..» И действительно, имею, Беркут. Только послушай, чего я натворил, кроме этих малых Штефановых дел.— И Антипко загнул один палец: — Я выкрал у опришков бочку с червонцами, которые они предназначали для бедняков, и озолотил Дзвинчука. А кто причастен к смерти его жены Зоей? Я! — Антипко гордо выкатил грудь.— Она, чертовка, открещивалась, бегала в костел, но я неотступно нашептывал ей в уши: «Повесся, холера ясна, повесся...» И она не выдержала, Однажды утром, весьма довольный, Штефан снял ее из петли в коморе уже закоченевшую.— И Антипко загнул второй палец.— В-третьих, Беркут, пожар новой хаты ватага Лукина Торбы, во время которого отбросили сандалии старый ватаг и жена его,— это также моих рук дело, ибо того хотел мой хозяин, который никак не мог забыть о том, что хату старику он выстроил по Довбушеву велению.— Черт загнул третий палец.
Антипко не успел загнуть четвертый палец, как Беркут закричал:
— Довольно, Антипко! Ты в самом деле страшен.
— А, вашмосць, что ты себе думал? Кроме того, я насылал на скотину бедняков слабость и паршу, иссушал вымя, вытаптывал жито, обвевал злым ветром молодые пары — и они ссорились, принародно насмехался над молодицами, задирая им юбки, водил блудом детишек в лесу, вечерами искушал невест...
Беркут уже взмыл было в поднебесье, но вовремя вспомнил, что Антипко появился под Белой Скалой не для того, чтоб похваляться злодеяниями, он подстерегает здесь Довбуша,— и Быстрозорец попросил:
— Рассказывай дальше, Антипко, про аудиенцию...
— Ну, потом я почистил копыта и рога, расчесал хвост, выпил горшок огуречного рассола и уверенно постучался в Адскую канцелярию. Главный Писарь записал мой отчет на двух воловьих шкурах и исчез в Тронной палате для доклада. Наконец, позвали меня.
Переступил я порог ни живой ни мертвый — все- таки к царю шел! Люцифер сидел на троне из черного мрамора и игрался хвостом. Я бухнулся перед ним на колени. Он по-отечески взял меня за плечи, поставил на ноги.
«Можешь стоять, Антипко,— позволил мне.— И, хотя из личного опыта знаю, что творить зло на белом свете во сто крат проще, чем добро, мы довольны твоими злодеяниями. Прежнюю вину перед царством нашим прощаем и за верноподданническую службу награждаем именными вилами». Люцифер моргнул глазом, и Главный Писарь вручил мне обыкновенные, купленные в Коломые или же в Кутах железные вилы.
«Недостойный я, Ваше Черное Величество, такого почета,— пробормотал я растерянно.— Вот никак не могу придумать, как Довбуша со свету сжить».
Мой царь деликатно почесал под хвостом.
«Признаюсь, Антипко, но и мы погибели на него никак не можем найти. А пора, самое время пора положить конец опришковскому гультяйству. Того и галицкая шляхта требует. И нам бельмом в глазу стоит его сеяние добра на земле».
«Может, славные советники что-нибудь подсказали бы?» — отважился я дать совет Люциферу.
«У тебя, Антипко, золотая голова»,— обрадовался мой царь и трижды стукнул копытом. В один миг Тронная палата забурлила ворожеями, знахарями, колдунами, ведьмами, были среди них также Монах Иезуит, Поп Православный, Раввин Моисеевой веры, Мулла Магометанский и прочая придворная шваль.
«Слушаем вас, Наичернейший»,— советники навострили уши.
«Наверное, вам известно, паны советники,— заважничал мой царь,— что по земле уже не один год ходит гуцульский сын Олекса Довбуш. Мы вельми разгневаны его действиями и намерениями, ибо положил он своей мечтой добыть свободу и богатство бедным, прогнать ночь с Зеленой Верховины и утвердить вечный день. А где свет, паны шептуны, там нечистой силе нелегко.
Однако не только пекло имеет зуб на Довбуша. Мое посольство в королевстве небесном сообщает нам, что и там Олекса в опале, ибо замахивается своею барткой на ксендзов, попов, раввинов, зарится на их добро.
Не весьма довольны опришковскими делами и гуцульские богатеи. Один из них, Штефан Дзвинчук, нижайше просит нас убить опришка. Мы собрали вас сюда для того, чтобы пораскинуть мозгами по этому поводу...»
Антипко увлекся рассказом и не замечал, что Беркут печально склонил голову. Гордая птица думала, что все силы: адские, небесные и земные — покушаются на жизнь Олексы, покушаются, но... Беркут еще не знал, как он поможет расстроить сговор, зато знал, что должен встать на сторону Олексы. Из его горла внезапно вырвался боевой клекот.
