— Он глядел на Омара и будто мысленно говорил ему: «Ну, ну, попробуй опрокинь на меня небо, которое ты подпираешь!» — Я даже думаю, что сюда не следует вмешивать и директора комбината, у него и без того с планом забот по горло. Зачем ему забивать голову лишними хлопотами? Товарищ Берденов начал свою трудовую деятельность с третьей шахты, пусть и на этот раз начнет с нее же. Направим его к Оразхану, думаю, что он его без работы не оставит...
У мужчины с девичьими ресницами и у нового мэра города словно парализовало волю. Сарымсаков лишь повторял: «Как же так?» — давая этим понять, что он — человек новый и не собирается вмешиваться в явно скандальное дело, а Балаусаев что-то кудахтал под свой острый как шило нос, и из его кудахтанья понять хоть что-то было невозможно.
Порою, уличив прохвостов в неблаговидных делишках, человеку становится неловко за них раньше, чем им самим. Омар ощутил себя в положении именно такого человека. Ему было стыдно и обидно за них, особенно — за Балаусаева: ведь все же раньше они работали вместе, делали общее дело. Чтобы не дать прорваться гневу наружу, он резко поднялся и, держа неестественно прямо спину, вышел из кабинета.
Возможно, ему надо было вернуться домой и немного опомниться от только что перенесенного позора и унижения, но, влекомый неясным желанием, он направился прямо на третью шахту, о которой говорил Аблез. «Оразхан без работы не оставит!» Думают, что я пришел к ним, потому что остался без работы! Да... я, оказывается, совсем утратил чувство реальности... Утратил потому, что мой асык — бита — всегда падал так, как мне хотелось. А ведь асык может опуститься на землю не только стоймя, но и упасть на бок! Я забыл правила мальчишеской игры в кости... Забыл, что право на первый удар приобретает тот, чей асык не повалится на бок! Гной, что ли, залепил мне глаза, когда я сидел в своем кресле? Ну Сарымсакова еще можно простить, он действительно человек новый и не хочет вмешиваться, не разобравшись, но Миндагали, но Аблез! Кто бы мог подумать... Да, если б я не попал в эту
ситуацию, так никогда и не понял бы их сути. Думал о планах, думал о стройках, бегал до черного пота, а главную стройку — душу человека — и не вспомнил! Душу человека невозможно построить из обломков кирпича; как на кладке частных домов, ее надо строить из благородного мрамора! Вот новость, которую я открыл нынче для себя!»
Возле управления шахты курили несколько мужчин. Среди них оказался Оразхан. Видимо, он был заводилой какого-то веселого разговора. Все смеялись, громко хохотал и он сам. Подходившего к ним Омара он узнал раньше других, но, хотя узнал, притворился, что не видит, и продолжал свой рассказ. Омар придушил в себе злость, которая снова черной бурей поднялась в груди, и поприветствовал куривших.
— Приятной компании, мужики!
— С вами будет еще приятнее!
Начиная с Оразхана все поздоровались с ним за руку, но довольно сдержанно, и, не зная, как себя вести, приумолкли.
— Итак, что дальше? — спросил один из компании.
— А дальше...— сказал Оразхан и продолжил свои байки.
Омар, стоя возле них, почувствовал себя лишним. Анекдот, начала которого не слышал, он не понял и, когда все засмеялись, промолчал.
— Ну, мужики, перекур окончен, расходитесь по своим местам! — распорядился Оразхан и только после этого повернулся к Омару. Тот прочел в его взгляде вопрос: а вы еще здесь? — Омар...— Он не договорил, на секунду задумался и продолжал: — Омеке, мне известно дело, по которому вы пришли. Только что звонил Аблез Кенжеевич. Я сегодня издам приказ. Если пожелаете, то послезавтра можете выйти на работу. Без десяти восемь приходите прямо ко мне.
Этими словами Оразхан дал понять, что разговор окончен, и, кивнув головой, шаром покатился в сторону конторы. Омар еще раз проглотил обиду.
Одно наслаивалось на другое, как тучи над Ушконуром Омар уже сердился не только на все человечество, но и казнил себя: неужели за семь лет работы он не накопил себе авторитета на семь дней?! Как шуба, сшитая неумехой женщиной, авторитет расползся по швам. Совсем не научился разбираться в людях. Для кого же он старался? Для себя, что ли, если не удосужился изучить души людей? Нет, кажется, все это не так. Я думал о людях, но вдали от них. Вот еще одно важное открытие, дорогой Омар!
Так размышляя, он и не заметил, что очутился возле своего дома. Подобно лисе, подстерегающей мышь у норы, в сторонке стоял тоненький Кашафов. Омару стало неприятно.
