Когда гости подошли ближе и встали в ожидании, он коснулся ладонью железных яслей и взволнованно произнес: «Ой вы, милые мои!» Потом позвал: «Жексен!» В глубине забоя был полумрак, и вдруг, мигая, по очереди загорелись неоновые лампы, из-за невидимого поворота вышел какой-то великан, но раньше него самого до гостей доползла качающаяся огромная тень, она нависла над головой Мамыржана, словно птица Феникс. Мамыржана закружило, затошнило, он мучился,
как степной казах, впервые вступивший на палубу корабля; но когда тень накрыла их полностью и пошла дальше, великан моментально уменьшился — человек как человек, только голова точно котел, широколицый, с мощной спиной, не низок и не высок, обыкновенный крепкий молодой мужчина. Увидев Омара, он обрадовался и засмеялся звонко, как ребенок.
— Ассаламалейкум, Омар-ага!
Омар тоже, казалось, обрадовался:
— Как дела, Жексен?
— Неплохо, ага, слава богу! — Жексен не поздоровался с остальными, не обратил на них никакого внимания.
— Ну, Жексен, показывай свое умение! — сказал Омар.
Тот подошел к какому-то ящику, высотой по пояс человеку, нажал кнопку, что-то крутанул. Ящик завыл, как печная труба в буран.
— Назад! — крикнул Жексен.
Гости отступили, спрятались в небольшой выемке; через несколько мгновений ухнуло, словно взорвалась бомба, напротив стал раскачиваться огромный камень и, оставив после себя пустоту величиной с дом, свалился вниз; тут зашевелились две железные двухметровые руки и притянули упавший камень к себе в объятия. Железное корыто — конвейер — начало тихо поскрипывать, вибрировать, в него падали и падали большие и малые камни. Через пять-шесть минут опять раздался взрыв, на расстоянии пятидесяти метров снова отломилась огромная каменная стена, снова железные руки стали собирать падающие камни и высыпать их в железное корыто; через пять минут снова все повторилось. Люди, собравшиеся в подземелье, притихли и любовались его чудесами.
Мамыржану стало спокойнее, волнение отступило, душа понемногу возвращалась на место. Еще утром слово «шахта» было для него равнозначно слову «ад», шахтер представлялся несчастным чумазым существом, в грязи и масле, теперь же он видел перед собой целый подземный мир, ничуть не хуже того, что наверху, яркий свет, чистота... Железное корыто грохотало и тряслось; привыкнув к его равномерному шуму, уставший от нервного перенапряжения, Мамыржан начал было дремать, но тут машина резко остановилась, и в забое наступила тишина. Мамыржан очнулся. Изотов сказал: «Видели, каких-нибудь сорок минут, а сколько руды готово!» Мамыржан
заметил, что Изотов раскраснелся и покашливал, будто готовился произнести торжественную речь. «Товарищи,— сказал Изотов,— вы только что были свидетелями трех взрывов. Они необычны. Это особые взрывы, без взрывчатки. Взрывы при помощи обыкновенного воздуха. Вы видите эту машину,— он показал на железное корыто,— используя силу вибрации и собственный вес руды, она размельчает руду. Раньше мы делали это вручную, молотком, затрачивали массу времени, расходовали много металла. Машина, которую вы видите перед собой,— оригинальной конструкции, ее сделали собственными руками рабочие нашей шахты; машин такой конструкции пока не существует не только в Советском Союзе, но и во всем мире. С тех пор как мы стали ее использовать, в каждом забое работает лишь один шахтер. Вот Жексен, например, один выполняет работу ста шахтеров.— Изотов вдруг нахохлился, словно петух, победивший в бою, свысока оглядел присутствующих и перешел к главному:— Товарищи! Автор нашей уникальной выбрационной машины— Омар Балапанович! И это я сообщаю вам с гордостью!»— последние слова он сказал по-русски. Небольшая группа, слушавшая его, захлопала в ладоши: вот те на, оказывается, не просто руководитель, а руководитель- изобретатель! А Изотов и Оразхан так надулись от важности, словно это они, а не Омар, стоявший здесь же, весело улыбаясь, изобрели чудо-машину...
У Мамыржана — в который раз за этот день—были близки слезы. От волнения перехватило горло. Ему показалось, что Омар излучает божественное сияние; он сказал про себя: хороший мой Омаржан! И первыми словами, произнесенными им за сегодняшний день, были: «Дорогой мой Омеке!» — он подошел к Омару и громко чмокнул его в обе щеки.
