Там, хоронясь от ветра и стужи, исстрадавшиеся, потерявшие все, чем владели, люди ждали своей участи. Вряд ли кто-нибудь из них мог сказать, как и каким образом можно их выручить из беды. Кораблям некуда было пристать. Для самолетов не было посадочной площадки.
Угасло, потонув в волнах, рыжее, как комета, солнце, и наступила звездная ветреная ночь с бледной луной, окруженной дымчатым кольцом, — верным признаком большого мороза.
Но люди надеялись и верили в спасение. Всю долгую ночь светились в горах костры, раздуваемые ветром; бродили люди, обмерзшие, плачущие и стонущие, ищущие тепла или хотя бы какого-нибудь укрытия, одетые, полураздетые и кутающиеся в тряпье, а меж ними серели шинели; солдаты несли охрану и старались наводить хоть какой-либо порядок в этом галдящем, похожем на взбудораженную птичью стаю, лагере. Соорудили наспех кое-какие жилые палатки, вырыли в снегу ямы, прикрыв их сверху обломками досок и ветвями деревьев; в них спасались дети и женщины. Но детей и женщин было больше, чем могли вместить снеговые ямы и палатки. А стужа все крепчала, и к рассвету скопище людей стало затихать, погружаясь в смертельную дрему.
...Утро занялось туманное, промозглое. Надвинулись низкие тучи, и пошел снег, вначале редкий, острый и мелкий, потом все гуще, переходя в пургу. Потеплело, но опасность увеличилась... Кончались скудные запасы продовольствия, которые удалось захватить и спасти. Сквозь мглу курчавился, как белый дым, пар горячих источников, бьющих из скал. Но вода оказалась непригодной для питья. От нее связывало гортань и тошнило. Костры чадили, засыпаемые снегом, а людей все сильнее клонило ко сну...
...Ледяной норд-вест свирепел над океаном. «Державный», получивший задание снять людей со Скалистого, до мачт захлестываемый водой, то срываясь в глубокие ямы между волн, то вскарабкиваясь на их гребни, шел, раскачиваясь, по океану. Настроение у его командира было под стать мрачной злой непогоде.
Безусловное доверие начальника штаба, его симпатия — все то, что помогало до сих пор Николаеву бесхлопотно служить, вдруг как бы обернулось против него. Честь получить трудное и опасное задание была сама по себе теоретически приятна, но сегодня эта честь не привлекала его. «Я надеюсь на вас, как на самого себя, Олег Леонидович. И к этому ничего не хочу добавлять. Все решите сами, на месте», — сказал Панкратов на прощанье.
«Решите сами на месте», — это была формулировка, непривычная в устах начальника штаба. И хотя Николаев понимал, что Панкратов в Белых Скалах не мог предусмотреть возможностей, которые откроются (если откроются!) перед «Державным» на переходе теперь уже не к полуострову, а к острову Скалистому, он почувствовал себя сразу неуютно. В общих чертах картину всего происшедшего уже сообщили летчики, которые, несмотря на снегопад, все же сбросили утром продукты, медикаменты и одежду, а воображение легко ее дорисовало. «Что же я смогу там сделать? — спрашивал себя Николаев. — Куда приткну «Державный», ведь там все смыто, искорежено...» Он то снимал с руки кожаную перчатку, то вновь с силой натягивал ее, щелкая кнопкой на запястье. В рубке не холодно, однако на командире меховой реглан, шапка, — каждую минуту он может выйти на ходовой мостик. За стеклами рубки зеленовато-мертвые катящиеся громады, они то выпирают
до самого борта и даже выше, то куда-то проваливаются, светятся тускло, как стекло на изломе, вздыбливаются, теснятся, сшибаются, хлещут, как очумелые, слепые и глухие ко всему вокруг.
От грохота океана, беспрерывных взлетов и падений, а может быть, того более, от тяжелых мыслей у Николаева нестерпимо ныло в висках. Он чувствовал себя нездоровым.
Волны вблизи дымились морозным желтоватым паром, окатывали палубу, стремясь слизать с нее все, на что у них хватало сил, мчались пенистыми потоками к шпигатам, сваливались водопадами за борт. Ледяная корка на такелаже, на надстройках делалась все толще и походила на стекловидный панцырь. Николаев скучными глазами провожал мечущуюся по палубе воду, поглядывая на блеклую, прыгающую вверх и вниз черту горизонта, на далекий, похожий на черный завиток волос, дымок каботажного суденышка, затерявшегося среди волн, переводил глаза на сидящего с журналом в руках Порядова.
