– Это были не бандиты, а призраки, и когда я бежал, то оставил глаз лежать на ступенях. Это был мой единственный шанс. Возможно, они раздавили его, размазали, будто каплю слизи, не знаю. А что, дядюшку Микки похоронили со стеклянным глазом?
– Да… Думаю, да, – в изумлении произнесла Дора, – Никто никогда не говорил мне про это.
Я чувствовал, как те двое пристально на нее смотрят, как Арман разглядывает меня, как они мысленно восстанавливают образ дяди Микки, избитого до полусмерти в баре «Корона» на Мэгазин-стрит, когда гангстер остроконечным носком ботинка выбил дядюшке глаз.
Дора судорожно вздохнула.
– Что с тобой случилось?
– Вы перевезли вещи Роджера? – спросил я.
– Да, они в часовне Святой Елизаветы, в надежном месте, – ответила Дора.
Святой Елизаветы… Это было название сиротского приюта, когда он еще существовал, Я никогда не слышал, чтобы она произносила это название раньше.
– Никому не придет в голову искать их там. Прессе до меня уже нет дела Папины враги, как стервятники, отслеживают его корпоративные связи; они нацелены на его банковские счета; ради ключей от его сейфов они готовы убить любого. Я же, его дочь, считаюсь побочной, к тому же разорившейся. А, не важно.
– Благодарение Богу за это, – произнес я. – Вы говорили им, что он умер? Скоро ли окончится вся эта история, и какую роль вам надлежит в ней играть?
– Нашлась его голова, – спокойно сказал Арман. Он стал объяснять приглушенным голосом. Собаки вырыли голову из кучи мусора и дрались из-за нее под мостом. Примерно с час какой-то старик, греясь у костра, наблюдал за ними и наконец понял, что собаки грызлись из-за человеческой головы. Тогда он отнес голову в соответствующее учреждение, и генетический анализ волос и кожи показал, что это Роджер. Зубные коронки не помогли бы. У Роджера были превосходные зубы. Доре оставалось лишь ее опознать.
– Он, должно быть, сам хотел, чтобы ее нашли, – сказал я.
– Почему ты так думаешь? – спросил Дэвид. – Где ты пропадал?
– Я видел твою мать, – сказал я Доре, – видел ее белокурые волосы и голубые глаза. Совсем скоро и она, и другие будут на небесах.
– О чем, ради всего святого, ты говоришь, милый? – спросила она. – Ангел мой? Что такое ты мне рассказываешь?
– Садитесь все. Я расскажу вам историю целиком. Выслушайте, что я скажу, и не перебивайте. Нет, я не хочу садиться, я буду стоять вот так, спиной к небу, вьюге, снегу и храму. Я буду ходить по комнате. Слушайте же то, что мне надлежит рассказать вам. Запомните. Все это приключилось со мной! Меня могли одурачить. Меня могли обмануть. Но я видел все это собственными глазами и слышал собственными ушами!
Я рассказал им все, с самого-самого начала; некоторые вещи они слышали раньше, но все вместе – никогда. Я начал с моего первого фатального взгляда на Роджера, с моей любви к его бесстыдной белозубой улыбке и виноватым мерцающим черным глазам и дошел в истории до того момента, когда прошлой ночью я вломился в дверь этой квартиры.
Я передал им все. Каждое слово, произнесенное Мемнохом и Богом Воплощенным. Все, что я видел на небесах, в аду и на земле. Я говорил, и говорил, и говорил…
Рассказ занял всю ночь. Шли часы, пока я отмеряя шаги, подчас бессвязно говорил что-то, повторял те части, которые хотел передать точно, рассказывал об этапах человеческой эволюции, приводивших ангелов в замешательство, и о просторных небесных книгохранилищах, и о персиковом дереве, и о Боге, и о воине в аду, поверженном, но не желающем сдаваться. Я описал им подробности убранства Айя-Софии. Я говорил о нагих мужчинах на поле брани. Снова и снова описывал ад, описывал небеса. Повторял свою последнюю речь о том, что не смогу помогать Мемноху, не смогу учить в его школе!
Они не спускали с меня глаз, не произносили ни звука
– Плат у тебя с собой? – спросила Дора дрожащими губами. – Он сохранился?
Таким нежным был наклон ее головы, словно она заранее прощала мне, если бы я сказал; «Нет, я потерял его на улице, отдал нищему!»
– Плат ничего не доказывает, – сказал я. – Что бы ни было на нем изображено, это ничего не значит! Любой, кто в состоянии создать подобные иллюзии, может создать и плат! Он не доказывает ни правду, ни ложь, ни мошенничество, ни колдовство.
– Когда ты был в аду, – спросила она так ласково, так: по-доброму, и белое ее лицо сияло при свете лампы, – ты сказал Роджеру про плат?
