Костя повалился навзничь. Остальное Омар понял только тогда, когда все уже было кончено: белесый, тоже схватившись руками за живот, скулил как щенок, которому старый пес задал хорошую трепку.
— Дай только до Алма-Аты доехать, мы тобой займемся!— прохрипел он.
Двое или трое молодых мужчин, сидевших в купе и наблюдавших эту сцену, с чувством пожали Омару руку.
— Как великолепно, ака, вы их отделали! — сказали они по-узбекски.— Очень уж они... того... беспокоили пассажиров!
«Позор какой! — думал Омар, когда уже сел на свое
место.— Пожалуй, впервые после студенческих лет я подрался. Видел бы меня кто-нибудь из знакомых...»
У Кости набрякли под глазами сине-желтые сливы, а от очков остались лишь осколки.
— Я ведь им только сказал, зачем беспокоить пассажиров, нельзя ли петь потише, а они, а они...
Омар обратил внимание: с тех пор как они выехали из Семипалатинска, солнце как бы со словами: «Вот твой путь, не заблудись»,— прицепилось ко лбу тепловоза и, подобно маяку на бескрайних морских просторах, прокладывало дорогу. А когда поезд достиг равнин Алаколя, светило, как бы успокоилось и, сказав: «А теперь уже не заблудишься, мчись прямо, я же отдохну»,— удалилось в свое гнездо и закрыло глаза.
Вместе с полуночью пришла и тишина. Прохладный ветер дал возможность дышать в этой теснотище. Певцов в купе нет, (видимо, ушли в ресторан, а вернутся наверняка с подмогой, приведут себе подобных. Снова начнут хулиганить. Не придется, пожалуй, поспать, а то врасплох застанут. Костя, кажется, это тоже понимает, вид у него испуганный.
Чтобы немного отвлечь его, Омар пошутил:
— Костя, ты чего такой большой?
— Наверно, потому, что в детстве капусты много ел...— нашелся Костя.
— А почему тогда козел такой маленький?
Кости на это уже не хватает, он теряется, не находя ответа, и, как бы чувствуя свою вину, только улыбается, глаза его сверкают.
— По-моему, певцы пошли собирать войско,— сказал Омар.
— Я тоже так думаю.
— Что будем делать?
— Надо бы уйти в другой вагон... но вот чемодан этот проклятый...
— Костя, хочешь я дам тебе совет?
— Хочу.
— Ты, кажется, едешь в Узбекистан?
— Да.
— Там ведь очень жарко, да?
— Наверно...
— А ты везешь с собой, как ты сказал, два костюма и шесть рубашек!
— Это правда...
— Эти костюмы ты ведь наверняка носить не будешь, только зря свозишь туда и обратно.
— Пожалуй...
— Так послушай меня: продай по дешевке на следующей станции все свое барахло, а чемодан выбрось. Тогда ты вырвешься из рабства. Человеком станешь. Что есть первая необходимость для жизни?
— Воздух.
— Нет. Свобода. Запомни это. Если нет свободы, нет и смысла в жизни. Тогда, кстати, и воздух тоже не нужен. А быть рабом барахла — это самый позорный вид рабства. Понял меня?
— Понял. Это великолепно! Почему я сам не додумался до этого?
— Еще не поздно. Будем живы — завтра к обеду доберемся до Алма-Аты...
«Суверенный бородач» растянулся на полке, точно дома у родного папаши. Омару и Косте все же достались краешки противоположных нижних полок.
В полночь вернулись певцы, их стало больше, человек восемь. Омар подумал: «Мудрый же господь бог, не дает плохим людям даже внешности! До чего противный у них вид. Как будто нарочно подобрались».
Певцы хотя и не горланили песни, как днем, но и спать не ложились, переговариваются, шепчутся, то гурьбой выходят в тамбур, то входят. Часто поглядывают в сторону Омара и Кости. Сначала Омар, чуть испугавшись, насторожился, но потом в конце концов его это начало злить. Если трусишь, то они это почувствуют и опять наверняка затеют драку. Может, самому подойти и попытаться урезонить их? А вдруг они шум поднимут? Люди проснутся... Но не выходить же в тамбур для разговора. Конечно, они этого только и ждут. Это уж точно.
Костя притворяется, что читает книгу, но самочувствие его понятно. Три часа ночи, певцы ложиться не собираются, то выходят в тамбур, то возвращаются в вагон. Особенно возбужден тот, с белесыми волосами. Нечесаная голова, подслеповатые глаза, остренький, морковкой, нос. «Он же не на меня злится, а на свою судьбу урода, потому, наверно, и пьет, потому и тянется к плохохму, комплексует...»
Четвертый час, дело идет к утру. Непохоже, чтобы певцы собирались на покой. А может, от страха глаза велики? Может, они сами их с Костей опасаются? Все же на
верняка у них куриные мозги. «Попытаюсь оригинальным способом утихомирить их...»
