Мудрый, все понимающий и... опасный. Две натуры одного
Придатка, у которого два Блистающих..."
-- Помню -- в узких переулках отдавался эхом гулким
Грохот медного тарана войска левого крыла.
Помню гарь несущий ветер, помню, как клинок я вытер
О тяжелый, о парчовый, кем-то брошенный халат.
Солнце падало за горы, мрак плащом окутал город,
Ночь, припав к земле губами, человечью кровь пила...
Сухой и громкий, неожиданно резкий стук наслоился на пение Друдла, жестким
ритмом поддержав уставший голос, как кастаньетами подбадривают сами себя
уличные танцовщицы и лицедеи-мутрибы -- оказывается, Чэн-Я даже не
заметил, как вслед за Диомедом и ан-Таньей тоже стал прищелкивать
пальцами, словно обычный зевака, слушающий на площади заезжего чангира.
Только большинство кастаньет Кабира черной завистью позавидовало бы
тому, как могли щелкать стальные пальцы правой руки Меня-Чэна.
-- Плачь, Кабир -- ты был скалою, вот и рухнул, как скала!
... Не воздам Творцу хулою за минувшие дела...
Друдл умолк, а Коблан еще некоторое время раскачивался из стороны в
сторону, будто слышал что-то, неслышное для всех -- отзвук песни шута, звон
струн сафед-кухского чангира, топот копыт гнедого жеребца, несущего мимо
дымящихся развалин удивительного Придатка по имени аль-Мутанабби.
-- Что ж это получается,-- забывшись, прошептал Я-Чэн, и в шепоте отчетливо
зазвенела сталь, холодная и вопрошающая,-- выходит, это все правда?..
выходит, вначале мы все были Тусклыми? Неужели мы и впрямь появились на
этот свет, чтобы убивать -- и попросту забыли о кровавом призвании?! Забыли,
а теперь вспоминаем, и нам больно, нам стыдно, мы громоздим одну легенду на
другую, кричим, что мы -- Блистающие... а на самом деле мы -- Тусклые!.. врет
легенда -- первым был Масуд, проклятый Масуд-оружейник, и его мечи были
первыми, а лишь потом мы убедили себя, что мы -- клинки Мунира!.. и
разучились делать то, для чего рождались, и первым было Убийство, а
Искусство -- вторым, хоть и не должно так быть!..
Все с молчаливым недоумением смотрели на Чэна-Меня. Еще бы! Мало того,
что Я-Чэн заговорил одновременно на языке Блистающих и языке Придатков --
так я еще и Тусклых приплел... а что об этом могут знать Придатки?!
Хотя... А что, собственно, я -- просто я, Высший Мэйланя прямой Дан Гьен --
знаю о Придатках?
Что мы все знаем друг о друге?
Много. И в то же время -- ничего.
Значит, должно было случиться то, что случилось, привычная жизнь должна
была вывернуться наизнанку, трава на турнирном поле должна была стать
красной, а волосы шута Друдла -- белыми...-- и все для того, чтобы мы с Чэном
впервые сознательно протянули руку друг другу.
Руку Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби.
Руку из сундука, где хранится одежда, которую надевали Придатки для защиты
от Блистающих, бывших тогда Тусклыми.
Люди -- для защиты от оружия.
А потом Время сложило весь этот хлам в сундук и захлопнуло крышку...
3.
Заснуть я так и не смог. Уж как ни старался -- не спалось мне, и все тут.
Придатки давно разбрелись по отведенным им комнатам, Блистающие мирно
почивали на своих крючьях да подставках -- Гердан-хозяин просто у стены --
тьма лениво копилась в углах, растекаясь по полу; а я слегка покачивал левой
кисточкой и монотонно считал про себя -- один, два, три...
Нет. Не получается.
Картины недавнего прошлого проплывали в сознании, подобно осенним
листьям в горном ручье -- вот церемония Посвящения у Абу-Салимов, вот я
решаю судьбу турнира, вот турнир вместе с вежливым Но-дачи решают мою
судьбу... скрипучий голос (голоса?) трех кинжалов-трезубцев, чей Придаток
стоял рядом со мной, проваливающимся в беспамятство...
Желтые листья ушедших дней и событий в извилистом ручье моей памяти,
желтые листья плыли и плыли, в страхе огибая холодный меч рассудка -- вот
Шешез и его поручение заняться поиском Тусклых, вот шут Дзюттэ Обломок с
его сумасшедшей идеей... вот Чэн у наковальни, помогает Повитухе Коблану
ковать железной руку... вот домашний арест, жалобный звон Волчьей Метлы за
окном и слепая ярость, заставляющая стальные пальцы сомкнуться на
рукояти... первое ощущение цельности с Чэном... убитый чауш и крик
Фархада... клинки Мунира... рука аль-Мутанабби...
Что-то исчезло. Чего-то не хватало мне сейчас, сию минуту -- и потеря была
незаметна и бесконечно важна. Словно некий порыв, до того владевший мной и
толкавший вперед, внезапно иссяк и исчез.
Это было неприятно и удивительно, как если бы уже войдя в удар, я вдруг
понял, что не имею ни малейшего желания довести этот удар до конца.
