Ну, мой дорогой, дай я тебя обниму еще разок.
Али было стыдно, он все время курил, не выпускал сигарету изо рта.
Появилась Айкыз — сноха. Али отметил, что раньше она
была тоненькой, красивой, на вид интеллигентной, же распустила живот, одета неряшливо, совсем на себя1 рукой махнула. Тоже крутится возле Али, оказывает ему знаки внимания.
— Эй, ну что стоишь как столб! — вдруг грозно крикнул Гали, обращаясь к Жами.— Режь барана, да поскорее! Вчерашнего лысого режь! — И потом сам себе добавил:— Нет, это не баран, а настоящий тай1. Накрывайте дастархан в нашем доме!
Али только теперь заметил, что по обе стороны старого, почерневшего деревянного дома выросли два белых дворца: один принадлежит Гали, другой — Жами; новые дома еще не огорожены забором, а деревья в саду —только что посаженные, тоненькие, молодые.
— Ну пошли,—сказал Гали,— а ты молодец, что приехал. Мы тебе рады, как весенней птице! — Слова «как весенней птице» были уж слишком напыщенными. Казалось, Гали, произнося их, насилует себя.— Ты знаешь, сегодня у нас партсобрание, я должен идти, а ты пока посиди, отдохни, поешь куырдака, мы скоро будем. Приведу с собой директора совхоза и парторга. Они узнали о твоем приезде и согласились прийти. Ребята молодые, почти твои ровесники, познакомитесь, в картишки поиграем...
Дом у Гали нарядный, полно комнат, все битком набиты добром.
— Располагайся, включай телевизор. Алма-Ату, правда, не берет, но местные программы смотрим. Ну, я пошел, а ты, Жами, развлекай брата.
Али посмотрел телевизор, поболтал с Жами, поиграл с племянниками; в общем, ему было не скучно, а около одиннадцати появились гости. Гали познакомил брата с руководителями совхоза, и началась общая беседа, а когда выпили по рюмочке коньяка, потом еще по одной и еще, Али встал с места.
Как снежный ком, катясь с горы, увеличивается и набирает силу, так мало-помалу речь Али приобретала все более враждебный оттенок по отношению к брату. Наконец он стал разносить Гали в пух и прах, доказывая, что тот решил перед собранием подольститься к начальству, а приезд брата —просто повод: баран-то зарезан для парторга и председателя! Али не проведешь, Али не будет таиться и лицемерить, он говорит все прямо в глаза! Потом, помолчав минуту и, видно, вспомнив, как Гали постоянно подчеркивал, что он, Али, работает в газете, ласково молвил, повернувшись к брату:
— Коке, я нигде не работаю, зря ты хвастаешь, я никакой не сотрудник газеты, я — проходимец и бродяга, я — самый недостойный из потомков Есентая.
Тут у Гали, по природе ничуть не менее воинственного, лопнуло терпение.
— Эй ты! — грозно крикнул он.— Заткнись, а не то...— и он добавил несколько крепких выражений.
Что тут началось... они не пощадили друг друга.
Гали оказался крохобором, пьянью, политическим слепцом, Гобсеком, сосущим кровь у трудового народа, пережитком капитализма и мусором, попавшим в глаза времени. Али был назван беспутным цыганом, нищим, проходимцем, бездарным, безмозглым и бессердечным подкидышем, даже не казахом по национальности.
А когда дело дошло наконец до драки, гости распихали братьев по разным комнатам, заперли на ключ и уехали, покачав головами.
— Ой, какой позор, лучше умереть, чем еще раз пережить такой позор,— говорила двухсотлетняя бабушка Ульмес, моя посуду.
Гали мирно уснул, положив под голову кулак. А Али как лев метался по комнате, в которой его заперли, грозил кому-то, рычал и страшно ругался, потом бросил на свежеоструганный стол бумагу, ручку и начал писать. Писал он до тех пор, пока солнце не поднялось на длину аркана, в этом разъяренном состоянии он написал тридцать страниц, назвал очерк «Луч под землей» и подписался: Али Алтаев. Это был его новый псевдоним.
Злоба разрушает все, дробит даже камни, во всяком случае, добрые отношения между братьями она разбила. Младший, Жами, тщетно пытавшийся сыграть роль посредника, отчаялся и занял позицию нейтралитета. Что касается Али, то он решил всерьез пустить корни в ауле. В общем хозяйстве на долю матери приходилось восемнадцать овец и три коровы; Али, угрожая сейчас же уехать, вырвал у нее согласие на продажу половины доли. Он побрил голову наголо, надел кирзовые сапоги, подпоясался
1 Уважительное обращение к старшему по возрасту, но не старику.
широким ремнем и, как завзятый аулчанин, отправился на базар, погоняя овец и корову; ему удалось продать их там за шестьсот пятьдесят рублей, и этих денег показалось вполне достаточно для постройки дома.