— Ты что, вашмосць, недоволен чем-то? — подозрительно зыркнул на Беркута Антипко.
— Напротив,— опомнился Быстрозорец.— Я горжусь, что твой царь имеет державный ум. Тот опришок и мне насолил: прошлым летом он перестрелял моих детей,— соврала птица, чтоб успокоить Антипка.
— О, тогда мы союзники! — подпрыгнул черт.— Эх, жаль, что не употребляешь сивухи, выпили б мы с тобой на брудершафт.
— Пей сам, а я послушаю твою мудрую речь,— ответил Беркут.
Антипко опрокинул бутылку.
— Сказал так мой царь, и в Тронной зале воцарилось молчание, советники глубокомысленно хмурили лбы. Наконец выскочил, как Филипп из конопли, Православный Попик, подмел обскубленной бородой пыль перед Люцифером и говорит:
«А что, если... что, если, Ваше Черное Величество, Довбуша застрелить? Га?.. Приложить ему к груди фузею и...»
«Дурной тебя архиерей в сан посвятил,— отмахнулся Люцифер.— Того гуляку пуля не берет».
Попик согнулся в три погибели.
«А может, ему секир башка сделать? Вот так — чик ножичком и — нет»,— подал голос Мулла, привыкший благословлять ятаганы на резню.
Мой Люцифер нетерпеливо заерзал задом на своем престоле.
«Мы надеялись, что слуги Магометовы, натасканные на восточной мудрости, имеют все клепки в голове, однако вижу, что они ослиной породы».
— Хорошо сказал твой царь, Антипко,— похвалил Люцифера Беркут.
— Это подметил и Монах Иезуит. Он плюнул в сторону Попа и Муллы и прогундосил: «Ты, Наичернейший, не дивись их умственному убожеству, оба они принадлежат к той церкви, которая действует слишком прямолинейно. Моя наисвятейшая Римская церковь при такой оказии попробовала бы яд. Способ весьма верный и испытанный. Прикажи всыпать отравы в криницу, из которой Довбуш с ватагой пьют,— и виктория в кармане».
Мой Люцифер повеселел.
«Тут,— говорит,— что-то есть. Запиши»,— повелел Писарю.
«А мы советовали бы,— не пожелал оставаться в тени Раввин,— подсунуть разбойнику девку, разумеется, красивую, разумеется, соблазнительную, чтоб она заморочила ему голову, направила бы дорогой зла...»
«Это слишком долго и дорого,— возразила Гадалка.— По мне, надо бы подстеречь преступника на тропе и свалить на него скалу. И не пискнул бы».
Гам и шум в Тронной палате длился долго, в конце концов мне вручили это предписание.— И Антипко протянул Беркуту кусок телячьей шкуры, на которой было нацарапано:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Антипко не успел загнуть четвертый палец, как Беркут закричал:
— Довольно, Антипко! Ты в самом деле страшен.
— А, вашмосць, что ты себе думал? Кроме того, я насылал на скотину бедняков слабость и паршу, иссушал вымя, вытаптывал жито, обвевал злым ветром молодые пары — и они ссорились, принародно насмехался над молодицами, задирая им юбки, водил блудом детишек в лесу, вечерами искушал невест...
Беркут уже взмыл было в поднебесье, но вовремя вспомнил, что Антипко появился под Белой Скалой не для того, чтоб похваляться злодеяниями, он подстерегает здесь Довбуша,— и Быстрозорец попросил:
— Рассказывай дальше, Антипко, про аудиенцию...
— Ну, потом я почистил копыта и рога, расчесал хвост, выпил горшок огуречного рассола и уверенно постучался в Адскую канцелярию. Главный Писарь записал мой отчет на двух воловьих шкурах и исчез в Тронной палате для доклада. Наконец, позвали меня.
Переступил я порог ни живой ни мертвый — все- таки к царю шел! Люцифер сидел на троне из черного мрамора и игрался хвостом. Я бухнулся перед ним на колени. Он по-отечески взял меня за плечи, поставил на ноги.
«Можешь стоять, Антипко,— позволил мне.— И, хотя из личного опыта знаю, что творить зло на белом свете во сто крат проще, чем добро, мы довольны твоими злодеяниями. Прежнюю вину перед царством нашим прощаем и за верноподданническую службу награждаем именными вилами». Люцифер моргнул глазом, и Главный Писарь вручил мне обыкновенные, купленные в Коломые или же в Кутах железные вилы.
«Недостойный я, Ваше Черное Величество, такого почета,— пробормотал я растерянно.— Вот никак не могу придумать, как Довбуша со свету сжить».
Мой царь деликатно почесал под хвостом.
