Такие инженеры, как ты, на дороге не валяются.
Да, это был выход. Не очень приятный, но все же выход...
Крепко затянутый узел, душивший Омара, будто бы ослаб от двух-трех слов Альберта. «Почему раньше эта мысль не пришла мне в голову? Почему я полностью чувствую себя невиновным в смерти мальчика? Да, я его не убивал, но человека, который никогда не держал в руках ружья, на охоту потащил я! Я! Доля вины лежит и на мне, и я должен искупить ее. Как? Начать все сначала, приносить пользу там, где могу. На комбинате... И все же зачем я тогда так поддался азарту и Мамыржана заразил им? Зачем? И еще... Стой! А почему этот несчастный ребенок оказался в тех местах, почему произошла трагедия с пасечником?.. Почему это не расследуют? А может, и расследуют... Подкова, кажется, рассказал, что они бежали из пионерлагеря и заблудились... Оборонялись... Так ли все это? Не стоит ли за этим еще что-то? Э, пропади все пропадом! Лучше не думать! Но как бы то ни было, за долю своей вины я должен ответить. Я такой же человек, как и все, не с неба послан. Необязательно мне ходить в руководящих. Я был как шар, наполненный воздухом, но теперь сам проколол этот шар и пришей в норму. В тридцать шесть лет еще не поздно начать. Начну с рядового инженера!»
Так рассуждая и настраивая себя, Омар пришел домой и написал заявление в горком партии. Впервые за последнее время он сел за обеденный стол спокойным, шутил, улыбался, всем своим видом как бы просил у жены и дочери прощение за их переживания и, когда почувствовал, что в доме наступил мир, оделся и пошел в горком.
Вторым секретарем горкома партии был Миндагали Балаусаев, его ровесник, ранее работавший в совхозе парторгом. Человек немного скрытный, предпочитавший на собраниях оставаться в тени, он был непонятен Омару, а возможно, Омар не присматривался к нему. Иногда члены бюро горкома попросту забывали о присутствии Балаусаева. Скромный, сдержанный на службе, в командировках он позволял себе расслабиться, бывал Б ГОСТЯХ, острил и при случае мог даже переброситься в картишки. Ходили слухи, что он сумел расположить к себе Алексеева и Берденова, а сам за их спиной плел интриги, и они якобы позволяли себя водить за нос; что все прозвища, которые прочно закрепились за Омаром — Кокжал (Вожак стаи),
Волкодав, Кладбище выговоров, Сукукбас (Выходящий из воды сухим), придуманы им. До Омара доходили эти слухи, но он не обращал на них внимания, посмеивался и говорил, что у человека, который на виду, всегда много прозвищ, это закономерно.
Когда Омар вошел в кабинет этого самого Балаусаева, тот вскочил с места и обрадовался так, будто воскрес его покойный отец. Он пошел навстречу Омару, двумя руками сжал его ладонь и усадил, придвинув стул к торцу стола, где красовались телефонные аппараты.
В кабинете он оказался не один: в мягких креслах восседали Аблез с раздутой, будто опухоль, шеей и еще какой-то, не менее толстый, казах.
— Как поживаете? Как отдыхается? Все ли в порядке дома? Как здоровье женге? — засыпал Омара вопросами Балаусаев и, повернувшись к толстому казаху, спросил: — Вы не знакомы? — И, снова обратясь к Омару, представил:— Прошу любить и жаловать, это Сарымсаков, так сказать, новый мэр города, а это,— он кивнул на Омара,— старый!
— Как же, я вас давно знаю! — охотно откликнулся толстый казах.— Мне мое начальство постоянно твердило, мол, берите пример с Берденова.
— Знаете,— пошутил Балаусаев,— что говорят наши ортасцы? Они говорят: ушел Берденов, пришел на его место его отец! — Пошутить-то Балаусаев пошутил, но тут же смутился и, чтобы заполнить неловкую паузу и смягчить свою неуместную шутку, сказал: — Конечно, мне известно, что вы никуда не ушли, но не объяснишь же всем, что вы временно... находитесь в отпуске. Как говорится, на чужой роток не накинешь платок. Собака лает, а караван идет дальше, ведь так?
Омар ничего не мог понять из этой словесной мешанины—расспросы о здоровье Сауле, которую Балаусаев никогда не видел, оскорбительные шутки, опять же увещевания: собака лает, караван идет дальше. Как все расценить? Возможно, Балаусаев видел их прогулку с Алексеевым и, не зная складывающейся ситуации, на всякий случай ведет себя и так и эдак? И что значит «временно находитесь в отпуске»?
Балаусаев проясниться не спешил.
— Я не помешал вашему разговору? — спросил его Омар.
Балаусаев запротестовал:
— Да о чем вы говорите! Сами знаете, разве дела когда-нибудь кончаются? Да и куда они убегут! — Он громко рассмеялся. Смех его был детским, непосредственным.— Если для наших коллег мы станем жалеть время, кем же после этого мы будем?