По казахскому обычаю, жена старшего брата может дать прозвище братьям мужа; так в свое время Али нарекли Жертеспе и не напрасно: в работе он был похож на пулю, пущенную хорошим стрелком; поставив перед собой цель, он словно машина бил в одну точку, не зная усталости. Деловой, хваткий, Али сам начертил проект дома, сарая, летней столовой; сам свой проект утвердил, потом взял лопату и стал копать яму для закладки фундамента.
Али работал и ликовал. Все! Умер трутень, бессовестный торговец словами, умер делец Али Есентаев, никогда больше не воскреснет, пропади он пропадом! Оглянуться назад горько: все, что написано до сих пор,— прозрачная вода; не оставит следа ни в сердце, ни в уме. Стыдно сказать, чем раньше занимался Али. Подбирал одно к одному красивые слова, точно паутину плел; ходил задрав нос, воображал себя знатоком, забавлялся понятиями аллитерации, экспрессии. Ну и кто, кроме каких-нибудь академиков-языковедов, мог оценить эти упражнения? И ведь воображал, что знает жизнь народа, ораторствовал, выпячивался. Пустое это было дело. Чем такой писатель лучше паука, который, хоть и сплел красивую паутину, на деле всего лишь загрязняет угол дома! Все! Умер прежний Али Есентаев! И чтобы он, не дай бог, не воскрес, его надо как следует похоронить и сверху еще придавить большим камнем. А новый Али, Алитруженик, веселей! Крепче держи лопату!
Первые дни он еле дотягивал до вечера и замертво валился на постель; ладони покрылись волдырями, поясницу ломило — накапливалась усталость. Иногда ему становилось тоскливо, хотелось увидеть людей, пройтись по аулу, заглянуть в клуб, в магазины, но он не шел, был тверд как камень. Он знал, что ему, с его характером, нельзя ни на минуту оставлять задуманное дело, расхолаживаться; стоит только отвлечься, дать свободу мыслям, они, того и гляди, совсем свернут в сторону — тогда конец! Али ни с кем не общался в ауле, кроме чабана Жамалиддина, с которым когда-то вместе жил в интернате. В детстве они дружили, не разлучались, сидели за одной партой, вот только с ним иногда и позволял себе Али перекинуться парой слов.
— Бедняга,— сочувствовал ему Жамалиддин,— отдохни, ведь умрешь от усталости.
— Помоги, если жалеешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Али было стыдно, он все время курил, не выпускал сигарету изо рта.
Появилась Айкыз — сноха. Али отметил, что раньше она
была тоненькой, красивой, на вид интеллигентной, же распустила живот, одета неряшливо, совсем на себя1 рукой махнула. Тоже крутится возле Али, оказывает ему знаки внимания.
— Эй, ну что стоишь как столб! — вдруг грозно крикнул Гали, обращаясь к Жами.— Режь барана, да поскорее! Вчерашнего лысого режь! — И потом сам себе добавил:— Нет, это не баран, а настоящий тай1. Накрывайте дастархан в нашем доме!
Али только теперь заметил, что по обе стороны старого, почерневшего деревянного дома выросли два белых дворца: один принадлежит Гали, другой — Жами; новые дома еще не огорожены забором, а деревья в саду —только что посаженные, тоненькие, молодые.
— Ну пошли,—сказал Гали,— а ты молодец, что приехал. Мы тебе рады, как весенней птице! — Слова «как весенней птице» были уж слишком напыщенными. Казалось, Гали, произнося их, насилует себя.— Ты знаешь, сегодня у нас партсобрание, я должен идти, а ты пока посиди, отдохни, поешь куырдака, мы скоро будем. Приведу с собой директора совхоза и парторга. Они узнали о твоем приезде и согласились прийти. Ребята молодые, почти твои ровесники, познакомитесь, в картишки поиграем...
Дом у Гали нарядный, полно комнат, все битком набиты добром.
— Располагайся, включай телевизор. Алма-Ату, правда, не берет, но местные программы смотрим. Ну, я пошел, а ты, Жами, развлекай брата.
Али посмотрел телевизор, поболтал с Жами, поиграл с племянниками; в общем, ему было не скучно, а около одиннадцати появились гости. Гали познакомил брата с руководителями совхоза, и началась общая беседа, а когда выпили по рюмочке коньяка, потом еще по одной и еще, Али встал с места.
Как снежный ком, катясь с горы, увеличивается и набирает силу, так мало-помалу речь Али приобретала все более враждебный оттенок по отношению к брату. Наконец он стал разносить Гали в пух и прах, доказывая, что тот решил перед собранием подольститься к начальству, а приезд брата —просто повод: баран-то зарезан для парторга и председателя! Али не проведешь, Али не будет таиться и лицемерить, он говорит все прямо в глаза! Потом, помолчав минуту и, видно, вспомнив, как Гали постоянно подчеркивал, что он, Али, работает в газете, ласково молвил, повернувшись к брату:
— Коке, я нигде не работаю, зря ты хвастаешь, я никакой не сотрудник газеты, я — проходимец и бродяга, я — самый недостойный из потомков Есентая.
