«Конкабай сказал то-то», «Конкабай нехорошо поступил», а кто такой Конкабай, что он сделал — пойди догадайся. С ходу начинает растолковывать свое отношение к событию, а в чем его суть, сказать и не догадается. Из его баек ничего нельзя понять, ясно только одно, что рассказывает он для одного себя.
И этот разговорчивый человек, стоило ему переступить порог дома, сразу утратил все красноречие и замолчал. Шофер внес его чемоданы, поставил в передней, сквозь зубы процедил «до свиданья» и ушел, а Аблез облачился в полосатую пижаму и стал умываться. Рауза Ахатовна была дома одна; только когда сели ужинать, вспомнили яро Л а ну. н:,'— А дочь где?
— Не знаю. Что-то новое. У нее не было привычки не являться к ужину.
— Смотри не избалуй...
— Зачем мне говоришь,? Себе лучше скажи!
Разговор на этом иссяк. Ели долго и молча. Перед тем
как разойтись по своим комнатам, Аблез сказал;
— Привез пальто дочери. О зиме, говорят, нужно думать летом. Вытащи из чемодана, пусть отвисится.— И после паузы: — Рауза Ахатовна, Кокеев передал тебе привет. Он так хорошо меня принял! Не скрыл, что на пост председателя горсовета выдвигает мою кандидатуру. Так что готовься!
— Мне-то что готовиться? Сам готовься,— сказала Рауза Ахатовна и ушла в свою комнату.
Лоджия, выходящая на глухой забор, в тихую сторону,— владения Раузы Ахатовны, а балкон, глядящий на улицу,— его, Аблеза. Неудобно, конечно. Если с улицы кто посмотрит, все на виду, да что поделаешь?.. После прогулки с Рексом он, по привычке, лег на балконе на раскладушку и стал смотреть на небо: темно-синий бархат поизносился, а звезды на нем как дыры. Вдруг у него сильно поднялось настроение, грудь распирала радость, показалось, что он еле вмещается на балконе, что существует только он и мир, а он — владыка мира. Поднял правую ногу — и исчезли сотни звезд, поднял руку, растопырив ладонь,— исчезла еще сотня. От этого занятия его отвлек низкий гудящий голос Раузы Ахатовны; он понял, что пришла дочь и Рауза Ахатовна воспитывает ее. Он одобрил поступок жены: правильно, все же у них девочка, не парень, можно упустить момент, девчонка собьется с праведного пути.
Аблез, возлежавший на раскладушке, хоть и узнал, что вернулась дочь, но того, о чем они говорили с матерью, не расслышал; не увидел он и что Лана примеряла пальто, и. что оно ей не понравилось, и что, взглянув на этикетку, она поняла: пальто куплено в магазине уцененных товаров, и обиделась, и наконец решила выполнить свой замысел, написала на листке: «Я ушла, ушла навсегда, меня не ищите!» — и ушла,— всего этого он не знал.
Он также не знал, что его премиленькая привычка покупать одежду только в магазинах уцененных товаров, когда в доме полный достаток, увенчала наконец развал семьи.
Аблез и Рауза Ахатовна хватились дочери лишь утром за завтраком. Они и подумать не могли, что она способна на такое. Когда увидели в гостиной на столе белеющий лист бумаги, оба, словно лишившись дара речи, застыли о открытыми ртами.
— Сукина дочь, что вытворяет! — сказал Аблез.
— С ума, наверно, сошла! — сказала Рауза Ахатовна.
Оба пришли на службу с опозданием на час. В гостиной посудили-посовещались и пришли к выводу — пока никому не говорить о случившемся. Мало ли что в семье бывает. Детская выходка. Посердится, успокоится и вернется. И в милицию не нужно сообщать. Зачем поднимать лишний шум? Потом, когда дочь вернется, сами же попадут в глупое положение.
Прошел день, прошла ночь. Лана не вернулась. Долго вечером сидели в гостиной, в результате Рекс остался без прогулки. Когда он от скуки начал повизгивать и лаять, его заперли в кабинете Аблеза.
— Надо же именно сейчас, в решающий момент, выкинуть такую штуку! — сказал Аблез.
Рауза Ахатовна поняла, почему этот момент муж назвал решающим: стоит вопрос о его продвижении по службе. Если станет известно о выходке Ланы, тогда считай, что все может повернуться вспять. Не то что продвижение— как бы не лишиться того, что есть. Всегда найдутся люди, которые обвинят его в неумении воспитать одну- единственную дочь.
— Она никуда не денется, дней через пять-шесть найдется, нечего паниковать...
