружия.
Единственное полезное, что удалось выведать Олексе у людей,— это рассказ о том, что когда-то, пять- шесть столетий назад, на этом месте ни озера, ни крепости не было, ее выстроили при князьях Галицких, а чтобы придать стенам большую неприступность, мудрые прадеды перегородили стремительный поток скалами, и вокруг разлилось озеро. Древние старики даже указали место, где было перекрыто русло потока. Проследив расстояние на полет стрелы, Олекса увидел, что русло потока сохранилось ниже и полого спускается вниз к Прут-реке. А если так, то не иссушился ум и у правнуков, русло можно освободить от скал, глины, выросшего леса и направить воду старым руслом. Озеро уйдет вниз, дно обнажится.
Вчерашним вечером на Олексин клич поднялась беднота десяти окрестных сел. Довбуш понимал, что работу надо завершить как можно скорее, еще до того, как весть о них достигнет Коломыи или Станислава. На всякий случай все дороги и тропы он перекрыл с помощью вернейших сельских побратимов, которые должны были задерживать и пеших, и конных.
Работали всю ночь. Под утро даже сам Олекса устал, корчуя дубы исполины и выворачивая из земли скалы. Перед восходом солнца он немного вздремнул, но люди ни лопат, ни кайл не оставляли. Они врубались в землю со святым упорством, желая как можно лучше и скорее управиться с делом, которое им поручил Олекса. О награде не помышляли, довольно им было Довбушевой благодарности.
Баюрак разбудил Олексу как раз в тот момент, когда полковник Лясковский отчитывал принципала за то, что он верит в бабские сплетни.
— Вставай, братчик,— ласково молвил опришок,— озеро от старого русла потока отделяют несколько
шагов. Воду сдерживают две скалы, сдвинь их с места и...
Олекса бросился к камням, налег на один из них грудью, камень крякнул, покачнулся. Довбуш поддал силы. Ему помогла вода и... и мог бы упасть ватажок, потеряв равновесие, если бы не поддержали его хлопцы, потому что в этот миг вода, словно бы вспомнив старую проторенную дорогу, подняла камень снизу и поволокла его как щепку. Озеро рванулось в прокопанный желоб, валы воды, налетая один на другой, с шумом и ревом доканчивали то, чего не успели сделать люди. Довбуш вытер со лба пот, опришки шумели на все голоса, восхваляя Олексу, поднятые кверху лопаты, кайлы, топоры поблескивали в лучах утреннего солнца, как мечи.
Крик донесся и до Святого Войцеха на сторожевой башне. И опять застонали ступеньки под торопливым бегом принципала Сикорского, опять сопел, влача наверх свой горб, полковник Лясковский.
— Прикажете трубить тревогу? — спросил полковника принципал Сикорский.
— Для чего, мой принципал? — насмешливо ответил полковник.— А впрочем, протрубите, если вам хочется. И не забудьте распорядиться, чтоб пушкари готовили свои хлопушки.— Нельзя было понять в этот миг, всерьез говорит полковник или шутит.
Сикорский бросился исполнять приказание. Когда внизу испуганно протрубила труба, полковник укоризненно покачал головой и сказал Якубу, который набрасывал на него плащ:
— Хотят мои рыцари поиграть в оборону, Якуб. Чудаки.
— А может, это не игра, вашмосць? — возразил старый джура.— На вашем месте я дал бы знать куда следует.— И Якуб показал на ржавый ключ, что постоянно болтался на поясе полковника.
Все в крепости знали, что это ключ от дверей, ведущих в подземелье. Только никто не видел тех дверей. Даже принципалы. Даже Якуб. Все они, разумеется, проходили через эти двери, но никто их не видел, потому что у каждого были завязаны глаза; приходили в себя они только на крепостном дворе. В конце концов, солдаты и не пытались искать потайную дверь, им довольно было того, что у их командира на ремешке
висел ключ от двери, ключ, связывавший их с окружающим миром.
— Неужто и ты, Якуб, испугался разбойника? А что скажут в Галиче, когда появится мой гонец, про коменданта Вороньего Гнезда?
— Вам виднее, пан полковник,— ответил джура и присел на плаху. Со сторожевой башни было видно все озеро и его берега, и крепостной двор, напоминавший глубокий колодец, и каждого солдата, притаившегося наизготовку на бастионах. Здесь и там на стенах дымились огни, облизывающие пламенем казаны со смолой. По углам и в центре южной стены пушкари готовили артиллерию.
А озеро мелело...
