— Он ждал тебя на прием и очень огорчился, когда ты не пришел.
Омару и этой малости хватило, чтобы все понять: видимо, такое было давление, что Альберт не смог помочь, видимо, решение вопроса от него не зависело.
За четверть часа до начала сессии горсовета Аблез не сомневался в том, что он станет председателем. Когда собралась партгруппа депутатов и Алексеев не назвал его фамилию, он хлопнул себя по коленям.
Двадцать четыре дня назад потерялась Лана. После окончания сессии Аблез заявил в милицию об исчезновении дочери.
Подобно тому как бегущий человек, в которого попала пуля, по инерции делает еще несколько шагов, Омар тоже не сразу осознал свое положение.
На глаза ему не раз попадался скромный молодой мужчина, следователь Кашафов. Мягкостью и покладистостью он производил приятное впечатление. И вот этот молодой исполнительный работник вошел в полдень в дом Омара. Смущенно покашливая, он стал извиняться:
— Простите, Омар Балапанович... Ага, телефон ваш не отвечал, пришлось самому прийти... У меня создалось безвыходное положение. Надо бы с вами наедине поговорить, посоветоваться...
Омар понял, зачем пришел следователь. Сказал:
— Не смущайся и проходи, отведай мои хлеб-соль. Я сейчас оденусь, и пойдем к тебе.—Он понял, что у Кашафова не хватило смелости вызвать его повесткой.
По дороге разговаривая о том о сем, пришли в городскую прокуратуру, с трудом втиснулись вдвоем в маленький, как клеть, кабинет Кашафова.
— Да ты не смущайся, я же все понимаю... Давай задавай свои вопросы! — поощрил робкого следователя Омар Балапанович.
— Спасибо, что вы понимаете, ага... Омар Балапанович... Не подумайте, что это допрос... Я лишь хотел с вами посоветоваться, кое-что выяснить... Почему вы так на меня смотрите?..
Почему? Омар и сам не заметил, что пристально рассматривает своего собеседника: глаза голубые, бледный. И черты лица, и одежда — слишком уж все заурядно, обыкновенно, наверное, девушки не очень-то балуют его своим вниманием. Но как раз у таких невзрачных мужчин жены бывают очень красивые... Омар удивился своим мыслям. Зачем мне его внешность, к чему мне его жена? А не лукавит ли со мной этот скромный молодой человек?
— Омар Балапанович,— голос Кашафова зазвучал чуть тверже. («Э, да он, наверно, мягко стелет, но жестко спать!»)—Омар Балапанович... В моей папке лежат два анонимных и одно заслуживающее внимания заявление... Я говорю — заслуживающее, потому что под ним стоит подпись... Итак, лежат три заявления... («Непрост парень-то, непрост, да и как иначе, служба такая... Сколько разных людей перед ним проходит...») Одно анонимное заявление написано рукой школьника, подписано — ученик... мы, конечно, понимаем, что это не ученик... А другое написал Ниеталиев Мамыржан... («А ведь он на кладбище мне руку целовал, просил прощения, что возвел на меня напраслину... Неужели это дело Аблеза? Надавил на него... Бедняга... И чего людям не хватает?»)—Кашафов словно прочитал его последнюю мысль и как эхо повторил: — Письма пишут, пишут... И чего только людям не хватает? Мы, Омар Балапанович, в течение этих двадцати дней никак не могли вас отыскать...
— Я был в отпуске.
— Да, знаю... Не могли отыскать, да и беспокоить не хотелось... Я был на месте происшествия вместе с отцом погибшего мальчика и его другом, как его... Подковой..,
Еще корреспондент Али с нами ездил... («Али не корреспондент, он же писатель... Но это, по его понятию, все равно. Кто взял в руки перо — тот и корреспондент. Надо бы разыскать этого Али. Правильный он парень...») Напрасно вы тогда увезли с места происшествия тело мальчика. Теперь добраться до истины не так-то легко... Ружья вы, правда, оставили, их лесник унес домой, но они всю ночь пролежали под дождем, и никаких отпечатков пальцев мы на них не обнаружили... Сколько пуль попало в медведя — одна или две,— тоже установить не удалось. Тушу медведя лесник спьяну, что ли, забросил в реку, и ее унесло течением. Мы долго искали и в реке, и в море — не нашли. Видать, медведь на корм рыбам пошел. Неясность усугубляется тем, что оба ваши ружья одной марки, из какого был убит мальчик, выяснить невозможно. Вот и находимся в полной растерянности...
— И что же говорит Мамыржан?
— Мамыржан... Мамыржан говорит, что его сына застрелили вы. («Негодяй, он и родного отца не моргнув глазом оклевещет».) Мы, конечно, не принимаем за абсолютную истину его слова... Тем более что, как утверждает Али, вроде бы Мамыржан вам сказал, что впервые берет в руки ружье... Но, сами понимаете, это еще мало о чем говорит... Мы знаем, что вы хороший стрелок... Но это тоже еще ничего не значит...— крутил вокруг да около Кашафов.
— И что вы утверждаете? К какому вы пришли выводу?
— Что я вам могу сказать... Я пробовал говорить с ответственными людьми. Они... они... Они считают, что будет правильным, если вы... если вы напишете в прокуратуру, что мальчика убил его отец. Нет, нет, не заявление... а так... небольшую записку... Мы знаем, что у вас не было мотива... э... э... стрелять в мальчика. Да и пьяны вы не были... Ведь вы... простите, не пьете? Никакого зла против отца убитого вы не имели, ведь так? Мальчик вместе с вами на охоту не ходил. Дети убежали из пионерского лагеря и заблудились... Вы стреляли в медведя, который пошел на вас... По словам корреспондента, из вашего ружья прозвучало два выстрела. Но Мамыржан говорит, что не помнит этого. Вы — опытный стрелок, маловероятно, чтобы вы не попали с пятидесяти метров в зверя величиной со скалу, а Ниеталиев тогда впервые взял в руки ружье... Правда, сейчас он от этого отказывается. Врет, говорит, Али, что
я сказал, будто бы стрелять не умею... Одним словом, Омар Балапанович, я лично не смотрю на вашу карьеру как на конченую, может, завтра вы будете одним из уважаемых граждан нашей области, но.... вы же должны сами себе помочь... Мы, возможно, закроем дело, но от вас ждем письменное свидетельство, что мальчика застрелил его отец... Я повторяю: возможно, закроем...
«Не зря я всегда инстинктивно не доверял чрезмерно вежливым, вкрадчивым людям... Он не уверен, что это не моя пуля убила мальчика, но он не может ничего доказать и хочет облегчить себе задачу... «Может, завтра станете уважаемым гражданином области...» Каков наглец! Нет, пусть ведет следствие и пусть сам, своим путем придет к истине...»
— Гм-м-м... Как тебя зовут-то, милый?
— Мое имя Арыстан, ага.
-— Вот что, милый Арыстан, пусть будет так. Я не стану писать, что убил сына отец. Вы сами докажите это. В том, что не моя пуля поразила мальчика, я убежден. Но одного моего убеждения для следствия недостаточно. Вы должны найти доказательства, существенные доказательства. Я не держу зла на Мамыржана за то, что он вину свалил на меня. Он потерял сына, и, возможно, его рассудок отказывается признать то страшное, что случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137