В этот момент он почувствовал, что честен, что по- настоящему прав, по-настоящему восторжен: и слова, и объятия, и поцелуи были искренни и естественны. Омара не покоробил его порыв, он все понял, он не принял слова Мамыржана как грубую лесть. Омар мягко улыбнулся и
похлопал беднягу по спине.
Мамыржан был на высоте. Но когда трус, переполненный высокими чувствами, начинает действовать как храбрец, то он или сам попадает в беду, или подводит других.
На этот раз Мамыржан попал в беду сам. Расхрабрившись, все время повторяя: «Дорогой мой Омаржан! Милый мой Омаржан!» — он зазевался, отстал от остальных, а потом и вовсе потерял из виду идущую впереди группу. Он резко остановился. Деревянный тротуар разделился на два штрека: один сворачивал налево, другой направо. Мамыржан прошел шагов сто по одному штреку, впереди никого, он вернулся на прежнее место и зашагал по другому, но впереди также никого не увидел. Стояла мертвая тишина, у него захватило дух: сдавленные временем синеватые каменные глыбы угрюмо обступали его, казалось, это сам Ужас распахнул свою огромную посиневшую пасть, показывая темную жадную глотку. Когда рядом с Мамыржаном были люди, он и не замечал, что в пещере живет Ужас. Неоновые лампочки, которые, как казалось тогда, ярко светили, были слабыми и испускали неверный серый свет, они все время мигали и грозили погаснуть совсем; Мамыржану почудилось, что по штреку кто-то крадется, тихо, словно вор, забравшийся в дом; он прислушался— с потолка падали капли, падали шепча, наполняя страхом и без того помертвевшее сердце; эти шелестящие звуки еще больше подчеркивали могильную тишину подземелья.
Мамыржан начал метаться по пещере, ударился в панику и не мог хладнокровно обдумать свое положение, спокойно решить, что предпринять. Он бросился бежать по одному штреку, потом повернул, помчался по второму, а когда вернулся на прежнее место, вдруг понял, что штреков-то было не два, а три. Привыкшие к канцелярской жизни и размеренному движению легкие стали захлебываться, сердце еще больше сжалось, он в полуобморочном состоянии прислонился к стене и услышал, как откуда-то из-под земли раздался леденящий душу грохот, наверное, так стонут земные недра перед землетрясением или ад перед гибелью вселенной. Грохот усиливался, закачались, задвигались внутренности пещеры. Мамыржан решил, что произошел обвал. «Конец,— подумал он,— прощай белый свет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
как степной казах, впервые вступивший на палубу корабля; но когда тень накрыла их полностью и пошла дальше, великан моментально уменьшился — человек как человек, только голова точно котел, широколицый, с мощной спиной, не низок и не высок, обыкновенный крепкий молодой мужчина. Увидев Омара, он обрадовался и засмеялся звонко, как ребенок.
— Ассаламалейкум, Омар-ага!
Омар тоже, казалось, обрадовался:
— Как дела, Жексен?
— Неплохо, ага, слава богу! — Жексен не поздоровался с остальными, не обратил на них никакого внимания.
— Ну, Жексен, показывай свое умение! — сказал Омар.
Тот подошел к какому-то ящику, высотой по пояс человеку, нажал кнопку, что-то крутанул. Ящик завыл, как печная труба в буран.
— Назад! — крикнул Жексен.
Гости отступили, спрятались в небольшой выемке; через несколько мгновений ухнуло, словно взорвалась бомба, напротив стал раскачиваться огромный камень и, оставив после себя пустоту величиной с дом, свалился вниз; тут зашевелились две железные двухметровые руки и притянули упавший камень к себе в объятия. Железное корыто — конвейер — начало тихо поскрипывать, вибрировать, в него падали и падали большие и малые камни. Через пять-шесть минут опять раздался взрыв, на расстоянии пятидесяти метров снова отломилась огромная каменная стена, снова железные руки стали собирать падающие камни и высыпать их в железное корыто; через пять минут снова все повторилось. Люди, собравшиеся в подземелье, притихли и любовались его чудесами.