В Ортасе жил заядлый шахматист по фамилии Глоз- ман. Люди про него говорили, что он из шахматных фигур вытапливает жир. Всех, кто считал себя шахматистом, он обыгрывал запросто. Лет десять он был бессменным чемпионом города. Этот самый Глозман опасался встретиться с Омаром за шахматной доской. И вот почему. В первые же две партии Омар разгадал причину его успеха: Глозман отлично знал теорию, все комбинации и по первому же ходу противника догадывался, какую систему игры он выбрал. Поняв это, Омар стал делать внешне бессистемные ходы, не сообразуясь с теорией. А Глозман стал искать логику в его сумбурной игре и до того запутывался, перебирая в уме все стили и системы, которые знал, что начинал походить на сошедший с рельсов поезд.
Против Белесого Омар решил использовать эту свою хитрость. Когда тот в очередной раз вернулся из тамбура, Омар, как отец сына, поманил его к себе пальцем. Белесый, точно загипнотизированный, смотрел на Омара, но не подходил. Тогда Омар снова поманил его, и хотя тот еще не решил, идти или нет, ноги его сами двинулись в сторону Омара. Когда Белесый подошел совсем близко, Омар кивком головы дал знак нагнуться. Белесый нагнулся, но услышать — ничего не услышал. Омар молчал. Этого Белесый никак не ожидал.
— Что скажете, товарищ...— начал он не то растерянно, не то иронично.
— Не товарищ! — перебил его Омар твердо.— А — гражданин начальник! Понял?
Что значит «гражданин начальник», Белесому не нужно было объяснять. Он круто повернулся и ушел, пошептался с собутыльниками, и они стали мирно располагаться по своим полкам. Хоть Омар и урезонил Белесого таким образом, самому перед собой было неловко.
К этому времени уже обозначился розовым пятном рассвет.
Сон как рукой сняло. Но после восхода солнца он, оказывается, задремал и проснулся в испуге. Испугался Омар тишины: поезд стоял в степи. Сначала с плачем проснулись дети, затем, ворча и ругаясь, проснулись матери, а когда уж был нарушен- покой матерей — и отцам не довелось разлеживаться. Началось хлопанье дверей. Накинув
на голые плечи белые полотенца, теперь и полусонные мужчины стали выстраиваться в коридоре у дверей умывальника. Начался еще один хлопотливый день. В мгновение ока вагон превратился в столовую, потянулись к титану за кипятком, стали раскрывать сумки и сетки с продуктами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
— Дай только до Алма-Аты доехать, мы тобой займемся!— прохрипел он.
Двое или трое молодых мужчин, сидевших в купе и наблюдавших эту сцену, с чувством пожали Омару руку.
— Как великолепно, ака, вы их отделали! — сказали они по-узбекски.— Очень уж они... того... беспокоили пассажиров!
«Позор какой! — думал Омар, когда уже сел на свое
место.— Пожалуй, впервые после студенческих лет я подрался. Видел бы меня кто-нибудь из знакомых...»
У Кости набрякли под глазами сине-желтые сливы, а от очков остались лишь осколки.
— Я ведь им только сказал, зачем беспокоить пассажиров, нельзя ли петь потише, а они, а они...
Омар обратил внимание: с тех пор как они выехали из Семипалатинска, солнце как бы со словами: «Вот твой путь, не заблудись»,— прицепилось ко лбу тепловоза и, подобно маяку на бескрайних морских просторах, прокладывало дорогу. А когда поезд достиг равнин Алаколя, светило, как бы успокоилось и, сказав: «А теперь уже не заблудишься, мчись прямо, я же отдохну»,— удалилось в свое гнездо и закрыло глаза.
Вместе с полуночью пришла и тишина. Прохладный ветер дал возможность дышать в этой теснотище. Певцов в купе нет, (видимо, ушли в ресторан, а вернутся наверняка с подмогой, приведут себе подобных. Снова начнут хулиганить. Не придется, пожалуй, поспать, а то врасплох застанут. Костя, кажется, это тоже понимает, вид у него испуганный.
Чтобы немного отвлечь его, Омар пошутил:
— Костя, ты чего такой большой?
— Наверно, потому, что в детстве капусты много ел...— нашелся Костя.
— А почему тогда козел такой маленький?
Кости на это уже не хватает, он теряется, не находя ответа, и, как бы чувствуя свою вину, только улыбается, глаза его сверкают.
— По-моему, певцы пошли собирать войско,— сказал Омар.
— Я тоже так думаю.
— Что будем делать?
— Надо бы уйти в другой вагон... но вот чемодан этот проклятый...
— Костя, хочешь я дам тебе совет?
— Хочу.
— Ты, кажется, едешь в Узбекистан?
— Да.
— Там ведь очень жарко, да?
— Наверно...
