В субботу и воскресенье, когда она дома, мчусь рысью.
Удастся ли оставить ее?
Иногда Улмекен кипятит чай, при занавешенных окнах они садятся к столу, пьют, с улыбкой смотрят друг на друга, но говорят ли о любви? Нет, не говорят...
Вот таким образом, точно короткий утренний сон, промелькнули девятнадцать дней. Они промелькнули, и все равно показались дольше тех шестнадцати лет, что он прожил с Сауле. Больше перечувствовал, больше прожил...
На двадцатый день утром они заговорили. Улмекен раздвинула штору, был почти полдень, надела свой шелковый скользкий халат, подошла к Омару, сидевшему на диване, и обвила его шею руками.
— Ты почему постоянно молчишь? Скажи чего-нибудь! — Голос ее прозвучал лукаво и был мелодичен, как звон серебряного бокала.
— А что ты хочешь услышать?
— Говори что угодно. Не сиди, как говорят казахи, точно бык с замотанным ртом.
— Да, рот у меня замотан...
— Тяжелый характер у тебя, Омар. Не шевельнешься, если даже землетрясение случится.
— Все о моем характере говорят разное. Иные утверждают, что я говорун.
— Не знаю, не замечала...
— А на недавней свадьбе?
Улмекен звонко засмеялась.
— Какой недавней! Сказал хотя бы — на прошлой. Сколько уже с тех пор прошло!
— И правда...
Омар, задумавшись, опять замолчал, Улмекен присела перед ним, сжала ладонями его щеки:
— Не думай! Когда ты задумываешься, у тебя меняется лицо, так меняется, что я боюсь...
— Чего?
— Ты уйдешь, бросишь меня!
Он сказал как бы в шутку:
— Это уже решено!
— Что решено? Что бросишь?
-— Нет, что никогда не расстанусь с тобой.
— Как так?
— Что — как? Я оставлю семью, возьму тебя за руку, и мы уйдем.
Теперь и Улмекен уже перешла на шутливый тон:
— Куда?
— Куда? Подойдем к карте, ты завяжешь мне глаза, перевернешь вокруг несколько раз и скажешь: покажи! Я ткну пальцем в карту, и куда попаду, туда и покупаем билет. Сейчас нет места, где бы не строили. Мы с тобой станем обыкновенными, простыми строителями. Никому до нас нет дела, и нам ни до кого нет дела... В течение двух- трех месяцев нам дадут квартиру, мы заживем, как все люди, от зарплаты до зарплаты, зажжем свой очаг, поднимем над головой крышу. А потом...
— А потом... что будет с твоей семьей?
— Семья не пропадет. Сейчас не такое время.
— Это да, но ты же будешь тосковать о ребенке.
— Конечно!
— Любишь дочку?
— Конечно.
— Очень, очень любишь?
— Очень, очень.
— Как же тогда быть?
— На земле живет около миллиарда детей, я люблю свою дочь так же, как каждого из них. И, наоборот, как я люблю свою дочь, так же люблю каждого из этого миллиарда.
— Интересно! Но это только слова!
— Для тебя — слова, для меня не слова, я знаю себя!
— Ну ладно, а то ты опять задумался... Оставим это!
— Сама же начала... Не веришь!..
— Верю! Тебе — верю! — Он заметил, что Улмекен побледнела, кровь отхлынула от не лица.— Тебе верю! — повторила она еще раз, но, как бы сожалея об этом, вздохнула, положила голову ему на колени, поцеловала по очереди оба колена.— Тебе верю! — Поднялась с пола, подошла к окну, постояла немного и, не поворачиваясь, сказала: — Ладно, Омар, одевайся! Возвращайся домой...
Омар ушел. Когда уходил, Улмекен умывалась, они даже не попрощались.
Омар возвращался домой пешком, всю дорогу у него
из головы не выходил их диалог. Неизвестно почему, настроение упало. Показалось, что он готовится прыгнуть с большой высоты в воду, разволновался и даже чуть растерялся. «И вправду, раздевшийся не должен бояться воды. Почему я должен обманывать Сауле? Почему она должна прожить всю жизнь с тем, кто ее не любит? Давай, Охмар, если считаешь себя порядочным человеком, разводись с женой, спокойно объяснись и уезжай куда глаза глядят. Тридцать шесть лет — это еще ничего, еще не согнулась твоя спина от старости. Уезжай из Ортаса и начинай жизнь сначала, хотя бы простым рабочим, снова взбирайся, если захочешь, по крутизне наверх, вот тогда я увижу, что ты мужчина! Твой оседланный конь — твоя воля, острое копье — собственная голова. Надо быть решительным и быстрым в таких случаях, жми!»
