И летит она, летит, и не за что ей уцепиться. Ей было страшно. Но на этом страшном хотелось сосредоточиться, чтобы найти спасительный выход.
В обеденный перерыв начальник цеха взял ее под руку и повел в медпункт. Мария хотела было отказаться идти туда, сказать, что она вполне здорова, но подумала: «Пусть лучше меня считают больной, тогда всем будет понятно мое состояние и все отстанут, и никому ничего не надо будет объяснять». Она и правда ощущала легкое головокружение и боль в сердце.
Молодой врач, недавно со студенческой скамьи, внимательно и долго выслушивал Марию. Он не находил никаких отступлений от нормы, но признаться в этом стеснялся. У врача в памяти было огромное количество почерпнутых из книг и лекций примеров, рассказов о болезнях, с трудом поддающихся диагностике, и почти совсем не было жизненного опыта. В конце концов он
дал Марии валерьяновых капель, велел немного отдохнуть на койке.Мария полежала несколько минут с закрытыми глазами. Она слушала завывание метельного ветра, и ей казалось, вот-вот она поймет, что надо делать, как поступить.
— Вам не лучше? — перебил ее мысли врач.
Она поднялась.
— Я выпишу вам направление в поликлинику к невропатологу, — сказал врач, сочувственно смотря на бледное, с темными впадинами под глазами, лицо Марии. Она кивнула.
Врач сел за стол и, хмуря лоб, что-то написал на бланке.Мария вышла из медпункта, развернула бумажку, прочитала диагноз: «Вегетаневроз». «Вот как определяются мои переживания, — усмехнувшись, подумала она, — и лечить их, наверно, можно просто, валерьянкой и бромом».
Она скомкала и выбросила бумажку. «Нет, я должна заставить себя больше не думать об этом». Она снова вернулась в цех. С грехом пополам дотянула до конца рабочего дня, пообедала в заводской столовой, зашла в клуб, наблюдала в спортзале за тренировкой волейбольных команд, даже сама попробовала играть.
Она вышла из спортзала и взглянула на часы: половина восьмого. «Едва успею добежать домой, — мелькнула мысль. Тут же она испугалась ее. Как же. я буду с ним говорить? Ипполит, конечно, уже считает меня своей женой». Она чуть не расплакалась. Едва окунувшись в выстраданное в мечтах счастье, она уже должна отказаться от него. «То есть почему должна? Кто меня заставляет?».
Но может ли она, оставаясь сама собой, жить с Ипполитом, помогать ему делать карьеру? «Делать карьеру!» — какие это пустые, безнадежно ветхие, дрянные слова. И все-таки именно в них, кажется, видит Ипполит смысл жизни. А я — только приложение к этому».
...Ведь если теперь она прогонит его, Ипполит сочтет ее просто вздорной, даже сумасшедшей бабой. Мария не видела выхода. Она не могла решиться стать женой Кипарисова, но не могла не мечтать именно об этом. «Я должна взвесить, должна выбрать», — думала она,
исстрадавшись, зябко кутаясь в старую, плохо гревшую шубку.Она шла по пустым улицам, заваленным сугробами, подернутыми мглой хлещущей метели, куда глаза глядят. Откуда-то издалека донесся гудок парохода. «Океанский — машинально подумала Мария.— Неужели уже восемь?». Она представила себе Кипарисова, который ждет ее, может быть, уже час в коридоре или у соседей, или, поеживаясь от ветра, на улице, звонит к ней на работу и волнуется.
Она вдруг разом забыла обо всех своих сомнениях, и ей захотелось к нему. Осмотрелась кругом: она забрела на окраину города. Кажется, здесь ей еще не приходилось бывать. Во всяком случае, она не узнавала ни линии деревянных бараков, едва мигавших огнями, вдоль которых шла, ни наполовину возведенных стен строящегося на пригорке дома. Спросить было некого. Вокруг пустынно. Ей стало страшно. Она обернулась. Ветер, до сих пор дувший в спину, ударил в лицо. Мария, пригнув голову, сделала несколько шагов. Где-то сбоку, совсем рядом, мелькнул огонек папиросы.
— Товарищ, товарищ!.. Как мне пройти к старому городку верфи? — крикнула она.
Мужчина в ватнике остановился на мгновение, махнул рукой.
— Направо в переулок, а там дуй вдоль речки, не собьешься. — Он тут же исчез, хлопнув калиткой. «Какой равнодушный человек», — с болью подумала Мария. Потом она свернула в темный переулок и почти побежала. Становилось все страшней, и холод пробирался к самому сердцу.
Ей захотелось вернуться к баракам, постучаться в любой из них, попросить приюта на ночь. Но тут же снова пришла мысль о Кипарисове. «Л может быть, я неправильно истолковала его слова? Может быть, объяснюсь — и все будет хорошо!»