– Нет, Мемнох не разрешил. И я видел его всего минуту, понимаешь – одно мгновение первый раз и потом второй. Но он вознесется наверх, я знаю, он вознесется, потому что умен и многое постиг, и Терри отправится с ним! Они окажутся в объятиях Господа, если только Бог – не дешевый фокусник и все это не было ложью. Но ложью ради чего? С какой целью?
– Так ты не веришь в то, о чем Мемнох тебя просил? – спросил Арман.
Только в этот момент до меня дошло, насколько он потрясен, каким он был еще мальчиком, когда из него сделали вампира, насколько был молод и полон земной грации. Он хотел, чтобы все это было правдой!
– О да, верю! – ответил я. – Я ему верил, но все это могло оказаться ложью, разве не понимаешь?
– Разве ты не чувствовал, что это правда, – спросил Арман, – что ты был ему действительно нужен?
– Что? – возмутился я, – Неужели мы опять вернулись к спорам о том, служим ли мы Господу, служа Сатане? К вашим с Луи спорам в Театре вампиров о том, являемся ли мы, Дети Сатаны, детьми Бога?
– Да! – ответил Арман. – Ты ему поверил?
– Да. Нет. Не знаю, – сказал я. – Не знаю! – Голос мой перешел в крик. – Я ненавижу Бога столь же сильно, как всегда Я возмущаюсь ими обоими, черт бы их побрал!
– А Христос? – спросила Дора, и глаза ее наполнились слезами. – Было ли Ему жаль нас?
– Да, по-своему. Да, Вероятно. Возможно. Кто знает! Но Он не прошел через страсти, как человек, о чем просил Его Мемнох, Он нес Свой крест, как Бог Воплощенный. Говорю вам, их правила – это не наши правила! Мы постигли лучшие правила! Мы подчинены безумным вещам!
Она разразилась тихими, скорбными рыданиями.
– Почему же мы никогда, никогда ничего о них не узнаем? – плакала она.
– Не знаю! – заявил я. – Знаю, что они там, что являлись мне, что позволили увидеть себя. И все же я не знаю!
Дэвид хмурился, как: это делал Мемнох, когда глубоко задумывался. Затем спросил:
– А если все это было чередой образов и иллюзий, вещей, извлеченных из твоей души и сознания? Какова тогда его цель? Если не прямое предложение стать его заместителем или принцем, то каков еще может быть мотив?
– А что вы думаете? – спросил я. – Они забрали мой глаз! Говорю вам, здесь нет ни слова лжи. Они забрали мой проклятый глаз, черт его возьми. Не понимаю, зачем все это, если только это не правда – правда до последнего звука
– Мы понимаем, ты веришь, что это правда, – сказал Арман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
– Да… Думаю, да, – в изумлении произнесла Дора, – Никто никогда не говорил мне про это.
Я чувствовал, как те двое пристально на нее смотрят, как Арман разглядывает меня, как они мысленно восстанавливают образ дяди Микки, избитого до полусмерти в баре «Корона» на Мэгазин-стрит, когда гангстер остроконечным носком ботинка выбил дядюшке глаз.
Дора судорожно вздохнула.
– Что с тобой случилось?
– Вы перевезли вещи Роджера? – спросил я.
– Да, они в часовне Святой Елизаветы, в надежном месте, – ответила Дора.
Святой Елизаветы… Это было название сиротского приюта, когда он еще существовал, Я никогда не слышал, чтобы она произносила это название раньше.
– Никому не придет в голову искать их там. Прессе до меня уже нет дела Папины враги, как стервятники, отслеживают его корпоративные связи; они нацелены на его банковские счета; ради ключей от его сейфов они готовы убить любого. Я же, его дочь, считаюсь побочной, к тому же разорившейся. А, не важно.
– Благодарение Богу за это, – произнес я. – Вы говорили им, что он умер? Скоро ли окончится вся эта история, и какую роль вам надлежит в ней играть?
– Нашлась его голова, – спокойно сказал Арман. Он стал объяснять приглушенным голосом. Собаки вырыли голову из кучи мусора и дрались из-за нее под мостом. Примерно с час какой-то старик, греясь у костра, наблюдал за ними и наконец понял, что собаки грызлись из-за человеческой головы. Тогда он отнес голову в соответствующее учреждение, и генетический анализ волос и кожи показал, что это Роджер. Зубные коронки не помогли бы. У Роджера были превосходные зубы. Доре оставалось лишь ее опознать.
– Он, должно быть, сам хотел, чтобы ее нашли, – сказал я.
– Почему ты так думаешь? – спросил Дэвид. – Где ты пропадал?
– Я видел твою мать, – сказал я Доре, – видел ее белокурые волосы и голубые глаза. Совсем скоро и она, и другие будут на небесах.
– О чем, ради всего святого, ты говоришь, милый? – спросила она. – Ангел мой? Что такое ты мне рассказываешь?