Вот так, сам подогрев себя, он явился домой и все без утайки рассказал Сауле. Застал он ее на кухне, она гладила школьную форму дочери. Она слушала, гладила, гладила и слушала. Омар умолк, дав понять, что высказал все, во всем признался. Она повернулась к нему, посмотрела большими черными глазами, в которых он прочел неверие, и сказала:
— Хорошо, я все слышала, завтра ты уйдешь из семьи, но завтра! А теперь иди и проспись. Глаза у тебя красные и пьяные. Когда проспишься, снова скажешь, что хотел сказать.— И, не обращая внимания на протесты мужа, проводила его, подталкивая, до кабинета.— Поспи. Ты на себя не похож, вон как исхудал, бедняга!
Оставшись один, Омар посмеялся сам над собой, а потом лег на диван и стал представлять, как они с Улмекен приедут на стройку в далекой степи, как войдут в голубой вагончик, где расположился отдел кадров, как их встретит сидящая там полная женщина, как она определит их в общежитие — пока поживите врозь! Как они вечерами будут встречаться, ходить на танцплощадку и в кино, как они получат первую зарплату и «обмоют» ее... И тут он уснул. Во сне он увидел и голубой вагончик, и полную женщину, и Улмекен, которая жаловалась, что им не хватает денег...
Как только за Омаром закрылась дверь, Улмекен заплакала. Она плакала безутешно, навзрыд. Если бы она была верующей, то, страстно молясь, вот бы с какими ело-
вами она обратилась к богу: «Зачем ты заставил меня полюбить Омара? Зачем надоумил уйти от мужа и опозорил перед людьми?! Зачем лишил всего и оставил одну, подобно кулану, отбившемуся от табуна? Зачем сделал несчастным Омара, посмешищем для тех, кто не стоит и его ногтя? О создатель, не о себе прошу, а о нем, о моем любимом: открой ему прямую дорогу, смилуйся над его гордой душой, одари его счастьем за то, что он одарил им меня. Пойми, создатель, как он, гордый и сильный, надломлен и измучен, он, мой седогривый вожак среди дворняжек. Если б он не был душевно надломлен, разве бы согласился ехать на край света с женщиной, бесстыдно бросившей мужа? Если б не был сломлен, разве в два счета не доказал бы свою невиновность? Останься прежним, он боролся бы со своими врагами и не собирался бы уйти из семьи, променяв ребенка на какую-то... сучку! А я, если я действительно люблю его, разве я это позволю, разве я воспользуюсь его минутной слабостью? Пошли мне силы, создатель, оставить его! Ведь если я потащу его за собой, кто же я буду? Нет, нет, нет! Любимого страдать не заставляют, все страдания принимают на себя! Любовь моя ненасытна, Омар, ты не найдешь покоя со мной. Спасибо, создатель, за те девятнадцать дней, что послал ты мне, внушив любовь к Омару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Удастся ли оставить ее?
Иногда Улмекен кипятит чай, при занавешенных окнах они садятся к столу, пьют, с улыбкой смотрят друг на друга, но говорят ли о любви? Нет, не говорят...
Вот таким образом, точно короткий утренний сон, промелькнули девятнадцать дней. Они промелькнули, и все равно показались дольше тех шестнадцати лет, что он прожил с Сауле. Больше перечувствовал, больше прожил...
На двадцатый день утром они заговорили. Улмекен раздвинула штору, был почти полдень, надела свой шелковый скользкий халат, подошла к Омару, сидевшему на диване, и обвила его шею руками.
— Ты почему постоянно молчишь? Скажи чего-нибудь! — Голос ее прозвучал лукаво и был мелодичен, как звон серебряного бокала.
— А что ты хочешь услышать?
— Говори что угодно. Не сиди, как говорят казахи, точно бык с замотанным ртом.
— Да, рот у меня замотан...
— Тяжелый характер у тебя, Омар. Не шевельнешься, если даже землетрясение случится.
— Все о моем характере говорят разное. Иные утверждают, что я говорун.
— Не знаю, не замечала...
— А на недавней свадьбе?
Улмекен звонко засмеялась.
— Какой недавней! Сказал хотя бы — на прошлой. Сколько уже с тех пор прошло!
— И правда...
Омар, задумавшись, опять замолчал, Улмекен присела перед ним, сжала ладонями его щеки:
— Не думай! Когда ты задумываешься, у тебя меняется лицо, так меняется, что я боюсь...
— Чего?
— Ты уйдешь, бросишь меня!
Он сказал как бы в шутку:
— Это уже решено!
— Что решено? Что бросишь?
-— Нет, что никогда не расстанусь с тобой.
— Как так?
— Что — как? Я оставлю семью, возьму тебя за руку, и мы уйдем.
Теперь и Улмекен уже перешла на шутливый тон:
— Куда?
— Куда? Подойдем к карте, ты завяжешь мне глаза, перевернешь вокруг несколько раз и скажешь: покажи! Я ткну пальцем в карту, и куда попаду, туда и покупаем билет. Сейчас нет места, где бы не строили. Мы с тобой станем обыкновенными, простыми строителями. Никому до нас нет дела, и нам ни до кого нет дела... В течение двух- трех месяцев нам дадут квартиру, мы заживем, как все люди, от зарплаты до зарплаты, зажжем свой очаг, поднимем над головой крышу. А потом...