— А ты везешь с собой, как ты сказал, два костюма и шесть рубашек!
— Это правда...
— Эти костюмы ты ведь наверняка носить не будешь, только зря свозишь туда и обратно.
— Пожалуй...
— Так послушай меня: продай по дешевке на следующей станции все свое барахло, а чемодан выбрось. Тогда ты вырвешься из рабства. Человеком станешь. Что есть первая необходимость для жизни?
— Воздух.
— Нет. Свобода. Запомни это. Если нет свободы, нет и смысла в жизни. Тогда, кстати, и воздух тоже не нужен. А быть рабом барахла — это самый позорный вид рабства. Понял меня?
— Понял. Это великолепно! Почему я сам не додумался до этого?
— Еще не поздно. Будем живы — завтра к обеду доберемся до Алма-Аты...
«Суверенный бородач» растянулся на полке, точно дома у родного папаши. Омару и Косте все же достались краешки противоположных нижних полок.
В полночь вернулись певцы, их стало больше, человек восемь. Омар подумал: «Мудрый же господь бог, не дает плохим людям даже внешности! До чего противный у них вид. Как будто нарочно подобрались».
Певцы хотя и не горланили песни, как днем, но и спать не ложились, переговариваются, шепчутся, то гурьбой выходят в тамбур, то входят. Часто поглядывают в сторону Омара и Кости. Сначала Омар, чуть испугавшись, насторожился, но потом в конце концов его это начало злить. Если трусишь, то они это почувствуют и опять наверняка затеют драку. Может, самому подойти и попытаться урезонить их? А вдруг они шум поднимут? Люди проснутся... Но не выходить же в тамбур для разговора. Конечно, они этого только и ждут. Это уж точно.
Костя притворяется, что читает книгу, но самочувствие его понятно. Три часа ночи, певцы ложиться не собираются, то выходят в тамбур, то возвращаются в вагон. Особенно возбужден тот, с белесыми волосами. Нечесаная голова, подслеповатые глаза, остренький, морковкой, нос. «Он же не на меня злится, а на свою судьбу урода, потому, наверно, и пьет, потому и тянется к плохохму, комплексует...»
Четвертый час, дело идет к утру. Непохоже, чтобы певцы собирались на покой. А может, от страха глаза велики? Может, они сами их с Костей опасаются? Все же на
верняка у них куриные мозги. «Попытаюсь оригинальным способом утихомирить их...»
В Ортасе жил заядлый шахматист по фамилии Глоз- ман. Люди про него говорили, что он из шахматных фигур вытапливает жир. Всех, кто считал себя шахматистом, он обыгрывал запросто. Лет десять он был бессменным чемпионом города. Этот самый Глозман опасался встретиться с Омаром за шахматной доской. И вот почему. В первые же две партии Омар разгадал причину его успеха: Глозман отлично знал теорию, все комбинации и по первому же ходу противника догадывался, какую систему игры он выбрал. Поняв это, Омар стал делать внешне бессистемные ходы, не сообразуясь с теорией. А Глозман стал искать логику в его сумбурной игре и до того запутывался, перебирая в уме все стили и системы, которые знал, что начинал походить на сошедший с рельсов поезд.
Против Белесого Омар решил использовать эту свою хитрость. Когда тот в очередной раз вернулся из тамбура, Омар, как отец сына, поманил его к себе пальцем. Белесый, точно загипнотизированный, смотрел на Омара, но не подходил. Тогда Омар снова поманил его, и хотя тот еще не решил, идти или нет, ноги его сами двинулись в сторону Омара. Когда Белесый подошел совсем близко, Омар кивком головы дал знак нагнуться. Белесый нагнулся, но услышать — ничего не услышал. Омар молчал. Этого Белесый никак не ожидал.
— Что скажете, товарищ...— начал он не то растерянно, не то иронично.
— Не товарищ! — перебил его Омар твердо.— А — гражданин начальник! Понял?
Что значит «гражданин начальник», Белесому не нужно было объяснять. Он круто повернулся и ушел, пошептался с собутыльниками, и они стали мирно располагаться по своим полкам. Хоть Омар и урезонил Белесого таким образом, самому перед собой было неловко.
К этому времени уже обозначился розовым пятном рассвет.
Сон как рукой сняло. Но после восхода солнца он, оказывается, задремал и проснулся в испуге. Испугался Омар тишины: поезд стоял в степи. Сначала с плачем проснулись дети, затем, ворча и ругаясь, проснулись матери, а когда уж был нарушен- покой матерей — и отцам не довелось разлеживаться. Началось хлопанье дверей. Накинув
на голые плечи белые полотенца, теперь и полусонные мужчины стали выстраиваться в коридоре у дверей умывальника. Начался еще один хлопотливый день. В мгновение ока вагон превратился в столовую, потянулись к титану за кипятком, стали раскрывать сумки и сетки с продуктами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137