«Решение адского совета:
1. Разбойника Олексу, сына Довбуша Василя, яко врага всяческой чертовщины — адской, небесной и земной, покарать смертью. Для чего испробовать:
A. Отраву.
Б. Женскую любовь.
B. Каменную скалу.
2. Исполнение приговора возложить на домашнего черта космачского газды Штефана Дзвинчука пана Антипка».
— Великая честь выпала тебе, пан Антипко,— промолвил Беркут.— Не каждому рыцарю выпадает возможность помериться силой с Довбушем.
— Еще бы! — черт завилял хвостом.— Я все же естем шляхтич. Наперсник-Наперстовский из Вярбы.
— Объясни мне только, будь добр, почему начинаешь борьбу третьим способом? Или первые два кажутся тебе ненадежными? — выспрашивал Беркут.
— Нет, мой Беркут,— смутился бывший Наперстовский.— Ядом и девкой я уже воевал.
— И что же?
Антипко вместо ответа потянулся к недопитой бтылке.
— Или отрава была слабой, или криницы Довбушевой не нашел?
— И отрава была моцной, ведьмами сварена, и криницу я отыскал,— ответил Антипко,— и момент выбрал
в самый раз, когда Довбуш с опришками торопился к воде, чтобы утолить жажду после нападения на двор шляхтича. И я уже наперед справлял тризну по ним, ибо Смерть над Довбушем висела на волоске: из своего укрытия я видел, как зачерпнул он ведерком воды, как склонился над нею, как открыл жаждущие губы. И в этот миг лес затрещал, зашумел, зазвенел, ударили в бубны старые дубы:
«Не пей, Олекса-а-а!»
«Не пей, любый, ибо Антипко на твою жизнь замахнулся. В кринице отрава смертельная».
Как тебе это, Беркут, понравится? Услышать, как будто бурей всколыхнуло лес, будто целое зеленое царство сговорилось против меня. Я в мышь превратился, забился в норку и едва не лопнул от злости. Потому что Довбуш отшатнулся от ведра, вода плеснулась ему на постолы, и они задымились, вылил Довбуш воду на траву, и она вспыхнула черным пламенем.
Тогда опришок снял шляпу, низко поклонился елкам, букам, березам, дубам и произнес:
«Спасибо вам, деревья, за спасение!»
А деревья, слышишь ли, ответили:
«Не за что, Олекса. Мы платим долг за то, что ты никогда не идешь равнодушно по лесу: тут ветку поправишь, там росток выпрямишь, а там на корешок, вымытый потоком, земли насыплешь».
Просидел я в норе до вечера, посмотрел еще, как опришки забросали камнями криницу, а сверху знак поставили, а как стемнело, драпанул на чердак Дзвин- чуковой хаты. Всю ночь я творил грохот, бился так, что хата ходуном ходила, а наутро обернулся панком и поехал по селам, городам, корчмам выбирать девку, которая стала бы для Довбуша сладкой отравой.
И нашел. В Станиславе в шинке «Три бочки пива». С лица ее можно воду пить, а ноги... ноги, пан Беркут, таили в себе все чары света. Головка у нее королевская. Словом, женщина — первый класс. А главное, никем не брезговала: ни хлопом, ни шляхтичем, ни солдатом — лишь бы гроши. Марылькою звали.
Ну, сыпанул я перед нею червонцами, у девки очи как свечки загорелись.
«Кому прикажете, пан, служить?» — спрашивает.
«Короне,— говорю,— нашей».
«Будто я воин?» — блеснула, стерва, зубками, словно дольками очищенного чеснока.
«Где воин не может — там баба поможет,— философски изрек я.— Про разбойника Олексу Довбуша слышала? »
«Слышала,— говорит.— В прошлом году в Станиславе всех кандальников из погребов выпустил».
«Будешь его любить».
«То я умею»,— расхохоталась Марылька.
«Должна будешь так его любить, своей красою зачаровать, голову ему заморочить, кровь попортить, глаза заслепить, чтоб из горского рыцаря превратился в мочалку. А когда таким станет, то выпытай, в чем его сила. Дальше с ним сама шляхта посчитается. Подговаривай его горилку пить, вели разбивать не только господские, но и бедняцкие кладовые, требуй от него денег, денег, денег...»
Мы сели в рыдван, отправились на Верховину, и в корчме Лейбы, куда иногда заходили опришки, Марылька нанялась прислуживать за столами. А я превратился в кота, залез под стойку и жду. На третью ночь пришел Довбуш с черными хлопцами.
Марылька еду носит, горилки подливает, на ней какая-то незавидная одежонка, однако красоту, как говорится, и в тряпье видно. Довбуш глянул на нее раз- другой, наконец поманил пальцем к себе.
«Садись,— говорит,— Марыля, рядом со мной. Довольно твои ноги набегались нынче. Отдохни и поешь, бо Лейба, наверное, объедками кормит»,— и пододвинул ей тарелки и кубок.
Марылька ест и все на Довбуша — зырк да зырк. Глазища у нее как голубые окна. Время от времени и Довбуш на нее глянет. А я ладони потираю, ведь в такую девку не то что Довбуш, а и сам Люцифер влюбился бы!
После ужина опришки легли спать, а Довбуш часовых проверил, потом закурил люльку и сел на крыльцо. А Марылька тут как тут: прижимается к нему, обнимает, жаром пышет.
«Я вас,—шепчет,—полюбила с первого взгляда. Берите меня, ватажку, несите меня, ваша я до гробовой доски».
Вижу я, не очень-то Довбуш до девки липнет, наоборот, отодвигается, снимает руки ее со своей шеи.
«Ты, Марылька, девка файна-красива,— говорит ей,— может, и стоит тебя любить, но жену имею, Аннычкой зовется».
«Пфи! — присвистнула Марылька.— Разве ж я вас, ватажка, под венец тащу? Где та Аннычка... А мы тут вдвоем. Ночь нас накроет, ночь залюбит. Один раз живем на свете...»
«Побойся бога, девка! — слышу, уже сердится Довбуш.— За кого меня принимаешь? Отступись, пока я добрый».
И Марылька со смехом убежала в горницу.
А на следующий раз Марылька опять клинышек подбивает.
И на третий...
На четвертый день Довбуш ей говорит:
«Слушай, Марылька, мне твои закидоны надоели, как в пост печеная брюква. Не могу я любить одновременно ни двух, ни десятерых. Ибо там, где одно предательство — там их и тысяча».
«Так вы такой, пан ватажок?» — взбеленилась моя Марылька.
«А вот такой, Марыля»,— отрезал Довбуш.
«Я таких еще не встречала»,— ни с того ни с сего вдруг всхлипнула девка.
Довбуш погладил ей волосы. Ох, Беркут, какие то были волосы — золотой сноп!
«Что плачешь, дивчина? — спросил ватажок.— Ты красна, как заря, ты, может, краше, чем моя Аннычка, но я люблю только ее... Придет время, и тебя тоже полюбит кто-нибудь».
«Ой, леле, ватажку, никто меня не полюбит, и я никого. Моя любовь — на одну ночь. Сегодня один, завтра — другой».
Довбуш схватил ее за плечи.
«Не бреши, девка, на себя».
«Если бы...»
«Тогда ты очень несчастна, Марылька. Даже я не могу тебе помочь. Наградил бы тебя золотом...»
«Потребно мне ваше золото, как снег на Петров день.— Марылька вытерла слезы.— За вашу голову мне дали бы шапку червонцев. Панок какой-то говорил, чтоб вас красотою тела приворожила, чтобы ласками к себе привязала, чтоб я пить-гулять вас научила. Чтобы погибель вам вышла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91