Сначала Мария, не раздумывая, бросилась к нему в объятия — значит, любила. Затем утром (Кипарисов это почувствовал), когда он развивал перед ней планы будущей семейной жизни, вдруг обиделась на него. Не понимая причин этой обиды, он просто не обращал на нее внимания. Потом, когда он выказал ревность, такую естественную для любящего человека, Мария оскорбилась настолько, что пошла на разрыв. За что же он был наказан — за откровенность, за искренность?
Горько было тогда на душе у Кипарисова. Запершись в своей каюте на «Державном», он стал думать о своих неудачах, о Марии и припоминать прошлое. И вдруг перед ним возникло другое лицо — лицо Анны. Тогда она еще не была Высотиной, и он, затянутый в
мундир, сделал ей предложение в сквере, а она рассмеялась ему в лицо. Это тоже было непонятно... Теперь память услужливо подбрасывала ему, как щепки в огонь, самые неприятные воспоминания: ночной разговор с Вы-сотиным в каюте, слова Серова «У вас мусор на душе»... «Значит, всякий раз, когда я высказываю то, что думаю, от меня отворачиваются, и я терплю неудачу. Но почему же так?» Кипарисов считал себя всегда человеком чести. Он допускал, что мог в чем-то ошибаться, отстаивая свои взгляды, мог отвергать какие-то чувства во имя служебных успехов и понимал, что это может осуждаться, но чтобы его самое заветное, сам его внутренний мир отталкивал других?.. Первым желанием было отвергнуть такую мысль, как нелепую и дикую. Кипарисов стал спешно припоминать тех, кто относился к нему неизменно хорошо: Николаев, Панкратов... «Неужели только они, знающие меня лишь с официальной, служебной стороны?.. — Может быть, Маратов, ведь он дал мне положительную характеристику?!» И тут перед Кипарисовым предстала позорная сцена: он стоит и подслушивает разговор Маратова с Николаевым, потом думает над тем, что сказать Маратову, чтобы показаться ему в выигрышном освещении. «Фальшь! Неужто же я должен фальшивить, чтобы люди выше ценили меня?.. — Мысль его снова перескочила к Марии. — А ей разве вовсе чужды и честолюбие, и ревность?..» Он побоялся ответить на этот вопрос. Это было слишком тяжело. Эгоистическое чувство не позволяло Кипарисову безжалостно осудить себя. На его счастье, в каюту постучались. Потом захлестнули срочные дела.
«Мария просто вспылила, зайду к ней, объяснюсь — и все уладится», — успокаивал он себя.Разговор с Порядовым не произвел на Кипарисова особенно глубокого впечатления (интересная частность в ходе учений — не более). На совещании выступление Светова, которого он считал правым, взволновало и убедило его. Однако Кипарисов сумел оценить ситуацию и понять, что выступать против Панкратова опасно.
В другое время он, конечно, промолчал бы, отвел бы взгляд от Порядова, оправдал себя тем, что не разобрался и не продумал все достаточно основательно, да и не обязан быть выскочкой. Но тут внутренний голос шепнул ему: «А ведь ты снова финтишь, лжешь, а еще
считаешь себя человеком чести». Все в нем возмутилось. Он уже не мог бы сохранить уважение к себе, уже не мог бы открыто посмотреть в глаза Марии, если бы не сказал:
— Я поддерживаю командира «Дерзновенного».
Трудно было произнести эти слова, но зато как радостно было, когда Высотин и Светов пожали ему руки. Кипарисов был горд собой, как никогда, и это было захватывающее чувство, когда ни от кого и ничего не надо скрывать.
...Кипарисов отер рукавом шинели залепленный снегом подбородок и криво усмехнулся: «Вот уж вел себя благородно, а снова искренность привела к краху... поди разберись...»
У трапа «Державного» Кипарисова встретил Николаев.
— Что ж вы, батенька, Ипполит Аркадьевич, ни с того ни с сего, не спросившись броду, сунулись?.. — спросил он и развел руками.
— Значит, считаете, не дадут мне корабля? — ответил вопросом на вопрос Кипарисов.
Николаев пожал плечами.
— Напишите рапорт... нет, лучше личное письмо Илье Потаповичу... Объясните, как дурь в голову ударила, ну и обойдется.
Кипарисов хотел уже согласиться, но тут же подумал, что скажут Высотин, Светов, другие офицеры. А Мария? Конечно, до нее это дойти не могло. И все же...
— Наверно, не смогу, товарищ .командир, — сказал он и прошел мимо глядевшего на него свысока Николаева.