«Признаюсь, Антипко, но и мы погибели на него никак не можем найти. А пора, самое время пора положить конец опришковскому гультяйству. Того и галицкая шляхта требует. И нам бельмом в глазу стоит его сеяние добра на земле».
«Может, славные советники что-нибудь подсказали бы?» — отважился я дать совет Люциферу.
«У тебя, Антипко, золотая голова»,— обрадовался мой царь и трижды стукнул копытом. В один миг Тронная палата забурлила ворожеями, знахарями, колдунами, ведьмами, были среди них также Монах Иезуит, Поп Православный, Раввин Моисеевой веры, Мулла Магометанский и прочая придворная шваль.
«Слушаем вас, Наичернейший»,— советники навострили уши.
«Наверное, вам известно, паны советники,— заважничал мой царь,— что по земле уже не один год ходит гуцульский сын Олекса Довбуш. Мы вельми разгневаны его действиями и намерениями, ибо положил он своей мечтой добыть свободу и богатство бедным, прогнать ночь с Зеленой Верховины и утвердить вечный день. А где свет, паны шептуны, там нечистой силе нелегко.
Однако не только пекло имеет зуб на Довбуша. Мое посольство в королевстве небесном сообщает нам, что и там Олекса в опале, ибо замахивается своею барткой на ксендзов, попов, раввинов, зарится на их добро.
Не весьма довольны опришковскими делами и гуцульские богатеи. Один из них, Штефан Дзвинчук, нижайше просит нас убить опришка. Мы собрали вас сюда для того, чтобы пораскинуть мозгами по этому поводу...»
Антипко увлекся рассказом и не замечал, что Беркут печально склонил голову. Гордая птица думала, что все силы: адские, небесные и земные — покушаются на жизнь Олексы, покушаются, но... Беркут еще не знал, как он поможет расстроить сговор, зато знал, что должен встать на сторону Олексы. Из его горла внезапно вырвался боевой клекот.
— Ты что, вашмосць, недоволен чем-то? — подозрительно зыркнул на Беркута Антипко.
— Напротив,— опомнился Быстрозорец.— Я горжусь, что твой царь имеет державный ум. Тот опришок и мне насолил: прошлым летом он перестрелял моих детей,— соврала птица, чтоб успокоить Антипка.
— О, тогда мы союзники! — подпрыгнул черт.— Эх, жаль, что не употребляешь сивухи, выпили б мы с тобой на брудершафт.
— Пей сам, а я послушаю твою мудрую речь,— ответил Беркут.
Антипко опрокинул бутылку.
— Сказал так мой царь, и в Тронной зале воцарилось молчание, советники глубокомысленно хмурили лбы. Наконец выскочил, как Филипп из конопли, Православный Попик, подмел обскубленной бородой пыль перед Люцифером и говорит:
«А что, если... что, если, Ваше Черное Величество, Довбуша застрелить? Га?.. Приложить ему к груди фузею и...»
«Дурной тебя архиерей в сан посвятил,— отмахнулся Люцифер.— Того гуляку пуля не берет».
Попик согнулся в три погибели.
«А может, ему секир башка сделать? Вот так — чик ножичком и — нет»,— подал голос Мулла, привыкший благословлять ятаганы на резню.
Мой Люцифер нетерпеливо заерзал задом на своем престоле.
«Мы надеялись, что слуги Магометовы, натасканные на восточной мудрости, имеют все клепки в голове, однако вижу, что они ослиной породы».
— Хорошо сказал твой царь, Антипко,— похвалил Люцифера Беркут.
— Это подметил и Монах Иезуит. Он плюнул в сторону Попа и Муллы и прогундосил: «Ты, Наичернейший, не дивись их умственному убожеству, оба они принадлежат к той церкви, которая действует слишком прямолинейно. Моя наисвятейшая Римская церковь при такой оказии попробовала бы яд. Способ весьма верный и испытанный. Прикажи всыпать отравы в криницу, из которой Довбуш с ватагой пьют,— и виктория в кармане».
Мой Люцифер повеселел.
«Тут,— говорит,— что-то есть. Запиши»,— повелел Писарю.
«А мы советовали бы,— не пожелал оставаться в тени Раввин,— подсунуть разбойнику девку, разумеется, красивую, разумеется, соблазнительную, чтоб она заморочила ему голову, направила бы дорогой зла...»
«Это слишком долго и дорого,— возразила Гадалка.— По мне, надо бы подстеречь преступника на тропе и свалить на него скалу. И не пискнул бы».
Гам и шум в Тронной палате длился долго, в конце концов мне вручили это предписание.— И Антипко протянул Беркуту кусок телячьей шкуры, на которой было нацарапано:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91