Она и не заметила, как выбежала на крутой берег. Под обрывом белел лед реки. Ветер здесь был злой. Он свистел в ушах и дул в спину с такой силой, что, казалось, вот-вот оторвет от земли и понесет. На противоположном берегу мелькнули огни автомашин, одной, потом другой. «Шоссе,—догадалась Мария. — Перейти бы туда и проголосовать». Она решилась. Как
делала это в далеком детстве, села прямо на снег и по крутой горе съехала на лед. Потом, скользя и спотыкаясь, побрела через речку.
Лед, хотя и потрескивал, казался достаточно крепким. И вдруг ее нога попала в полынью. Мария вскрикнула, упала грудью в наметенный ветром сугроб. Она хотела подняться, но лед под ней обломился, и она с головой ушла под воду. Ей удалось вынырнуть и схватиться за ледяную кромку. Но одежда ее уже намокла, тело окоченело, пальцы сводила судорога. Тусклое снежное крошево неслось со свистом вокруг, где-то далеко на шоссе метались полотнища света, словно пробивая на ощупь дорогу. Это шла машина. Мария с тоской посмотрела на заснеженный и чуть угадывающийся берег, на текучие, раздуваемые ветром сугробы. Ее отделяло от земли несколько метров. Но они были непреодолимы. Как свинец, тянула ко дну меховая шубка, душил затянутый на шее платок. Мелькнула мысль: «Всем мучениям конец...» Ногой она нащупала не то камень, не то дно. Еще раз рванулась на лед. Она повернулась на бок, и ей удалось даже чуть подняться на локтях. Лед трещал, словно кто-то рядом рвал безжалостно на куски шелк. Теряя сознание, Мария закричала дико и безнадежно: «А-а-а!» Она снова оказалась в воде, била по ней рунами, искала ногами дно, цеплялась пальцами за лед, захлебываясь, и, вынырнув, закрыв глаза и запрокинув голову, кричала пронзительно, не переставая пи па мгновение: «Л-а-а!».
Она не видела, как остановилась на шоссе машина, как выскочил из нее человек в военной шинели, не чувствовала, как вытащил он ее и понес на руках. У самого берега, не выдержав их двойной тяжести, снова проломился лед. По пояс в воде, расталкивая льдины коленями, человек выбрался на шоссе. Он с трудом положил Марию на заднее сиденье зиса.
Мария очнулась, чувствуя, что кто-то ножом разжимает ей зубы, она что-то глотнула, закашлялась, не открывая глаз, спросила: «Который час?».
— Скоро девять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
В обеденный перерыв начальник цеха взял ее под руку и повел в медпункт. Мария хотела было отказаться идти туда, сказать, что она вполне здорова, но подумала: «Пусть лучше меня считают больной, тогда всем будет понятно мое состояние и все отстанут, и никому ничего не надо будет объяснять». Она и правда ощущала легкое головокружение и боль в сердце.
Молодой врач, недавно со студенческой скамьи, внимательно и долго выслушивал Марию. Он не находил никаких отступлений от нормы, но признаться в этом стеснялся. У врача в памяти было огромное количество почерпнутых из книг и лекций примеров, рассказов о болезнях, с трудом поддающихся диагностике, и почти совсем не было жизненного опыта. В конце концов он
дал Марии валерьяновых капель, велел немного отдохнуть на койке.Мария полежала несколько минут с закрытыми глазами. Она слушала завывание метельного ветра, и ей казалось, вот-вот она поймет, что надо делать, как поступить.
— Вам не лучше? — перебил ее мысли врач.
Она поднялась.
— Я выпишу вам направление в поликлинику к невропатологу, — сказал врач, сочувственно смотря на бледное, с темными впадинами под глазами, лицо Марии. Она кивнула.
Врач сел за стол и, хмуря лоб, что-то написал на бланке.Мария вышла из медпункта, развернула бумажку, прочитала диагноз: «Вегетаневроз». «Вот как определяются мои переживания, — усмехнувшись, подумала она, — и лечить их, наверно, можно просто, валерьянкой и бромом».
Она скомкала и выбросила бумажку. «Нет, я должна заставить себя больше не думать об этом». Она снова вернулась в цех. С грехом пополам дотянула до конца рабочего дня, пообедала в заводской столовой, зашла в клуб, наблюдала в спортзале за тренировкой волейбольных команд, даже сама попробовала играть.
Она вышла из спортзала и взглянула на часы: половина восьмого. «Едва успею добежать домой, — мелькнула мысль. Тут же она испугалась ее. Как же. я буду с ним говорить? Ипполит, конечно, уже считает меня своей женой». Она чуть не расплакалась. Едва окунувшись в выстраданное в мечтах счастье, она уже должна отказаться от него. «То есть почему должна? Кто меня заставляет?».