Тут у Гали, по природе ничуть не менее воинственного, лопнуло терпение.
— Эй ты! — грозно крикнул он.— Заткнись, а не то...— и он добавил несколько крепких выражений.
Что тут началось... они не пощадили друг друга.
Гали оказался крохобором, пьянью, политическим слепцом, Гобсеком, сосущим кровь у трудового народа, пережитком капитализма и мусором, попавшим в глаза времени. Али был назван беспутным цыганом, нищим, проходимцем, бездарным, безмозглым и бессердечным подкидышем, даже не казахом по национальности.
А когда дело дошло наконец до драки, гости распихали братьев по разным комнатам, заперли на ключ и уехали, покачав головами.
— Ой, какой позор, лучше умереть, чем еще раз пережить такой позор,— говорила двухсотлетняя бабушка Ульмес, моя посуду.
Гали мирно уснул, положив под голову кулак. А Али как лев метался по комнате, в которой его заперли, грозил кому-то, рычал и страшно ругался, потом бросил на свежеоструганный стол бумагу, ручку и начал писать. Писал он до тех пор, пока солнце не поднялось на длину аркана, в этом разъяренном состоянии он написал тридцать страниц, назвал очерк «Луч под землей» и подписался: Али Алтаев. Это был его новый псевдоним.
Злоба разрушает все, дробит даже камни, во всяком случае, добрые отношения между братьями она разбила. Младший, Жами, тщетно пытавшийся сыграть роль посредника, отчаялся и занял позицию нейтралитета. Что касается Али, то он решил всерьез пустить корни в ауле. В общем хозяйстве на долю матери приходилось восемнадцать овец и три коровы; Али, угрожая сейчас же уехать, вырвал у нее согласие на продажу половины доли. Он побрил голову наголо, надел кирзовые сапоги, подпоясался
1 Уважительное обращение к старшему по возрасту, но не старику.
широким ремнем и, как завзятый аулчанин, отправился на базар, погоняя овец и корову; ему удалось продать их там за шестьсот пятьдесят рублей, и этих денег показалось вполне достаточно для постройки дома.
По казахскому обычаю, жена старшего брата может дать прозвище братьям мужа; так в свое время Али нарекли Жертеспе и не напрасно: в работе он был похож на пулю, пущенную хорошим стрелком; поставив перед собой цель, он словно машина бил в одну точку, не зная усталости. Деловой, хваткий, Али сам начертил проект дома, сарая, летней столовой; сам свой проект утвердил, потом взял лопату и стал копать яму для закладки фундамента.
Али работал и ликовал. Все! Умер трутень, бессовестный торговец словами, умер делец Али Есентаев, никогда больше не воскреснет, пропади он пропадом! Оглянуться назад горько: все, что написано до сих пор,— прозрачная вода; не оставит следа ни в сердце, ни в уме. Стыдно сказать, чем раньше занимался Али. Подбирал одно к одному красивые слова, точно паутину плел; ходил задрав нос, воображал себя знатоком, забавлялся понятиями аллитерации, экспрессии. Ну и кто, кроме каких-нибудь академиков-языковедов, мог оценить эти упражнения? И ведь воображал, что знает жизнь народа, ораторствовал, выпячивался. Пустое это было дело. Чем такой писатель лучше паука, который, хоть и сплел красивую паутину, на деле всего лишь загрязняет угол дома! Все! Умер прежний Али Есентаев! И чтобы он, не дай бог, не воскрес, его надо как следует похоронить и сверху еще придавить большим камнем. А новый Али, Алитруженик, веселей! Крепче держи лопату!
Первые дни он еле дотягивал до вечера и замертво валился на постель; ладони покрылись волдырями, поясницу ломило — накапливалась усталость. Иногда ему становилось тоскливо, хотелось увидеть людей, пройтись по аулу, заглянуть в клуб, в магазины, но он не шел, был тверд как камень. Он знал, что ему, с его характером, нельзя ни на минуту оставлять задуманное дело, расхолаживаться; стоит только отвлечься, дать свободу мыслям, они, того и гляди, совсем свернут в сторону — тогда конец! Али ни с кем не общался в ауле, кроме чабана Жамалиддина, с которым когда-то вместе жил в интернате. В детстве они дружили, не разлучались, сидели за одной партой, вот только с ним иногда и позволял себе Али перекинуться парой слов.
— Бедняга,— сочувствовал ему Жамалиддин,— отдохни, ведь умрешь от усталости.
— Помоги, если жалеешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137