Говорят, благими намерениями ад вымощен. Только вчерашней бессонной ночью Анна решила подчинить свои дела строгому графику, чтобы больше уделять времени семье и воспитанию Сережи, как с самого утра график нарушился.
Анна чуть не опоздала на работу: раскапризничалась Ниночка, подгорела манная каша,, и ее пришлось заново варить, а тут, как на зло, испортилась электроплитка.
Не ладилось то одно, то другое, Сережа долго не вставал с постели и одевался так медленно, сонно и так неохотно разыскивал по углам детской разбросанные башмаки и чулки, что Анне, ярой противнице каких бы то ни было телесных наказаний, захотелось на сей раз отодрать сына за ухо. Она так и не дождалась, когда Сережа сядет, готовить уроки.
На верфи Анну ждали срочные дела. Случилось досадное происшествие — на ночной смене отдел технического контроля забраковал несколько важных деталей. Эти детали были изготовлены на токарном станке с помощью приспособления, придуманного техником и одобренного ею, главным инженером Линой Высотиной. Половину утра провела она в цехе, ломая голову над тем, как исправить дело. Меж тем, в конструкторском бюро ее ждали с нетерпением — нужно было срочно утвердить чертежи. Потом ее пригласил к себе директор и сообщил, что от завода-поставщика получена документация на усовершенствованные турбины, которые впредь будут устанавливаться на строящихся кораблях. Это была приятная новость. И Анна, рассматривая вместе с директором технические проспекты, мысленно уже видела сошедшие со стапелей верфи корабли, оборудованные новейшей техникой. Новые турбины, судя по описанию, будут более экономичными, мощными, выносливыми и надежными в эксплуатации. Но тут же Анна с грустью подумала о тех, так называемых «старых» кораблях, которым скоро, видно, будет не под силу удержаться в боевом строю. Их было немало, этих «старых» кораблей. Анна строила и ремонтировала их. Она знала их, как знают в лицо добрых знакомых. Она думала о них, как о живых любимых существах, которых время безнадежно и жестоко до срока состарило. «Значит, их всех через год — два куда-то на левый фланг!»— мелькнула у нее мысль. Она высказала ее директору, и тот, не понимая душевного состояния Анны, сказал нечто обязательное и официальное, вроде: «Все это естественный и неизбежный процесс, все так понятно, и против этого ничего не поделаешь». Анна тяжело вздохнула. На ознакомление с новыми техническими проектами ушла часть обеденного перерыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Горько было тогда на душе у Кипарисова. Запершись в своей каюте на «Державном», он стал думать о своих неудачах, о Марии и припоминать прошлое. И вдруг перед ним возникло другое лицо — лицо Анны. Тогда она еще не была Высотиной, и он, затянутый в
мундир, сделал ей предложение в сквере, а она рассмеялась ему в лицо. Это тоже было непонятно... Теперь память услужливо подбрасывала ему, как щепки в огонь, самые неприятные воспоминания: ночной разговор с Вы-сотиным в каюте, слова Серова «У вас мусор на душе»... «Значит, всякий раз, когда я высказываю то, что думаю, от меня отворачиваются, и я терплю неудачу. Но почему же так?» Кипарисов считал себя всегда человеком чести. Он допускал, что мог в чем-то ошибаться, отстаивая свои взгляды, мог отвергать какие-то чувства во имя служебных успехов и понимал, что это может осуждаться, но чтобы его самое заветное, сам его внутренний мир отталкивал других?.. Первым желанием было отвергнуть такую мысль, как нелепую и дикую. Кипарисов стал спешно припоминать тех, кто относился к нему неизменно хорошо: Николаев, Панкратов... «Неужели только они, знающие меня лишь с официальной, служебной стороны?.. — Может быть, Маратов, ведь он дал мне положительную характеристику?!» И тут перед Кипарисовым предстала позорная сцена: он стоит и подслушивает разговор Маратова с Николаевым, потом думает над тем, что сказать Маратову, чтобы показаться ему в выигрышном освещении. «Фальшь! Неужто же я должен фальшивить, чтобы люди выше ценили меня?.. — Мысль его снова перескочила к Марии. — А ей разве вовсе чужды и честолюбие, и ревность?..» Он побоялся ответить на этот вопрос. Это было слишком тяжело. Эгоистическое чувство не позволяло Кипарисову безжалостно осудить себя. На его счастье, в каюту постучались. Потом захлестнули срочные дела.