— А потом... что будет с твоей семьей?
— Семья не пропадет. Сейчас не такое время.
— Это да, но ты же будешь тосковать о ребенке.
— Конечно!
— Любишь дочку?
— Конечно.
— Очень, очень любишь?
— Очень, очень.
— Как же тогда быть?
— На земле живет около миллиарда детей, я люблю свою дочь так же, как каждого из них. И, наоборот, как я люблю свою дочь, так же люблю каждого из этого миллиарда.
— Интересно! Но это только слова!
— Для тебя — слова, для меня не слова, я знаю себя!
— Ну ладно, а то ты опять задумался... Оставим это!
— Сама же начала... Не веришь!..
— Верю! Тебе — верю! — Он заметил, что Улмекен побледнела, кровь отхлынула от не лица.— Тебе верю! — повторила она еще раз, но, как бы сожалея об этом, вздохнула, положила голову ему на колени, поцеловала по очереди оба колена.— Тебе верю! — Поднялась с пола, подошла к окну, постояла немного и, не поворачиваясь, сказала: — Ладно, Омар, одевайся! Возвращайся домой...
Омар ушел. Когда уходил, Улмекен умывалась, они даже не попрощались.
Омар возвращался домой пешком, всю дорогу у него
из головы не выходил их диалог. Неизвестно почему, настроение упало. Показалось, что он готовится прыгнуть с большой высоты в воду, разволновался и даже чуть растерялся. «И вправду, раздевшийся не должен бояться воды. Почему я должен обманывать Сауле? Почему она должна прожить всю жизнь с тем, кто ее не любит? Давай, Охмар, если считаешь себя порядочным человеком, разводись с женой, спокойно объяснись и уезжай куда глаза глядят. Тридцать шесть лет — это еще ничего, еще не согнулась твоя спина от старости. Уезжай из Ортаса и начинай жизнь сначала, хотя бы простым рабочим, снова взбирайся, если захочешь, по крутизне наверх, вот тогда я увижу, что ты мужчина! Твой оседланный конь — твоя воля, острое копье — собственная голова. Надо быть решительным и быстрым в таких случаях, жми!»
Вот так, сам подогрев себя, он явился домой и все без утайки рассказал Сауле. Застал он ее на кухне, она гладила школьную форму дочери. Она слушала, гладила, гладила и слушала. Омар умолк, дав понять, что высказал все, во всем признался. Она повернулась к нему, посмотрела большими черными глазами, в которых он прочел неверие, и сказала:
— Хорошо, я все слышала, завтра ты уйдешь из семьи, но завтра! А теперь иди и проспись. Глаза у тебя красные и пьяные. Когда проспишься, снова скажешь, что хотел сказать.— И, не обращая внимания на протесты мужа, проводила его, подталкивая, до кабинета.— Поспи. Ты на себя не похож, вон как исхудал, бедняга!
Оставшись один, Омар посмеялся сам над собой, а потом лег на диван и стал представлять, как они с Улмекен приедут на стройку в далекой степи, как войдут в голубой вагончик, где расположился отдел кадров, как их встретит сидящая там полная женщина, как она определит их в общежитие — пока поживите врозь! Как они вечерами будут встречаться, ходить на танцплощадку и в кино, как они получат первую зарплату и «обмоют» ее... И тут он уснул. Во сне он увидел и голубой вагончик, и полную женщину, и Улмекен, которая жаловалась, что им не хватает денег...
Как только за Омаром закрылась дверь, Улмекен заплакала. Она плакала безутешно, навзрыд. Если бы она была верующей, то, страстно молясь, вот бы с какими ело-
вами она обратилась к богу: «Зачем ты заставил меня полюбить Омара? Зачем надоумил уйти от мужа и опозорил перед людьми?! Зачем лишил всего и оставил одну, подобно кулану, отбившемуся от табуна? Зачем сделал несчастным Омара, посмешищем для тех, кто не стоит и его ногтя? О создатель, не о себе прошу, а о нем, о моем любимом: открой ему прямую дорогу, смилуйся над его гордой душой, одари его счастьем за то, что он одарил им меня. Пойми, создатель, как он, гордый и сильный, надломлен и измучен, он, мой седогривый вожак среди дворняжек. Если б он не был душевно надломлен, разве бы согласился ехать на край света с женщиной, бесстыдно бросившей мужа? Если б не был сломлен, разве в два счета не доказал бы свою невиновность? Останься прежним, он боролся бы со своими врагами и не собирался бы уйти из семьи, променяв ребенка на какую-то... сучку! А я, если я действительно люблю его, разве я это позволю, разве я воспользуюсь его минутной слабостью? Пошли мне силы, создатель, оставить его! Ведь если я потащу его за собой, кто же я буду? Нет, нет, нет! Любимого страдать не заставляют, все страдания принимают на себя! Любовь моя ненасытна, Омар, ты не найдешь покоя со мной. Спасибо, создатель, за те девятнадцать дней, что послал ты мне, внушив любовь к Омару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137