Они поговорили еще примерно с полчаса о том о сем. Аблез не принимал в разговоре участия. Только слушал. Омар дождался паузы в этой радушной, никчемной беседе и сказал:
— Миндагали, вот какое дело привело меня к тебе.— Он вытащил из кармана свернутый вчетверо лист.
Балаусаев встрепенулся, потянулся за бумагой. «Оказывается, у него улыбчивые глаза и длинные ресницы!» — совсем некстати отметил Омар.
— Ну-ка, ну-ка, давайте посмотрим, что вы тут написали!— глазами улыбался Балаусаев. Сейчас он походил на картежника, которому идет карта и который говорит своему партнеру: ну-ка посмотрим, чем пойдете вы!
Хотя всем своим предшествующим поведением Балаусаев производил впечатление решительного человека, отнюдь не мямли и не волокитчика, сейчас, прочитав заявление Омара, надолго умолк. Он снова перечитал заявление, протянул: та-а-ак! — и опять прочно замолчал; его сухое маленькое тело стало еще меньше, лицо сжалось до размеров кулака, а на скулах дыбом поднялся светлый пушок. Когда он поднял свои улыбчивые глаза от листа бумаги, Омар прочитал в них разочарование и неуверенность. Их даже заволокла какая-то маслянистая пленка, а девичьи ресницы еще больше загнулись. Он посидел, посидел и отдал листок Аблезу. Тот быстро пробежал его глазами. На лице Аблеза было написано: а я давно знал, что так будет! Он, в свою очередь, передал заявление Сарымсакову. Тот, прочитав, с удивлением уставился на Охмара. Сказал:
— Работу вы, конечно, получите, но рядовым инженером... Не оскорбительно ли это для вас? Может быть, мы на бюро подумаем...
— Принять на работу рядового инженера или не принять— в компетенции директора комбината. Впрочем, это может решить и начальник шахты,— подал голос Аблез. В его интонациях слышалось примерно следующее: коль ничего не понимаете, не в курсе дела, так и не вмешивайтесь! Наверно, люди, которые не имеют собственного мнения и руководствуются чужим, обладают способностью, в свою очередь, убеждать других: Сарымсаков и Балаусаев умолкли, будто их треснули лицом о землю,
— На бюро нет необходимости ставить один и тот же вопрос дважды,— сказал Аблез,— мы уже рассматривали персональное дело товарища Берденова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
Да, это был выход. Не очень приятный, но все же выход...
Крепко затянутый узел, душивший Омара, будто бы ослаб от двух-трех слов Альберта. «Почему раньше эта мысль не пришла мне в голову? Почему я полностью чувствую себя невиновным в смерти мальчика? Да, я его не убивал, но человека, который никогда не держал в руках ружья, на охоту потащил я! Я! Доля вины лежит и на мне, и я должен искупить ее. Как? Начать все сначала, приносить пользу там, где могу. На комбинате... И все же зачем я тогда так поддался азарту и Мамыржана заразил им? Зачем? И еще... Стой! А почему этот несчастный ребенок оказался в тех местах, почему произошла трагедия с пасечником?.. Почему это не расследуют? А может, и расследуют... Подкова, кажется, рассказал, что они бежали из пионерлагеря и заблудились... Оборонялись... Так ли все это? Не стоит ли за этим еще что-то? Э, пропади все пропадом! Лучше не думать! Но как бы то ни было, за долю своей вины я должен ответить. Я такой же человек, как и все, не с неба послан. Необязательно мне ходить в руководящих. Я был как шар, наполненный воздухом, но теперь сам проколол этот шар и пришей в норму. В тридцать шесть лет еще не поздно начать. Начну с рядового инженера!»
Так рассуждая и настраивая себя, Омар пришел домой и написал заявление в горком партии. Впервые за последнее время он сел за обеденный стол спокойным, шутил, улыбался, всем своим видом как бы просил у жены и дочери прощение за их переживания и, когда почувствовал, что в доме наступил мир, оделся и пошел в горком.
Вторым секретарем горкома партии был Миндагали Балаусаев, его ровесник, ранее работавший в совхозе парторгом. Человек немного скрытный, предпочитавший на собраниях оставаться в тени, он был непонятен Омару, а возможно, Омар не присматривался к нему. Иногда члены бюро горкома попросту забывали о присутствии Балаусаева. Скромный, сдержанный на службе, в командировках он позволял себе расслабиться, бывал Б ГОСТЯХ, острил и при случае мог даже переброситься в картишки. Ходили слухи, что он сумел расположить к себе Алексеева и Берденова, а сам за их спиной плел интриги, и они якобы позволяли себя водить за нос; что все прозвища, которые прочно закрепились за Омаром — Кокжал (Вожак стаи),
Волкодав, Кладбище выговоров, Сукукбас (Выходящий из воды сухим), придуманы им. До Омара доходили эти слухи, но он не обращал на них внимания, посмеивался и говорил, что у человека, который на виду, всегда много прозвищ, это закономерно.
