Скоро рассвет, сейчас четыре часа утра; в пять приступят к работе, в восемь позавтракают, отдохнут немного, и снова работа до одиннадцати; шесть часов — наша дневная норма, говорит Али. После одиннадцати занимаются ничуть не более легким делом: ищут стройматериалы, а с двух до пяти обязательно спят — мертвый час.
Установившийся за последние десять дней режим сегодня был нарушен; когда они, искупавшись в реке, направлялись к своей стройке, навстречу вышла жена Жами— Балзия: ага, зайдите в дом, попейте чайку; Али согласился, хоть и продолжал злиться на брата,— пожалел сноху, стыдно стало отказываться. Ну что, пойдем, ребята? Если со своими братьями поцапался, то сноха-то при чем? Попьем чайку, закусим. Иван ответил, мол, тебе виднее, нам-то что, заодно и поедим вкусно, ты поссорился — не мы. И они, весело разговаривая, вошли в дом. Первый, кого они увидели в комнате для гостей, был Жами, он скромно сидел в уголке, точно был не хозяином, а гостем; Жами протянул руку навстречу Али, ассаламагалейкум, ага... но тот ударил брата по рукам и грозно сказал:
— Женге, выгони этого подлеца, не к нему пришел — к тебе! Иначе не притронусь к пище в твоем доме!
Балзия покраснела.
— Ты выйди пока,— сказала она мужу, и тот повиновался.
— Посмотрите на этого умника,— возмущался Али, усаживаясь,—хочет так легко помириться, нашел дурака, готового из-за чая расплавиться! Но ты, Балзия, не обижайся! Ты ничем не виновата. Пусть потомки Есентая грызутся между собой, превращаются в собак, ты тут ни при чем. Не смущайся, милая, готовь свою пищу!
— Сейчас, сейчас,— сказала Балзия и выбежала из комнаты.
Она моментально накрыла дастархан — скатерть, постеленную прямо на кошму, все, оказывается, было приготовлено заранее, подала жаркое — куырдак, на середину поставила бутылку прозрачной охлажденной «Экстры». ,
Иван поперхнулся:
— Сноха, что за искушение?
Балзия сказала, обращаясь к Али:
— Агай, с тех пор как вы приехали, ни разу не вкусили пищу в нашем доме. От стыда я готова провалиться сквозь землю, не обижайте меня.— Балзия скромно рассматривала свой фартук.
— Ладно! Иван, ты можешь не нить, ты, Аспанбай, и подавно, молод еще. Капли в рот пока брать нельзя. Пусть сегодня я один буду пьяницей.—Али налил до краев гранёный стакан, очистил луковицу, положил перёд собой.— Ну, ваше здоровье! — сказал он и с бульканьем вылил в себя все содержимое стакана. Все, до капли.
— Красиво пьешь, хозяин, мне даже завидно стало,— Сказал Иван.
За дастарханом они сидели более двух часов. Пили чай, куырдак, после куырдака Балзия подала вареную молодую баранину, после мяса пили кумыс, после кумыса— чтобы улеглась пища — опять чай. Словом, троица была в отличном расположении духа. Перед уходом Иван озадаченно сказал Али:
— А ты не хмелеешь, оказывается!
— От чего? От одного стакана? Это для нас только Смазка!
— Красиво пьешь, хозяин...
Они вышли на улицу и зашагали к стройке; Иван совсем сник, коё-как дождался полудня, а когда Али ушел, грустно сказал Аспанбаю:
— Я домой пошел. Что-то ломает меня от всего этого. Хозяин не знает про мою болезнь, объясни ему... Пусть меня не ищет, я сам появлюсь, а ты, Аспан, помоги ему...
— Хорошо, папа,— он так называл Ивана. С горечью посмотрел ему вслед и чуть не заплакал, видя, как отец.
Сгорбившись, идет к дому...
Окна закрыты, завешены чем-то черным, в комнате чернильная темень. Аспанбай шагнул через порог и, внезапно ослепив, остановился; закружилась голова, начало учащенно биться сердце. Когда привыкли глаза, увидел дядю Дли, лежавшего на кошме в углу. Али, уже начавший засыпать, встрепенулся: а, это ты, Аспанбай? Осторожно прикрыв плаксивую дверь, Аспанбай снял у порога ботинки, на цыпочках подошел к брошенному на пол стеганому одеялу и прилег. Вообще-то он днем не может, уснуть, ложится, так сказать, за компанию, а когда все засыпают, тихо, по-кошачьи уходит. Он бежит к своему холму на восточной окраине аула, выжидает время появления ракеты и провожает ее в . неведомый мир. Загадочные существа эти люди, трудно понять их, думает он. В голове у Аспанбая страшная путаница. Человек летит в вечно манящую темноту, а сам не следует за собой, у каждого человека — свой двор и дом, не может он покинуть их; странные существа люди, странные... Боясь разбудить только что уснувшего Али, он лежит притаившись» стараясь придержать дыхание; глаза его совсем привыкли к темноте, теперь четко проступают углы комнаты, контуры предметов, что находятся в ней. Аспанбай смотрит на дядю Али; оказывается, он спит с открытым ртом, дядя Али хороший, близкий к небу. Дядя Иван тоже хороший, близкий к небу; остальные — мелкие, их взор обращен под ноги, к земле; такие люди умирают. У дверей стоит стол, на столе самовар; если долго смотреть на него, то он начинает удаляться, а комната движется и расширяется, словно глядишь на нее в бинокль с обратной стороны. Сердце опять забилось, застучало, словно мельничные жернова. Началось, думает Аспанбай. И кошма, на которой лежит Али, удаляется, становясь еле видной; Аспанбай направляет глаза вниз и смотрит на свой нос — небольшой холмик; подносит к глазам правую руку —каждый палец величиной с бревно, трогает ее пальцами левой—действительно толстые как бревна; в голове начинается звон, надо быстро подняться на ноги, и тогда все встанет на свои места.
Как будто небо слилось с землей, такая тишина, только на крыше дерутся, верещат воробьи; это сейчас единственные звуки, которые и нарушают, и подчеркивают торжественный покой, царивший в ауле.
Аспанбай подошел к недостроенному дому Али, недолго постоял в короткой густой тени его стен, затем вошел внутрь, очертил прутиком место, где будет поставлена печь. Аспанбай думал о том, что пока еще у дома нет души, один лишь скелет; для Аспанбая все предметы были живыми и он считал, что этот дом тоже оживет, когда в нем сложат печь. Он думал о том, что люди никогда не жалеют своих домов, не заботятся об их душах, такие люди могут спокойно жить, когда печь разваливается и дымит, такие люди не понимают, что она — душа дома, а когда умирает душа, умирает сам дом. Ведь человек жив, пока бьется в нем сердце. Живут люди в умирающих домах и не замечают... Аспанбай никогда ни с кем не делится своими мыслями: не поймут, будут смеяться...
И еще об одном никому не скажет Аспанбай. Если ночью пристально смотреть на какой-нибудь предмет, он
начинает чуть-чуть двигаться; Аспанбай замечал это не раз.
Он взглянул на часы, приближалось его время, надо спешить на холм Тастобе, сейчас прилетит самолет. Аспанбай не обращает внимания на жару, она не утомляет его; голова не покрыта, обнаженный торс весь в капельках пота, блестит на солнце, точно медь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137