— Я все же послал бы гонца в Галич,— около полудня опять высказался Якуб. Полковник не ответил.—Я сам мог бы... если вам жалко солдата...
— Молчи,— отмахнулся Лясковский.— Взгляни-ка.
Довбуш не ждал, когда спадет вода в озере. Наскоро сформировав из числа землекопов три отряда, во главе которых встали опытные опришки, он повел крыло на приступ. Дно обнажилось, каменистое, скользкое, но нападающие шли, не обращая внимания на все это. Продвигались осторожно. Разбросанные по дну каменные глыбы, грозившие гибелью челнам, теперь служили защитой от пуль и стрел.
— Он сумасшедший! — всплеснул руками полковник Лясковский,— Злодеи ведь почти безоружны, он ведет их на смерть. Ну, так будет же им смерть!
Полковник приосанился: расправил плечи, квадратное лицо стало суровым, глубже обозначились морщины, выпуклые глаза блеснули огнем, рука невольно коснулась эфеса сабли.
— Якуб, передай Сикорскому, чтоб начал обстрел злодеев пушками. Не подпускать голодранцев к стенам!
Толпа опришков приближалась. Збигнев Лясковский уже различал усатые лица нападающих.
— Господи,— он возвел очи горе,— сам видишь, что не желаю их смерти. Но мой долг покарать их за попытку замахнуться на Великое Таинство ойчизны...
Может, полковник сказал бы что-нибудь еще своему католическому господу, но этого не дал ему сделать Довбуш. Он вскочил на гребень скалы, поднял вверх руку с золотым топориком-барткой.
— Гей, паны-ляхи! — воскликнул.— Говорить желаю. Я Олекса Довбуш, предлагаю вам без кровопролития сдать Воронье Гнездо.
Лясковский через бойницу любовался рослой фигурой опришковского вожака.
— Жаль мне тебя, Довбуш,— произнес он, словно опришок стоял рядом,— но ты сейчас умрешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Стоит ли, братчики, морочить себе голову Вороньим Гнездом? Что мы в нем забыли?
Олекса стоял на своем. Одинокая крепость, полностью отрезанная от мира, манила своей таинственностью. Довбуша мучил вопрос: что держит в ней шляхта?
Окрестный люд рассказывал о крепости разное: одни говорили, что там стерегут закованную в цепи Русинскую Волю, другие добавляли, что в подземельях сторожат какого-то страшного Чернокнижника, третьи судачили, будто бы там шляхта ссыпала свои родовые сокровища, четвертые намекали на ведьм и чертей...
Последнее суждение вызывало у Довбуша смех. Наблюдая за крепостью, он не раз видел над нею дым, а звонкими утрами из-за стен долетали слова команды и бряцание оружия.
Единственное полезное, что удалось выведать Олексе у людей,— это рассказ о том, что когда-то, пять- шесть столетий назад, на этом месте ни озера, ни крепости не было, ее выстроили при князьях Галицких, а чтобы придать стенам большую неприступность, мудрые прадеды перегородили стремительный поток скалами, и вокруг разлилось озеро. Древние старики даже указали место, где было перекрыто русло потока. Проследив расстояние на полет стрелы, Олекса увидел, что русло потока сохранилось ниже и полого спускается вниз к Прут-реке. А если так, то не иссушился ум и у правнуков, русло можно освободить от скал, глины, выросшего леса и направить воду старым руслом. Озеро уйдет вниз, дно обнажится.
Вчерашним вечером на Олексин клич поднялась беднота десяти окрестных сел. Довбуш понимал, что работу надо завершить как можно скорее, еще до того, как весть о них достигнет Коломыи или Станислава. На всякий случай все дороги и тропы он перекрыл с помощью вернейших сельских побратимов, которые должны были задерживать и пеших, и конных.
Работали всю ночь. Под утро даже сам Олекса устал, корчуя дубы исполины и выворачивая из земли скалы. Перед восходом солнца он немного вздремнул, но люди ни лопат, ни кайл не оставляли. Они врубались в землю со святым упорством, желая как можно лучше и скорее управиться с делом, которое им поручил Олекса. О награде не помышляли, довольно им было Довбушевой благодарности.
Баюрак разбудил Олексу как раз в тот момент, когда полковник Лясковский отчитывал принципала за то, что он верит в бабские сплетни.
— Вставай, братчик,— ласково молвил опришок,— озеро от старого русла потока отделяют несколько
шагов. Воду сдерживают две скалы, сдвинь их с места и...