Заболел я, что ли?
Нет. Просто мир Придатков, мое с Чэном взаимопроникновение и железная
рука -- все это незаметно отодвинуло на второй план суть и смысл моего
прежнего существования.
Модный узор на новых ножнах и светские Беседы с Волчьей Метлой и
Гвенилем; размышления о том, что пора бы женить своего Придатка и лет через
пять-семь всерьез задуматься о подготовке нового -- или подождать Чэновых
внуков, если сам Чэн не растолстеет и не заболеет; выезды в город, в гости;
подготовка к очередному турниру -- словом, жизнь Высшего Мэйланя прямого
Дан Гьена по прозвищу Единорог до смертей на улицах Кабира и до
вероломного удара Но-дачи.
Мысли о самоубийстве, боль и страх, и жар от пылающего горна, и мечты о
мести, сладкой и хмельной мести; и стальные пальцы на моей рукояти -- то
мертвые и недвижные, то живые и помнящие; и убитый чауш, и легенда о
клинках Мунира, и многое, многое другое -- да, это я сейчас, сегодня и сейчас...
Ну и что дальше?!
Мои собственные переживания и близость с Чэном, а главное -- стремление
знать, узнавать и копаться в том, что было, что могло бы быть -- все это
затмило реальную возможность мести, реальных (или нереальных) Тусклых и
поручение Шешеза.
Короче, будь моя воля -- никуда бы я не ходил, никого бы не искал, а только
спрашивал бы да размышлял.
Месть меня больше не интересовала. Считайте меня рохлей, зовите меня трусом
-- сверкать я на вас всех хотел. Руку, оставшуюся на турнирном поле,
уравновесила рука, обретенная в кузнице Гердана Шипастого Молчуна и
Повитухи Коблана. Потеря -- находка, боль и горе -- радость открытия нового.
Теперь мне нужен был новый повод для мести, чтобы идти по Пути Меча с
гневом и страстью, или...
Вот так-то... Или не так, а просто ночь и тишина морочат меня, навевая мысли,
которые утром развеются, подобно туману... Посмотрим... посмотрим.
-- Ты спишь, Единорог? -- еле слышно доносится из угла.
Это Детский Учитель. Тоже заснуть не может, что ли?
Молчу. Пусть думает, что сплю.
-- Притворяется,-- уверенно отвечает второй голос, вне всяких сомнений
принадлежащий Обломку.-- Хитрый он стал, Наставник... Скоро штопором
завьется от хитромудрости своей, и будет пробки истины из бутылей бытия
выдергивать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Придатка, у которого два Блистающих..."
-- Помню -- в узких переулках отдавался эхом гулким
Грохот медного тарана войска левого крыла.
Помню гарь несущий ветер, помню, как клинок я вытер
О тяжелый, о парчовый, кем-то брошенный халат.
Солнце падало за горы, мрак плащом окутал город,
Ночь, припав к земле губами, человечью кровь пила...
Сухой и громкий, неожиданно резкий стук наслоился на пение Друдла, жестким
ритмом поддержав уставший голос, как кастаньетами подбадривают сами себя
уличные танцовщицы и лицедеи-мутрибы -- оказывается, Чэн-Я даже не
заметил, как вслед за Диомедом и ан-Таньей тоже стал прищелкивать
пальцами, словно обычный зевака, слушающий на площади заезжего чангира.
Только большинство кастаньет Кабира черной завистью позавидовало бы
тому, как могли щелкать стальные пальцы правой руки Меня-Чэна.
-- Плачь, Кабир -- ты был скалою, вот и рухнул, как скала!
... Не воздам Творцу хулою за минувшие дела...
Друдл умолк, а Коблан еще некоторое время раскачивался из стороны в
сторону, будто слышал что-то, неслышное для всех -- отзвук песни шута, звон
струн сафед-кухского чангира, топот копыт гнедого жеребца, несущего мимо
дымящихся развалин удивительного Придатка по имени аль-Мутанабби.
-- Что ж это получается,-- забывшись, прошептал Я-Чэн, и в шепоте отчетливо
зазвенела сталь, холодная и вопрошающая,-- выходит, это все правда?..
выходит, вначале мы все были Тусклыми? Неужели мы и впрямь появились на
этот свет, чтобы убивать -- и попросту забыли о кровавом призвании?! Забыли,
а теперь вспоминаем, и нам больно, нам стыдно, мы громоздим одну легенду на
другую, кричим, что мы -- Блистающие... а на самом деле мы -- Тусклые!.. врет
легенда -- первым был Масуд, проклятый Масуд-оружейник, и его мечи были
первыми, а лишь потом мы убедили себя, что мы -- клинки Мунира!.. и
разучились делать то, для чего рождались, и первым было Убийство, а
Искусство -- вторым, хоть и не должно так быть!..
Все с молчаливым недоумением смотрели на Чэна-Меня. Еще бы! Мало того,
что Я-Чэн заговорил одновременно на языке Блистающих и языке Придатков --
так я еще и Тусклых приплел... а что об этом могут знать Придатки?!