Рауза Ахатовна встала и молча ушла в лоджию. Стоит Раузе Ахатовне взглянуть в окуляр телескопа, как она забывает обо всем. Знакомые звезды, знакомый мир; она начинает странствие по нему: хранящие древние тайны бесконечные галактики; звезды, звезды, каждая больше солнца, они отдаляются и отдаляются друг от друга. Куда они движутся? Сколько она ни смотрит, глаз никак не может насытиться видом Вселенной, этой звездной бездной... Обычно Рауза Ахатовна мечтает открыть неизвестную планету и увековечить свое имя, но сейчас она довольна и сопричастностью к этой бесконечной вечности. О большем сегодня она не мечтает... Возможно, это один из способов убежать от никчемных, пустых хлопот, от неудачно сложившейся жизни в этом холодном каменном гнезде, кто знает.
«Ну, завтра уж я вам докажу!» — думал Жексен. Он пришел домой пораньше, чтобы успеть выспаться, хорошо отдохнуть перед решающим днем, лег спозаранок, но не то что уснуть—глаз сомкнуть не может. Только задремал— откуда-то на машине, тарахтя, прикатил отец.
«А. мотор у него барахлит, нужно посмотреть»,—машинально отметил Жексен, лежа с открытыми глазами. Опять задремал — и снова его разбудил отец своим громким басом. Немного навеселе он, что ли? Приказал своей токал— молодой жене — поставить чай и созвать всех детей. Между комнатой, где лежит Жексен, и отцом — глухая стена, но и она не в состоянии препятствовать раскатам голоса расшумевшегося отца. Жексен подумал, что отец погудит и утихомирится, но не тут-то было. Напившись чаю, он начал читать малышам богатырский эпос. Что это чтение затянется надолго, Жексен знал по горькому опыту. Он крепко зажмурил глаза, но не смог улежать на одном боку, стал ворочаться туда-сюда, ему захотелось встать и послушать эпос вместе с малышами, но нужно спать, впереди решающий день, он уже предупредил своего начальника Оразхана, что завтра сделает еще одну попытку установить рекорд. Чем брать свое слово обратно, лучше умереть. Иван Иванович уж сколько времени твердит: «Жексенка, кроме тебя, никто рекорд не поставит. Ради чести нашей шахты не подкачай!» Оразхан тоже бормочет: «Опозорили нас жездиликовцы!» Эпосу, кажется, не будет конца. Жексен начинает злиться. «Ну и повело человека! Зря я вызвался с этим рекордом. Не мог отказать Омару-ага, потому и согласился. И иначе зачем мне все это? Замучают только газетчики да киношники, будут писать, снимать. Не дадут жить спокойно.— Он вспомнил Омара, вспомнил скандал на кладбище.—Конечно, ничего из-за этого с Омаром не случится, но все же перед ним неудобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
И этот разговорчивый человек, стоило ему переступить порог дома, сразу утратил все красноречие и замолчал. Шофер внес его чемоданы, поставил в передней, сквозь зубы процедил «до свиданья» и ушел, а Аблез облачился в полосатую пижаму и стал умываться. Рауза Ахатовна была дома одна; только когда сели ужинать, вспомнили яро Л а ну. н:,'— А дочь где?
— Не знаю. Что-то новое. У нее не было привычки не являться к ужину.
— Смотри не избалуй...
— Зачем мне говоришь,? Себе лучше скажи!
Разговор на этом иссяк. Ели долго и молча. Перед тем
как разойтись по своим комнатам, Аблез сказал;
— Привез пальто дочери. О зиме, говорят, нужно думать летом. Вытащи из чемодана, пусть отвисится.— И после паузы: — Рауза Ахатовна, Кокеев передал тебе привет. Он так хорошо меня принял! Не скрыл, что на пост председателя горсовета выдвигает мою кандидатуру. Так что готовься!
— Мне-то что готовиться? Сам готовься,— сказала Рауза Ахатовна и ушла в свою комнату.
Лоджия, выходящая на глухой забор, в тихую сторону,— владения Раузы Ахатовны, а балкон, глядящий на улицу,— его, Аблеза. Неудобно, конечно. Если с улицы кто посмотрит, все на виду, да что поделаешь?.. После прогулки с Рексом он, по привычке, лег на балконе на раскладушку и стал смотреть на небо: темно-синий бархат поизносился, а звезды на нем как дыры. Вдруг у него сильно поднялось настроение, грудь распирала радость, показалось, что он еле вмещается на балконе, что существует только он и мир, а он — владыка мира. Поднял правую ногу — и исчезли сотни звезд, поднял руку, растопырив ладонь,— исчезла еще сотня. От этого занятия его отвлек низкий гудящий голос Раузы Ахатовны; он понял, что пришла дочь и Рауза Ахатовна воспитывает ее. Он одобрил поступок жены: правильно, все же у них девочка, не парень, можно упустить момент, девчонка собьется с праведного пути.