Олекса бросился к камням, налег на один из них грудью, камень крякнул, покачнулся. Довбуш поддал силы. Ему помогла вода и... и мог бы упасть ватажок, потеряв равновесие, если бы не поддержали его хлопцы, потому что в этот миг вода, словно бы вспомнив старую проторенную дорогу, подняла камень снизу и поволокла его как щепку. Озеро рванулось в прокопанный желоб, валы воды, налетая один на другой, с шумом и ревом доканчивали то, чего не успели сделать люди. Довбуш вытер со лба пот, опришки шумели на все голоса, восхваляя Олексу, поднятые кверху лопаты, кайлы, топоры поблескивали в лучах утреннего солнца, как мечи.
Крик донесся и до Святого Войцеха на сторожевой башне. И опять застонали ступеньки под торопливым бегом принципала Сикорского, опять сопел, влача наверх свой горб, полковник Лясковский.
— Прикажете трубить тревогу? — спросил полковника принципал Сикорский.
— Для чего, мой принципал? — насмешливо ответил полковник.— А впрочем, протрубите, если вам хочется. И не забудьте распорядиться, чтоб пушкари готовили свои хлопушки.— Нельзя было понять в этот миг, всерьез говорит полковник или шутит.
Сикорский бросился исполнять приказание. Когда внизу испуганно протрубила труба, полковник укоризненно покачал головой и сказал Якубу, который набрасывал на него плащ:
— Хотят мои рыцари поиграть в оборону, Якуб. Чудаки.
— А может, это не игра, вашмосць? — возразил старый джура.— На вашем месте я дал бы знать куда следует.— И Якуб показал на ржавый ключ, что постоянно болтался на поясе полковника.
Все в крепости знали, что это ключ от дверей, ведущих в подземелье. Только никто не видел тех дверей. Даже принципалы. Даже Якуб. Все они, разумеется, проходили через эти двери, но никто их не видел, потому что у каждого были завязаны глаза; приходили в себя они только на крепостном дворе. В конце концов, солдаты и не пытались искать потайную дверь, им довольно было того, что у их командира на ремешке
висел ключ от двери, ключ, связывавший их с окружающим миром.
— Неужто и ты, Якуб, испугался разбойника? А что скажут в Галиче, когда появится мой гонец, про коменданта Вороньего Гнезда?
— Вам виднее, пан полковник,— ответил джура и присел на плаху. Со сторожевой башни было видно все озеро и его берега, и крепостной двор, напоминавший глубокий колодец, и каждого солдата, притаившегося наизготовку на бастионах. Здесь и там на стенах дымились огни, облизывающие пламенем казаны со смолой. По углам и в центре южной стены пушкари готовили артиллерию.
А озеро мелело...
— Я все же послал бы гонца в Галич,— около полудня опять высказался Якуб. Полковник не ответил.—Я сам мог бы... если вам жалко солдата...
— Молчи,— отмахнулся Лясковский.— Взгляни-ка.
Довбуш не ждал, когда спадет вода в озере. Наскоро сформировав из числа землекопов три отряда, во главе которых встали опытные опришки, он повел крыло на приступ. Дно обнажилось, каменистое, скользкое, но нападающие шли, не обращая внимания на все это. Продвигались осторожно. Разбросанные по дну каменные глыбы, грозившие гибелью челнам, теперь служили защитой от пуль и стрел.
— Он сумасшедший! — всплеснул руками полковник Лясковский,— Злодеи ведь почти безоружны, он ведет их на смерть. Ну, так будет же им смерть!
Полковник приосанился: расправил плечи, квадратное лицо стало суровым, глубже обозначились морщины, выпуклые глаза блеснули огнем, рука невольно коснулась эфеса сабли.
— Якуб, передай Сикорскому, чтоб начал обстрел злодеев пушками. Не подпускать голодранцев к стенам!
Толпа опришков приближалась. Збигнев Лясковский уже различал усатые лица нападающих.
— Господи,— он возвел очи горе,— сам видишь, что не желаю их смерти. Но мой долг покарать их за попытку замахнуться на Великое Таинство ойчизны...
Может, полковник сказал бы что-нибудь еще своему католическому господу, но этого не дал ему сделать Довбуш. Он вскочил на гребень скалы, поднял вверх руку с золотым топориком-барткой.
— Гей, паны-ляхи! — воскликнул.— Говорить желаю. Я Олекса Довбуш, предлагаю вам без кровопролития сдать Воронье Гнездо.
Лясковский через бойницу любовался рослой фигурой опришковского вожака.
— Жаль мне тебя, Довбуш,— произнес он, словно опришок стоял рядом,— но ты сейчас умрешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91