Хотя... А что, собственно, я -- просто я, Высший Мэйланя прямой Дан Гьен --
знаю о Придатках?
Что мы все знаем друг о друге?
Много. И в то же время -- ничего.
Значит, должно было случиться то, что случилось, привычная жизнь должна
была вывернуться наизнанку, трава на турнирном поле должна была стать
красной, а волосы шута Друдла -- белыми...-- и все для того, чтобы мы с Чэном
впервые сознательно протянули руку друг другу.
Руку Абу-т-Тайиба аль-Мутанабби.
Руку из сундука, где хранится одежда, которую надевали Придатки для защиты
от Блистающих, бывших тогда Тусклыми.
Люди -- для защиты от оружия.
А потом Время сложило весь этот хлам в сундук и захлопнуло крышку...
3.
Заснуть я так и не смог. Уж как ни старался -- не спалось мне, и все тут.
Придатки давно разбрелись по отведенным им комнатам, Блистающие мирно
почивали на своих крючьях да подставках -- Гердан-хозяин просто у стены --
тьма лениво копилась в углах, растекаясь по полу; а я слегка покачивал левой
кисточкой и монотонно считал про себя -- один, два, три...
Нет. Не получается.
Картины недавнего прошлого проплывали в сознании, подобно осенним
листьям в горном ручье -- вот церемония Посвящения у Абу-Салимов, вот я
решаю судьбу турнира, вот турнир вместе с вежливым Но-дачи решают мою
судьбу... скрипучий голос (голоса?) трех кинжалов-трезубцев, чей Придаток
стоял рядом со мной, проваливающимся в беспамятство...
Желтые листья ушедших дней и событий в извилистом ручье моей памяти,
желтые листья плыли и плыли, в страхе огибая холодный меч рассудка -- вот
Шешез и его поручение заняться поиском Тусклых, вот шут Дзюттэ Обломок с
его сумасшедшей идеей... вот Чэн у наковальни, помогает Повитухе Коблану
ковать железной руку... вот домашний арест, жалобный звон Волчьей Метлы за
окном и слепая ярость, заставляющая стальные пальцы сомкнуться на
рукояти... первое ощущение цельности с Чэном... убитый чауш и крик
Фархада... клинки Мунира... рука аль-Мутанабби...
Что-то исчезло. Чего-то не хватало мне сейчас, сию минуту -- и потеря была
незаметна и бесконечно важна. Словно некий порыв, до того владевший мной и
толкавший вперед, внезапно иссяк и исчез.
Это было неприятно и удивительно, как если бы уже войдя в удар, я вдруг
понял, что не имею ни малейшего желания довести этот удар до конца.
Заболел я, что ли?
Нет. Просто мир Придатков, мое с Чэном взаимопроникновение и железная
рука -- все это незаметно отодвинуло на второй план суть и смысл моего
прежнего существования.
Модный узор на новых ножнах и светские Беседы с Волчьей Метлой и
Гвенилем; размышления о том, что пора бы женить своего Придатка и лет через
пять-семь всерьез задуматься о подготовке нового -- или подождать Чэновых
внуков, если сам Чэн не растолстеет и не заболеет; выезды в город, в гости;
подготовка к очередному турниру -- словом, жизнь Высшего Мэйланя прямого
Дан Гьена по прозвищу Единорог до смертей на улицах Кабира и до
вероломного удара Но-дачи.
Мысли о самоубийстве, боль и страх, и жар от пылающего горна, и мечты о
мести, сладкой и хмельной мести; и стальные пальцы на моей рукояти -- то
мертвые и недвижные, то живые и помнящие; и убитый чауш, и легенда о
клинках Мунира, и многое, многое другое -- да, это я сейчас, сегодня и сейчас...
Ну и что дальше?!
Мои собственные переживания и близость с Чэном, а главное -- стремление
знать, узнавать и копаться в том, что было, что могло бы быть -- все это
затмило реальную возможность мести, реальных (или нереальных) Тусклых и
поручение Шешеза.
Короче, будь моя воля -- никуда бы я не ходил, никого бы не искал, а только
спрашивал бы да размышлял.
Месть меня больше не интересовала. Считайте меня рохлей, зовите меня трусом
-- сверкать я на вас всех хотел. Руку, оставшуюся на турнирном поле,
уравновесила рука, обретенная в кузнице Гердана Шипастого Молчуна и
Повитухи Коблана. Потеря -- находка, боль и горе -- радость открытия нового.
Теперь мне нужен был новый повод для мести, чтобы идти по Пути Меча с
гневом и страстью, или...
Вот так-то... Или не так, а просто ночь и тишина морочат меня, навевая мысли,
которые утром развеются, подобно туману... Посмотрим... посмотрим.
-- Ты спишь, Единорог? -- еле слышно доносится из угла.
Это Детский Учитель. Тоже заснуть не может, что ли?
Молчу. Пусть думает, что сплю.
-- Притворяется,-- уверенно отвечает второй голос, вне всяких сомнений
принадлежащий Обломку.-- Хитрый он стал, Наставник... Скоро штопором
завьется от хитромудрости своей, и будет пробки истины из бутылей бытия
выдергивать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142