Мамыржану стало спокойнее, волнение отступило, душа понемногу возвращалась на место. Еще утром слово «шахта» было для него равнозначно слову «ад», шахтер представлялся несчастным чумазым существом, в грязи и масле, теперь же он видел перед собой целый подземный мир, ничуть не хуже того, что наверху, яркий свет, чистота... Железное корыто грохотало и тряслось; привыкнув к его равномерному шуму, уставший от нервного перенапряжения, Мамыржан начал было дремать, но тут машина резко остановилась, и в забое наступила тишина. Мамыржан очнулся. Изотов сказал: «Видели, каких-нибудь сорок минут, а сколько руды готово!» Мамыржан
заметил, что Изотов раскраснелся и покашливал, будто готовился произнести торжественную речь. «Товарищи,— сказал Изотов,— вы только что были свидетелями трех взрывов. Они необычны. Это особые взрывы, без взрывчатки. Взрывы при помощи обыкновенного воздуха. Вы видите эту машину,— он показал на железное корыто,— используя силу вибрации и собственный вес руды, она размельчает руду. Раньше мы делали это вручную, молотком, затрачивали массу времени, расходовали много металла. Машина, которую вы видите перед собой,— оригинальной конструкции, ее сделали собственными руками рабочие нашей шахты; машин такой конструкции пока не существует не только в Советском Союзе, но и во всем мире. С тех пор как мы стали ее использовать, в каждом забое работает лишь один шахтер. Вот Жексен, например, один выполняет работу ста шахтеров.— Изотов вдруг нахохлился, словно петух, победивший в бою, свысока оглядел присутствующих и перешел к главному:— Товарищи! Автор нашей уникальной выбрационной машины— Омар Балапанович! И это я сообщаю вам с гордостью!»— последние слова он сказал по-русски. Небольшая группа, слушавшая его, захлопала в ладоши: вот те на, оказывается, не просто руководитель, а руководитель- изобретатель! А Изотов и Оразхан так надулись от важности, словно это они, а не Омар, стоявший здесь же, весело улыбаясь, изобрели чудо-машину...
У Мамыржана — в который раз за этот день—были близки слезы. От волнения перехватило горло. Ему показалось, что Омар излучает божественное сияние; он сказал про себя: хороший мой Омаржан! И первыми словами, произнесенными им за сегодняшний день, были: «Дорогой мой Омеке!» — он подошел к Омару и громко чмокнул его в обе щеки.
В этот момент он почувствовал, что честен, что по- настоящему прав, по-настоящему восторжен: и слова, и объятия, и поцелуи были искренни и естественны. Омара не покоробил его порыв, он все понял, он не принял слова Мамыржана как грубую лесть. Омар мягко улыбнулся и
похлопал беднягу по спине.
Мамыржан был на высоте. Но когда трус, переполненный высокими чувствами, начинает действовать как храбрец, то он или сам попадает в беду, или подводит других.
На этот раз Мамыржан попал в беду сам. Расхрабрившись, все время повторяя: «Дорогой мой Омаржан! Милый мой Омаржан!» — он зазевался, отстал от остальных, а потом и вовсе потерял из виду идущую впереди группу. Он резко остановился. Деревянный тротуар разделился на два штрека: один сворачивал налево, другой направо. Мамыржан прошел шагов сто по одному штреку, впереди никого, он вернулся на прежнее место и зашагал по другому, но впереди также никого не увидел. Стояла мертвая тишина, у него захватило дух: сдавленные временем синеватые каменные глыбы угрюмо обступали его, казалось, это сам Ужас распахнул свою огромную посиневшую пасть, показывая темную жадную глотку. Когда рядом с Мамыржаном были люди, он и не замечал, что в пещере живет Ужас. Неоновые лампочки, которые, как казалось тогда, ярко светили, были слабыми и испускали неверный серый свет, они все время мигали и грозили погаснуть совсем; Мамыржану почудилось, что по штреку кто-то крадется, тихо, словно вор, забравшийся в дом; он прислушался— с потолка падали капли, падали шепча, наполняя страхом и без того помертвевшее сердце; эти шелестящие звуки еще больше подчеркивали могильную тишину подземелья.
Мамыржан начал метаться по пещере, ударился в панику и не мог хладнокровно обдумать свое положение, спокойно решить, что предпринять. Он бросился бежать по одному штреку, потом повернул, помчался по второму, а когда вернулся на прежнее место, вдруг понял, что штреков-то было не два, а три. Привыкшие к канцелярской жизни и размеренному движению легкие стали захлебываться, сердце еще больше сжалось, он в полуобморочном состоянии прислонился к стене и услышал, как откуда-то из-под земли раздался леденящий душу грохот, наверное, так стонут земные недра перед землетрясением или ад перед гибелью вселенной. Грохот усиливался, закачались, задвигались внутренности пещеры. Мамыржан решил, что произошел обвал. «Конец,— подумал он,— прощай белый свет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137