Аблез, возлежавший на раскладушке, хоть и узнал, что вернулась дочь, но того, о чем они говорили с матерью, не расслышал; не увидел он и что Лана примеряла пальто, и. что оно ей не понравилось, и что, взглянув на этикетку, она поняла: пальто куплено в магазине уцененных товаров, и обиделась, и наконец решила выполнить свой замысел, написала на листке: «Я ушла, ушла навсегда, меня не ищите!» — и ушла,— всего этого он не знал.
Он также не знал, что его премиленькая привычка покупать одежду только в магазинах уцененных товаров, когда в доме полный достаток, увенчала наконец развал семьи.
Аблез и Рауза Ахатовна хватились дочери лишь утром за завтраком. Они и подумать не могли, что она способна на такое. Когда увидели в гостиной на столе белеющий лист бумаги, оба, словно лишившись дара речи, застыли о открытыми ртами.
— Сукина дочь, что вытворяет! — сказал Аблез.
— С ума, наверно, сошла! — сказала Рауза Ахатовна.
Оба пришли на службу с опозданием на час. В гостиной посудили-посовещались и пришли к выводу — пока никому не говорить о случившемся. Мало ли что в семье бывает. Детская выходка. Посердится, успокоится и вернется. И в милицию не нужно сообщать. Зачем поднимать лишний шум? Потом, когда дочь вернется, сами же попадут в глупое положение.
Прошел день, прошла ночь. Лана не вернулась. Долго вечером сидели в гостиной, в результате Рекс остался без прогулки. Когда он от скуки начал повизгивать и лаять, его заперли в кабинете Аблеза.
— Надо же именно сейчас, в решающий момент, выкинуть такую штуку! — сказал Аблез.
Рауза Ахатовна поняла, почему этот момент муж назвал решающим: стоит вопрос о его продвижении по службе. Если станет известно о выходке Ланы, тогда считай, что все может повернуться вспять. Не то что продвижение— как бы не лишиться того, что есть. Всегда найдутся люди, которые обвинят его в неумении воспитать одну- единственную дочь.
— Она никуда не денется, дней через пять-шесть найдется, нечего паниковать...
Рауза Ахатовна встала и молча ушла в лоджию. Стоит Раузе Ахатовне взглянуть в окуляр телескопа, как она забывает обо всем. Знакомые звезды, знакомый мир; она начинает странствие по нему: хранящие древние тайны бесконечные галактики; звезды, звезды, каждая больше солнца, они отдаляются и отдаляются друг от друга. Куда они движутся? Сколько она ни смотрит, глаз никак не может насытиться видом Вселенной, этой звездной бездной... Обычно Рауза Ахатовна мечтает открыть неизвестную планету и увековечить свое имя, но сейчас она довольна и сопричастностью к этой бесконечной вечности. О большем сегодня она не мечтает... Возможно, это один из способов убежать от никчемных, пустых хлопот, от неудачно сложившейся жизни в этом холодном каменном гнезде, кто знает.
«Ну, завтра уж я вам докажу!» — думал Жексен. Он пришел домой пораньше, чтобы успеть выспаться, хорошо отдохнуть перед решающим днем, лег спозаранок, но не то что уснуть—глаз сомкнуть не может. Только задремал— откуда-то на машине, тарахтя, прикатил отец.
«А. мотор у него барахлит, нужно посмотреть»,—машинально отметил Жексен, лежа с открытыми глазами. Опять задремал — и снова его разбудил отец своим громким басом. Немного навеселе он, что ли? Приказал своей токал— молодой жене — поставить чай и созвать всех детей. Между комнатой, где лежит Жексен, и отцом — глухая стена, но и она не в состоянии препятствовать раскатам голоса расшумевшегося отца. Жексен подумал, что отец погудит и утихомирится, но не тут-то было. Напившись чаю, он начал читать малышам богатырский эпос. Что это чтение затянется надолго, Жексен знал по горькому опыту. Он крепко зажмурил глаза, но не смог улежать на одном боку, стал ворочаться туда-сюда, ему захотелось встать и послушать эпос вместе с малышами, но нужно спать, впереди решающий день, он уже предупредил своего начальника Оразхана, что завтра сделает еще одну попытку установить рекорд. Чем брать свое слово обратно, лучше умереть. Иван Иванович уж сколько времени твердит: «Жексенка, кроме тебя, никто рекорд не поставит. Ради чести нашей шахты не подкачай!» Оразхан тоже бормочет: «Опозорили нас жездиликовцы!» Эпосу, кажется, не будет конца. Жексен начинает злиться. «Ну и повело человека! Зря я вызвался с этим рекордом. Не мог отказать Омару-ага, потому и согласился. И иначе зачем мне все это? Замучают только газетчики да киношники, будут писать, снимать. Не дадут жить спокойно.— Он вспомнил Омара, вспомнил скандал на кладбище.—Конечно, ничего из-за этого с Омаром не случится, но все же перед ним неудобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137