– Садитесь все. Я расскажу вам историю целиком. Выслушайте, что я скажу, и не перебивайте. Нет, я не хочу садиться, я буду стоять вот так, спиной к небу, вьюге, снегу и храму. Я буду ходить по комнате. Слушайте же то, что мне надлежит рассказать вам. Запомните. Все это приключилось со мной! Меня могли одурачить. Меня могли обмануть. Но я видел все это собственными глазами и слышал собственными ушами!
Я рассказал им все, с самого-самого начала; некоторые вещи они слышали раньше, но все вместе – никогда. Я начал с моего первого фатального взгляда на Роджера, с моей любви к его бесстыдной белозубой улыбке и виноватым мерцающим черным глазам и дошел в истории до того момента, когда прошлой ночью я вломился в дверь этой квартиры.
Я передал им все. Каждое слово, произнесенное Мемнохом и Богом Воплощенным. Все, что я видел на небесах, в аду и на земле. Я говорил, и говорил, и говорил…
Рассказ занял всю ночь. Шли часы, пока я отмеряя шаги, подчас бессвязно говорил что-то, повторял те части, которые хотел передать точно, рассказывал об этапах человеческой эволюции, приводивших ангелов в замешательство, и о просторных небесных книгохранилищах, и о персиковом дереве, и о Боге, и о воине в аду, поверженном, но не желающем сдаваться. Я описал им подробности убранства Айя-Софии. Я говорил о нагих мужчинах на поле брани. Снова и снова описывал ад, описывал небеса. Повторял свою последнюю речь о том, что не смогу помогать Мемноху, не смогу учить в его школе!
Они не спускали с меня глаз, не произносили ни звука
– Плат у тебя с собой? – спросила Дора дрожащими губами. – Он сохранился?
Таким нежным был наклон ее головы, словно она заранее прощала мне, если бы я сказал; «Нет, я потерял его на улице, отдал нищему!»
– Плат ничего не доказывает, – сказал я. – Что бы ни было на нем изображено, это ничего не значит! Любой, кто в состоянии создать подобные иллюзии, может создать и плат! Он не доказывает ни правду, ни ложь, ни мошенничество, ни колдовство.
– Когда ты был в аду, – спросила она так ласково, так: по-доброму, и белое ее лицо сияло при свете лампы, – ты сказал Роджеру про плат?
– Нет, Мемнох не разрешил. И я видел его всего минуту, понимаешь – одно мгновение первый раз и потом второй. Но он вознесется наверх, я знаю, он вознесется, потому что умен и многое постиг, и Терри отправится с ним! Они окажутся в объятиях Господа, если только Бог – не дешевый фокусник и все это не было ложью. Но ложью ради чего? С какой целью?
– Так ты не веришь в то, о чем Мемнох тебя просил? – спросил Арман.
Только в этот момент до меня дошло, насколько он потрясен, каким он был еще мальчиком, когда из него сделали вампира, насколько был молод и полон земной грации. Он хотел, чтобы все это было правдой!
– О да, верю! – ответил я. – Я ему верил, но все это могло оказаться ложью, разве не понимаешь?
– Разве ты не чувствовал, что это правда, – спросил Арман, – что ты был ему действительно нужен?
– Что? – возмутился я, – Неужели мы опять вернулись к спорам о том, служим ли мы Господу, служа Сатане? К вашим с Луи спорам в Театре вампиров о том, являемся ли мы, Дети Сатаны, детьми Бога?
– Да! – ответил Арман. – Ты ему поверил?
– Да. Нет. Не знаю, – сказал я. – Не знаю! – Голос мой перешел в крик. – Я ненавижу Бога столь же сильно, как всегда Я возмущаюсь ими обоими, черт бы их побрал!
– А Христос? – спросила Дора, и глаза ее наполнились слезами. – Было ли Ему жаль нас?
– Да, по-своему. Да, Вероятно. Возможно. Кто знает! Но Он не прошел через страсти, как человек, о чем просил Его Мемнох, Он нес Свой крест, как Бог Воплощенный. Говорю вам, их правила – это не наши правила! Мы постигли лучшие правила! Мы подчинены безумным вещам!
Она разразилась тихими, скорбными рыданиями.
– Почему же мы никогда, никогда ничего о них не узнаем? – плакала она.
– Не знаю! – заявил я. – Знаю, что они там, что являлись мне, что позволили увидеть себя. И все же я не знаю!
Дэвид хмурился, как: это делал Мемнох, когда глубоко задумывался. Затем спросил:
– А если все это было чередой образов и иллюзий, вещей, извлеченных из твоей души и сознания? Какова тогда его цель? Если не прямое предложение стать его заместителем или принцем, то каков еще может быть мотив?
– А что вы думаете? – спросил я. – Они забрали мой глаз! Говорю вам, здесь нет ни слова лжи. Они забрали мой проклятый глаз, черт его возьми. Не понимаю, зачем все это, если только это не правда – правда до последнего звука
– Мы понимаем, ты веришь, что это правда, – сказал Арман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135