«Мария просто вспылила, зайду к ней, объяснюсь — и все уладится», — успокаивал он себя.Разговор с Порядовым не произвел на Кипарисова особенно глубокого впечатления (интересная частность в ходе учений — не более). На совещании выступление Светова, которого он считал правым, взволновало и убедило его. Однако Кипарисов сумел оценить ситуацию и понять, что выступать против Панкратова опасно.
В другое время он, конечно, промолчал бы, отвел бы взгляд от Порядова, оправдал себя тем, что не разобрался и не продумал все достаточно основательно, да и не обязан быть выскочкой. Но тут внутренний голос шепнул ему: «А ведь ты снова финтишь, лжешь, а еще
считаешь себя человеком чести». Все в нем возмутилось. Он уже не мог бы сохранить уважение к себе, уже не мог бы открыто посмотреть в глаза Марии, если бы не сказал:
— Я поддерживаю командира «Дерзновенного».
Трудно было произнести эти слова, но зато как радостно было, когда Высотин и Светов пожали ему руки. Кипарисов был горд собой, как никогда, и это было захватывающее чувство, когда ни от кого и ничего не надо скрывать.
...Кипарисов отер рукавом шинели залепленный снегом подбородок и криво усмехнулся: «Вот уж вел себя благородно, а снова искренность привела к краху... поди разберись...»
У трапа «Державного» Кипарисова встретил Николаев.
— Что ж вы, батенька, Ипполит Аркадьевич, ни с того ни с сего, не спросившись броду, сунулись?.. — спросил он и развел руками.
— Значит, считаете, не дадут мне корабля? — ответил вопросом на вопрос Кипарисов.
Николаев пожал плечами.
— Напишите рапорт... нет, лучше личное письмо Илье Потаповичу... Объясните, как дурь в голову ударила, ну и обойдется.
Кипарисов хотел уже согласиться, но тут же подумал, что скажут Высотин, Светов, другие офицеры. А Мария? Конечно, до нее это дойти не могло. И все же...
— Наверно, не смогу, товарищ .командир, — сказал он и прошел мимо глядевшего на него свысока Николаева.
Говорят, благими намерениями ад вымощен. Только вчерашней бессонной ночью Анна решила подчинить свои дела строгому графику, чтобы больше уделять времени семье и воспитанию Сережи, как с самого утра график нарушился.
Анна чуть не опоздала на работу: раскапризничалась Ниночка, подгорела манная каша,, и ее пришлось заново варить, а тут, как на зло, испортилась электроплитка.
Не ладилось то одно, то другое, Сережа долго не вставал с постели и одевался так медленно, сонно и так неохотно разыскивал по углам детской разбросанные башмаки и чулки, что Анне, ярой противнице каких бы то ни было телесных наказаний, захотелось на сей раз отодрать сына за ухо. Она так и не дождалась, когда Сережа сядет, готовить уроки.
На верфи Анну ждали срочные дела. Случилось досадное происшествие — на ночной смене отдел технического контроля забраковал несколько важных деталей. Эти детали были изготовлены на токарном станке с помощью приспособления, придуманного техником и одобренного ею, главным инженером Линой Высотиной. Половину утра провела она в цехе, ломая голову над тем, как исправить дело. Меж тем, в конструкторском бюро ее ждали с нетерпением — нужно было срочно утвердить чертежи. Потом ее пригласил к себе директор и сообщил, что от завода-поставщика получена документация на усовершенствованные турбины, которые впредь будут устанавливаться на строящихся кораблях. Это была приятная новость. И Анна, рассматривая вместе с директором технические проспекты, мысленно уже видела сошедшие со стапелей верфи корабли, оборудованные новейшей техникой. Новые турбины, судя по описанию, будут более экономичными, мощными, выносливыми и надежными в эксплуатации. Но тут же Анна с грустью подумала о тех, так называемых «старых» кораблях, которым скоро, видно, будет не под силу удержаться в боевом строю. Их было немало, этих «старых» кораблей. Анна строила и ремонтировала их. Она знала их, как знают в лицо добрых знакомых. Она думала о них, как о живых любимых существах, которых время безнадежно и жестоко до срока состарило. «Значит, их всех через год — два куда-то на левый фланг!»— мелькнула у нее мысль. Она высказала ее директору, и тот, не понимая душевного состояния Анны, сказал нечто обязательное и официальное, вроде: «Все это естественный и неизбежный процесс, все так понятно, и против этого ничего не поделаешь». Анна тяжело вздохнула. На ознакомление с новыми техническими проектами ушла часть обеденного перерыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145