— Я ожидаю вас, Омар Балапанович! — сказал следователь.
— А в чем дело, Арыстан?
— У меня есть разговор к вам, ага.
— Тогда зайдемте в дом...
— Это невозможно, ага, пойдемте ко мне, нужно официально...
— Это что, арест?
— Нет, ага! Да упаси вас бог от такой напасти! Просто будет официальный разговор.
— Ну, раз официальный, то ладно. Пошли! Лишь бы ты после разговора меня на ключ не запер.— Омар шутил, но сам чувствовал, что шутил неудачно.
По дороге они не сказали друг другу ни слова. Этот поход через всю улицу показался Омару ходьбой под конвоем, и Арыстану казалось, что он конвоирует, и даже когда они вошли в маленький кабинет Кашафова, это ощущение не рассеялось. Кашафов не спешил, он удобно расположился на стуле, вытащил «дело», перелистал его и только тогда предложил сесть Омару. Омар присел. Кашафов не торопился. Он рассматривал бумаги, на некоторых задерживался подолгу, задумывался, откладывал в сторону. Потом взглянул на Омара пристальным взглядом, побарабанил по столу пальцами с выпирающими суставами и сказал:
— Ага... Но если официально... Товарищ Берденов... Видите, сколько бумаг, как распухло ваше «дело»?..
«И у этого дохляка начала вырастать грива, как у Аблеза... Через пару лет он может превратиться в одичавшего жеребца, которого уже не потреплешь по холке... Очень на то похоже. Интересно, как у него обстоят дела на, приусадебном участке, где он сажает картошку? Помнится, он хвастался, что второй год собирает урожай и не тратится на овощи...» Омару из озорства захотелось задать вопрос про картошку, его так и подмывало, но он сдержался.
— Э, милый Арыстан! Много бумаг! А при чем здесь я? Ваше право решать мою судьбу, вот и решайте.
— В том-то и дело, что, как оказалось, мы не имеем на это достаточных оснований,— явно с сожалением сказал Кашафов.
«Э, друг мой ласковый, вот я тебя и поймал в капкан! Сожалеешь, мальчик мой, что против меня нет никаких улик, сожалеешь. А ведь как тебе хочется упечь меня! «Он брюнет и синеглазый»,— почему-то пришла на ум строчка из какого-то стиха. Омар улыбнулся, ему стало смешно, и, чтобы подавить смех, стал говорить покровительственным тоном, как старший:
— Да, сочувствую тебе... Больше двух месяцев прошло, а следствие — ни с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
У мужчины с девичьими ресницами и у нового мэра города словно парализовало волю. Сарымсаков лишь повторял: «Как же так?» — давая этим понять, что он — человек новый и не собирается вмешиваться в явно скандальное дело, а Балаусаев что-то кудахтал под свой острый как шило нос, и из его кудахтанья понять хоть что-то было невозможно.
Порою, уличив прохвостов в неблаговидных делишках, человеку становится неловко за них раньше, чем им самим. Омар ощутил себя в положении именно такого человека. Ему было стыдно и обидно за них, особенно — за Балаусаева: ведь все же раньше они работали вместе, делали общее дело. Чтобы не дать прорваться гневу наружу, он резко поднялся и, держа неестественно прямо спину, вышел из кабинета.
Возможно, ему надо было вернуться домой и немного опомниться от только что перенесенного позора и унижения, но, влекомый неясным желанием, он направился прямо на третью шахту, о которой говорил Аблез. «Оразхан без работы не оставит!» Думают, что я пришел к ним, потому что остался без работы! Да... я, оказывается, совсем утратил чувство реальности... Утратил потому, что мой асык — бита — всегда падал так, как мне хотелось. А ведь асык может опуститься на землю не только стоймя, но и упасть на бок! Я забыл правила мальчишеской игры в кости... Забыл, что право на первый удар приобретает тот, чей асык не повалится на бок! Гной, что ли, залепил мне глаза, когда я сидел в своем кресле? Ну Сарымсакова еще можно простить, он действительно человек новый и не хочет вмешиваться, не разобравшись, но Миндагали, но Аблез! Кто бы мог подумать... Да, если б я не попал в эту
ситуацию, так никогда и не понял бы их сути. Думал о планах, думал о стройках, бегал до черного пота, а главную стройку — душу человека — и не вспомнил! Душу человека невозможно построить из обломков кирпича; как на кладке частных домов, ее надо строить из благородного мрамора! Вот новость, которую я открыл нынче для себя!»