Но может ли она, оставаясь сама собой, жить с Ипполитом, помогать ему делать карьеру? «Делать карьеру!» — какие это пустые, безнадежно ветхие, дрянные слова. И все-таки именно в них, кажется, видит Ипполит смысл жизни. А я — только приложение к этому».
...Ведь если теперь она прогонит его, Ипполит сочтет ее просто вздорной, даже сумасшедшей бабой. Мария не видела выхода. Она не могла решиться стать женой Кипарисова, но не могла не мечтать именно об этом. «Я должна взвесить, должна выбрать», — думала она,
исстрадавшись, зябко кутаясь в старую, плохо гревшую шубку.Она шла по пустым улицам, заваленным сугробами, подернутыми мглой хлещущей метели, куда глаза глядят. Откуда-то издалека донесся гудок парохода. «Океанский — машинально подумала Мария.— Неужели уже восемь?». Она представила себе Кипарисова, который ждет ее, может быть, уже час в коридоре или у соседей, или, поеживаясь от ветра, на улице, звонит к ней на работу и волнуется.
Она вдруг разом забыла обо всех своих сомнениях, и ей захотелось к нему. Осмотрелась кругом: она забрела на окраину города. Кажется, здесь ей еще не приходилось бывать. Во всяком случае, она не узнавала ни линии деревянных бараков, едва мигавших огнями, вдоль которых шла, ни наполовину возведенных стен строящегося на пригорке дома. Спросить было некого. Вокруг пустынно. Ей стало страшно. Она обернулась. Ветер, до сих пор дувший в спину, ударил в лицо. Мария, пригнув голову, сделала несколько шагов. Где-то сбоку, совсем рядом, мелькнул огонек папиросы.
— Товарищ, товарищ!.. Как мне пройти к старому городку верфи? — крикнула она.
Мужчина в ватнике остановился на мгновение, махнул рукой.
— Направо в переулок, а там дуй вдоль речки, не собьешься. — Он тут же исчез, хлопнув калиткой. «Какой равнодушный человек», — с болью подумала Мария. Потом она свернула в темный переулок и почти побежала. Становилось все страшней, и холод пробирался к самому сердцу.
Ей захотелось вернуться к баракам, постучаться в любой из них, попросить приюта на ночь. Но тут же снова пришла мысль о Кипарисове. «Л может быть, я неправильно истолковала его слова? Может быть, объяснюсь — и все будет хорошо!»
Она и не заметила, как выбежала на крутой берег. Под обрывом белел лед реки. Ветер здесь был злой. Он свистел в ушах и дул в спину с такой силой, что, казалось, вот-вот оторвет от земли и понесет. На противоположном берегу мелькнули огни автомашин, одной, потом другой. «Шоссе,—догадалась Мария. — Перейти бы туда и проголосовать». Она решилась. Как
делала это в далеком детстве, села прямо на снег и по крутой горе съехала на лед. Потом, скользя и спотыкаясь, побрела через речку.
Лед, хотя и потрескивал, казался достаточно крепким. И вдруг ее нога попала в полынью. Мария вскрикнула, упала грудью в наметенный ветром сугроб. Она хотела подняться, но лед под ней обломился, и она с головой ушла под воду. Ей удалось вынырнуть и схватиться за ледяную кромку. Но одежда ее уже намокла, тело окоченело, пальцы сводила судорога. Тусклое снежное крошево неслось со свистом вокруг, где-то далеко на шоссе метались полотнища света, словно пробивая на ощупь дорогу. Это шла машина. Мария с тоской посмотрела на заснеженный и чуть угадывающийся берег, на текучие, раздуваемые ветром сугробы. Ее отделяло от земли несколько метров. Но они были непреодолимы. Как свинец, тянула ко дну меховая шубка, душил затянутый на шее платок. Мелькнула мысль: «Всем мучениям конец...» Ногой она нащупала не то камень, не то дно. Еще раз рванулась на лед. Она повернулась на бок, и ей удалось даже чуть подняться на локтях. Лед трещал, словно кто-то рядом рвал безжалостно на куски шелк. Теряя сознание, Мария закричала дико и безнадежно: «А-а-а!» Она снова оказалась в воде, била по ней рунами, искала ногами дно, цеплялась пальцами за лед, захлебываясь, и, вынырнув, закрыв глаза и запрокинув голову, кричала пронзительно, не переставая пи па мгновение: «Л-а-а!».
Она не видела, как остановилась на шоссе машина, как выскочил из нее человек в военной шинели, не чувствовала, как вытащил он ее и понес на руках. У самого берега, не выдержав их двойной тяжести, снова проломился лед. По пояс в воде, расталкивая льдины коленями, человек выбрался на шоссе. Он с трудом положил Марию на заднее сиденье зиса.
Мария очнулась, чувствуя, что кто-то ножом разжимает ей зубы, она что-то глотнула, закашлялась, не открывая глаз, спросила: «Который час?».
— Скоро девять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145