Когда Омар вошел в кабинет этого самого Балаусаева, тот вскочил с места и обрадовался так, будто воскрес его покойный отец. Он пошел навстречу Омару, двумя руками сжал его ладонь и усадил, придвинув стул к торцу стола, где красовались телефонные аппараты.
В кабинете он оказался не один: в мягких креслах восседали Аблез с раздутой, будто опухоль, шеей и еще какой-то, не менее толстый, казах.
— Как поживаете? Как отдыхается? Все ли в порядке дома? Как здоровье женге? — засыпал Омара вопросами Балаусаев и, повернувшись к толстому казаху, спросил: — Вы не знакомы? — И, снова обратясь к Омару, представил:— Прошу любить и жаловать, это Сарымсаков, так сказать, новый мэр города, а это,— он кивнул на Омара,— старый!
— Как же, я вас давно знаю! — охотно откликнулся толстый казах.— Мне мое начальство постоянно твердило, мол, берите пример с Берденова.
— Знаете,— пошутил Балаусаев,— что говорят наши ортасцы? Они говорят: ушел Берденов, пришел на его место его отец! — Пошутить-то Балаусаев пошутил, но тут же смутился и, чтобы заполнить неловкую паузу и смягчить свою неуместную шутку, сказал: — Конечно, мне известно, что вы никуда не ушли, но не объяснишь же всем, что вы временно... находитесь в отпуске. Как говорится, на чужой роток не накинешь платок. Собака лает, а караван идет дальше, ведь так?
Омар ничего не мог понять из этой словесной мешанины—расспросы о здоровье Сауле, которую Балаусаев никогда не видел, оскорбительные шутки, опять же увещевания: собака лает, караван идет дальше. Как все расценить? Возможно, Балаусаев видел их прогулку с Алексеевым и, не зная складывающейся ситуации, на всякий случай ведет себя и так и эдак? И что значит «временно находитесь в отпуске»?
Балаусаев проясниться не спешил.
— Я не помешал вашему разговору? — спросил его Омар.
Балаусаев запротестовал:
— Да о чем вы говорите! Сами знаете, разве дела когда-нибудь кончаются? Да и куда они убегут! — Он громко рассмеялся. Смех его был детским, непосредственным.— Если для наших коллег мы станем жалеть время, кем же после этого мы будем?
Они поговорили еще примерно с полчаса о том о сем. Аблез не принимал в разговоре участия. Только слушал. Омар дождался паузы в этой радушной, никчемной беседе и сказал:
— Миндагали, вот какое дело привело меня к тебе.— Он вытащил из кармана свернутый вчетверо лист.
Балаусаев встрепенулся, потянулся за бумагой. «Оказывается, у него улыбчивые глаза и длинные ресницы!» — совсем некстати отметил Омар.
— Ну-ка, ну-ка, давайте посмотрим, что вы тут написали!— глазами улыбался Балаусаев. Сейчас он походил на картежника, которому идет карта и который говорит своему партнеру: ну-ка посмотрим, чем пойдете вы!
Хотя всем своим предшествующим поведением Балаусаев производил впечатление решительного человека, отнюдь не мямли и не волокитчика, сейчас, прочитав заявление Омара, надолго умолк. Он снова перечитал заявление, протянул: та-а-ак! — и опять прочно замолчал; его сухое маленькое тело стало еще меньше, лицо сжалось до размеров кулака, а на скулах дыбом поднялся светлый пушок. Когда он поднял свои улыбчивые глаза от листа бумаги, Омар прочитал в них разочарование и неуверенность. Их даже заволокла какая-то маслянистая пленка, а девичьи ресницы еще больше загнулись. Он посидел, посидел и отдал листок Аблезу. Тот быстро пробежал его глазами. На лице Аблеза было написано: а я давно знал, что так будет! Он, в свою очередь, передал заявление Сарымсакову. Тот, прочитав, с удивлением уставился на Охмара. Сказал:
— Работу вы, конечно, получите, но рядовым инженером... Не оскорбительно ли это для вас? Может быть, мы на бюро подумаем...
— Принять на работу рядового инженера или не принять— в компетенции директора комбината. Впрочем, это может решить и начальник шахты,— подал голос Аблез. В его интонациях слышалось примерно следующее: коль ничего не понимаете, не в курсе дела, так и не вмешивайтесь! Наверно, люди, которые не имеют собственного мнения и руководствуются чужим, обладают способностью, в свою очередь, убеждать других: Сарымсаков и Балаусаев умолкли, будто их треснули лицом о землю,
— На бюро нет необходимости ставить один и тот же вопрос дважды,— сказал Аблез,— мы уже рассматривали персональное дело товарища Берденова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137