Окружающим было неловко; чувствуя это, понимал свое положение и сам Омар; он готов был провалиться сквозь землю, но словно светлый луч горел во мраке и звал его: иди, иди ко мне, неумолимо звал он. Как усталый голодный.
Аспанбай поел куырдака, напился кумыса и ушел прогуляться в горы, он забыл о людях, люди забыли о нем; он не будет искать их общества, и люди не станут искать его. Аспанбай знал, что ночи на жайляу бывают холодными; он захватил с собой полушубок Кошекбая; до самого заката с удивлением наблюдал за табунами лошадей. Сколько он ни смотрел, не мог насытиться чарующим зрелищем. Белогривые алтайские кобылицы и черногривые чалые жеребцы с ржанием отдалялись от табуна, находили друг друга, то бросались вскачь, то останавливались на полном скаку и хватали мягкими губами наполненные нектаром травы; Аспанбай поднялся на Красную скалу, отсюда его взору открылась вся жизнь аула. Озеро Самар стояло перед Аспанбаем как на ладони.
Толстые, точно бочки, кобылы-матери не отходят далеко от жели, где привязаны жеребята, они следят за своими детьми, оберегают их; среди толстых, солидных мамаш вертится молодая кобыла-трехлетка, стройная, как скульптура, черная и блестящая, как пиявка; она внезапно отрывается от табуна и скачет куда-то в сторону, но не тут- то было: гнедой жеребец с редкой гривой из толстенных, словно бревна, волос пригибает к земле свою мощную короткую шею, прижимает уши, с медвежьим ревом бросается следом за непокорной кобылицей и возвращает ее обратно в табун; этот жеребец, когда зол, похож на разъяренного гусака, который пытается клюнуть маленького ребенка, на потревоженного дракона, что шипя выползает из своей норы. Кобыла-трехлетка стоит некоторое время возле своего рыжего жеребенка, однако вскоре, видимо, ре
шив, что сердитый жеребец уже забыл о ней, опять начинает потихоньку удаляться от табуна, но гнедой не дремлет, видит все: снова, вытянув шею и приняв страшный драконий облик, он мчится за ней и возвращает назад. В такие минуты из юрты выглядывает Кошекбай и кричит: «Эгей! Ну что не успокоишься никак, гулена?» Черная кобыла все же уходит в сторону от табуна; оказывается, она стремилась к поджарому, вороному, как сама, скакуну, который пасся среди рыжих кобыл. Наконец они встретились, заржали, приветствуя друг друга, и стали ласково касаться один другого своими боками. Но уже близок драконий рев, к ним мчится огромный гнедой. Черный стройный скакун бросается на него, кони поднимаются на дыбы, грызутся, показывая пасти, похожие на ковши экскаваторов, повернувшись задами, колотят друг друга копытами; оба задыхаются, устали, но не сдаются: им обоим черная кобылица кажется олицетворением самой жизни, ради нее они готовы на любые жертвы.
— Наделала делов эта гулена! — говорит Кошекбай, он прискакал к месту сражения и разогнал жеребцов. Черную кобылу Кошекбай стеганул куруком и тоже отвел в сторону. Сейчас кони будут терпеть, вести себя тихо, думает Аспанбай, а ночью опять начнут биться, бедняжки.
Ночь пришла темная: не было в ней звуков, кроме журчания текущей по камням реки, ржания лошадей да ленивого лая аульных собак, не было огней, кроме тусклых огоньков, зажженных в ауле. Аспанбай нашел себе постель на гладком камне, под голову положил другой камень — подушку, лег на спину и понесся к своим звездам. Для некоторых людей звезды — просто рассеянные по небу белые горошины, а на самом деле это не так. У каждой звезды, свое окружение, свой косяк, у каждого косяка свой вождь. Звезды не делятся, как кони, на табуны, сини все вместе движутся в одном направлении. Аспанбай умеет это определять.
Так он лежал на спине и начал было дремать, но вдруг вздрогнул от неожиданности, открыл глаза: осколок луны поднялся выше, кругом было светло как днем, улеглись женщины, погасли огни, погасло все; словно мираж, виднелись очертания белых юрт. Из юрты Кошекбая кто-то вышел и направился к озеру, Аспанбай узнал его; это был человек, спустившийся с неба. Пиджак он накинул на плечи, и в глаза бросалось белое пятно его рубашки...
Человек подошел к берегу, постоял немного, потом нагнулся, зачерпнул ладонями воду, прижал их к лицу, негромко кашлянул и застыл, глядя на черную гладь воды. Из юрты, что стояла рядом с юртой Кошекбая, торопливо вышла женщина; Аспанбай узнал и ее, давеча у нее были распущены волосы; она быстрым шагом приближалась к озеру. Человек с неба повернулся, посмотрел в ее сторону, пошел навстречу. Мужчина и женщина встретились, бросились друг к другу в объятия...
Сердце Аспанбая громко заколотилось, казалось, этот стук слышит и молчаливое озеро Самар, и поросшие лесом таинственные горы, и красные плоские скалы вдали; у него зазвенело в ушах, лежащая перед Аспанбаем равнина начала двигаться и удаляться, пальцы онемели, распухли— каждый стал как бревно. Аспанбай понимал, что необходимо выйти из этого состояния, только нужно больно, не жалея, ущипнуть себя, тогда сердце успокоится, предметы займут свои места, перестанут неметь руки и ноги. Осколок луны вдруг ярко, словно ракета, осветил соединившиеся тела. Аспанбай близко, как в бинокль, увидел черные волосы, белую шею женщины...
Через некоторое время прекратится сердцебиение, пройдет звон в ушах, все придет в норму: Аспанбай ждал этого момента.
После полуночи озеро Самар разбушевалось, озеру некому отдавать свою ярость, не впадают в него реки и ручьи, оно стоячее, словно дикий зверь взаперти; озеро гудело и гремело, жаловалось и угрожало, и успокоилось лишь к утру. Ущербная луна тоже не желала смотреться в его разбитое зеркало, она косо поднялась и, кособокая, перевалила через гору. Большой Ирелен тоже обиделся, словно пришелец на дальнюю неприветливую родню, он пробурчал обиды и пошел дальше своей дорогой.
На рассвете жайляу похоже на огромное гнездо, с которого только что слетела сказочная птица, то тут, то там белели оставленные ею яйца — юрты скотоводов. Повесив голову, опустив уши, как осел святого Кожи, понуро стоял на берегу, точно стесняясь нарушить картину вечности, представитель современности — вертолет; вороной стройный жеребец и сердитый гнедой беспрестанно грызлись, покрывая своим ржанием холмы и предгорья, беспрестанно звенели серебряные колокольцы жизни...
В юрте Кошекбая два человека всю ночь не сомкнули глаз: один из них — Мамыржан, он все знал, все чувствовал, он ворочался на кошме и рассуждал про себя о неверности женской натуры; другой — Муса; он смотрел сквозь сундук — верхнее отверстие юрты — на синее небо и пытался постигнуть тайны многих явлений жизни, он мучился, думая о будущем своей дочери, но лежал тихо, не решаясь громко вздохнуть; когда озеро Самар успокоилось, Муса тоже пришел к определенному решению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137