Возле управления шахты курили несколько мужчин. Среди них оказался Оразхан. Видимо, он был заводилой какого-то веселого разговора. Все смеялись, громко хохотал и он сам. Подходившего к ним Омара он узнал раньше других, но, хотя узнал, притворился, что не видит, и продолжал свой рассказ. Омар придушил в себе злость, которая снова черной бурей поднялась в груди, и поприветствовал куривших.
— Приятной компании, мужики!
— С вами будет еще приятнее!
Начиная с Оразхана все поздоровались с ним за руку, но довольно сдержанно, и, не зная, как себя вести, приумолкли.
— Итак, что дальше? — спросил один из компании.
— А дальше...— сказал Оразхан и продолжил свои байки.
Омар, стоя возле них, почувствовал себя лишним. Анекдот, начала которого не слышал, он не понял и, когда все засмеялись, промолчал.
— Ну, мужики, перекур окончен, расходитесь по своим местам! — распорядился Оразхан и только после этого повернулся к Омару. Тот прочел в его взгляде вопрос: а вы еще здесь? — Омар...— Он не договорил, на секунду задумался и продолжал: — Омеке, мне известно дело, по которому вы пришли. Только что звонил Аблез Кенжеевич. Я сегодня издам приказ. Если пожелаете, то послезавтра можете выйти на работу. Без десяти восемь приходите прямо ко мне.
Этими словами Оразхан дал понять, что разговор окончен, и, кивнув головой, шаром покатился в сторону конторы. Омар еще раз проглотил обиду.
Одно наслаивалось на другое, как тучи над Ушконуром Омар уже сердился не только на все человечество, но и казнил себя: неужели за семь лет работы он не накопил себе авторитета на семь дней?! Как шуба, сшитая неумехой женщиной, авторитет расползся по швам. Совсем не научился разбираться в людях. Для кого же он старался? Для себя, что ли, если не удосужился изучить души людей? Нет, кажется, все это не так. Я думал о людях, но вдали от них. Вот еще одно важное открытие, дорогой Омар!
Так размышляя, он и не заметил, что очутился возле своего дома. Подобно лисе, подстерегающей мышь у норы, в сторонке стоял тоненький Кашафов. Омару стало неприятно.
— Я ожидаю вас, Омар Балапанович! — сказал следователь.
— А в чем дело, Арыстан?
— У меня есть разговор к вам, ага.
— Тогда зайдемте в дом...
— Это невозможно, ага, пойдемте ко мне, нужно официально...
— Это что, арест?
— Нет, ага! Да упаси вас бог от такой напасти! Просто будет официальный разговор.
— Ну, раз официальный, то ладно. Пошли! Лишь бы ты после разговора меня на ключ не запер.— Омар шутил, но сам чувствовал, что шутил неудачно.
По дороге они не сказали друг другу ни слова. Этот поход через всю улицу показался Омару ходьбой под конвоем, и Арыстану казалось, что он конвоирует, и даже когда они вошли в маленький кабинет Кашафова, это ощущение не рассеялось. Кашафов не спешил, он удобно расположился на стуле, вытащил «дело», перелистал его и только тогда предложил сесть Омару. Омар присел. Кашафов не торопился. Он рассматривал бумаги, на некоторых задерживался подолгу, задумывался, откладывал в сторону. Потом взглянул на Омара пристальным взглядом, побарабанил по столу пальцами с выпирающими суставами и сказал:
— Ага... Но если официально... Товарищ Берденов... Видите, сколько бумаг, как распухло ваше «дело»?..
«И у этого дохляка начала вырастать грива, как у Аблеза... Через пару лет он может превратиться в одичавшего жеребца, которого уже не потреплешь по холке... Очень на то похоже. Интересно, как у него обстоят дела на, приусадебном участке, где он сажает картошку? Помнится, он хвастался, что второй год собирает урожай и не тратится на овощи...» Омару из озорства захотелось задать вопрос про картошку, его так и подмывало, но он сдержался.
— Э, милый Арыстан! Много бумаг! А при чем здесь я? Ваше право решать мою судьбу, вот и решайте.
— В том-то и дело, что, как оказалось, мы не имеем на это достаточных оснований,— явно с сожалением сказал Кашафов.
«Э, друг мой ласковый, вот я тебя и поймал в капкан! Сожалеешь, мальчик мой, что против меня нет никаких улик, сожалеешь. А ведь как тебе хочется упечь меня! «Он брюнет и синеглазый»,— почему-то пришла на ум строчка из какого-то стиха. Омар улыбнулся, ему стало смешно, и, чтобы подавить смех, стал говорить покровительственным тоном, как старший:
— Да, сочувствую тебе... Больше двух месяцев прошло, а следствие — ни с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137