Ударила косматая зеленая волна, по мутным стеклам рубки побежали струйки, как в сильный ливень'. Вахтенный офицер, склонившийся над картой, включил лампочку в металлическом колпаке; на бумагу упал желтый кружок, неприятный и чуждый дневному свету. Николаев поглядел на часы и отдал приказание повернуть к Птичьим Камням. Вахтенный громко повторил приказание, уже обращаясь к рулевому. Тот отрапортовал — повторил приказ вслух, — не отрывая глаз от светящейся студенистым светом картушки компаса.
Навстречу понесло снегом, затемняя стекла; блеклыми языками высовывались водяные гребни до самого горизонта, бестолковые, как стадо баранов, и высокие, как курганы. Издали они казались неподвижными, напоминая лунный мертвый пейзаж. И по этим водяным валам должен пробираться корабль!..
Николаев вздохнул. «Хорошо еще, что Кипарисова не перевели с «Державного». Как бы там к нему ни относились, а моряк он отличный. Вот и сейчас вышел постоять на мостике. Какого черта ему там нужно! Вымок до нитки. Как же, «покоритель стихий»! Николаев усмехнулся. Сам он опасностей не любил. Нравилось ему быть хозяином на большом корабле. Льстил почет.
Приятно было в хорошую погоду и на ходовом мостике постоять, вдыхая свежий воздух, чувствовать себя гораздо более свежим и здоровым, чем те его знакомые, которые полжизни проводили в кабинетах. Еще приятнее были похвалы командиру отличного корабля. Но уже не раз в последнее время он задумывался о том, что служить на берегу или даже в штабе соединения не в пример лучше. Нет, Николаев не был трусом. Он даже, если можно так выразиться, был пассивно храбр. Командуй «Державным» кто-нибудь другой, Николаев мог бы, пожалуй, сейчас безмятежно соснуть в каюте, наплевать на все штормы и опасности. Но обязанность самому принимать ответственные решения, от которых зависит жизнь сотен людей, — это беспокоило и было неприятным. Не хотелось даже думать об этом, а не думать было нельзя, как нельзя было не видеть беспощадной океанской шири, надвигающихся водяных гор, на которые взбирается, а затем скользит вниз, словно в пропасть, корабль.
...Все ближе, явственней темная полоска земли, она вырастает быстро несущейся тучей, вытягивается в длину и высоту, заостряется, четко вырисовываясь сквозь снежную муть, которая скрадывает расстояние и увеличивает опасность.
Качка заметно уменьшается, «Державный» поворачивает вдоль восточного побережья Скалистого, Каменная гряда Птичьих Камней прикрывает его от неистового норд-веста, который теперь уже не знает, откуда бы покрепче ударить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Угасло, потонув в волнах, рыжее, как комета, солнце, и наступила звездная ветреная ночь с бледной луной, окруженной дымчатым кольцом, — верным признаком большого мороза.
Но люди надеялись и верили в спасение. Всю долгую ночь светились в горах костры, раздуваемые ветром; бродили люди, обмерзшие, плачущие и стонущие, ищущие тепла или хотя бы какого-нибудь укрытия, одетые, полураздетые и кутающиеся в тряпье, а меж ними серели шинели; солдаты несли охрану и старались наводить хоть какой-либо порядок в этом галдящем, похожем на взбудораженную птичью стаю, лагере. Соорудили наспех кое-какие жилые палатки, вырыли в снегу ямы, прикрыв их сверху обломками досок и ветвями деревьев; в них спасались дети и женщины. Но детей и женщин было больше, чем могли вместить снеговые ямы и палатки. А стужа все крепчала, и к рассвету скопище людей стало затихать, погружаясь в смертельную дрему.
...Утро занялось туманное, промозглое. Надвинулись низкие тучи, и пошел снег, вначале редкий, острый и мелкий, потом все гуще, переходя в пургу. Потеплело, но опасность увеличилась... Кончались скудные запасы продовольствия, которые удалось захватить и спасти. Сквозь мглу курчавился, как белый дым, пар горячих источников, бьющих из скал. Но вода оказалась непригодной для питья. От нее связывало гортань и тошнило. Костры чадили, засыпаемые снегом, а людей все сильнее клонило ко сну...
...Ледяной норд-вест свирепел над океаном. «Державный», получивший задание снять людей со Скалистого, до мачт захлестываемый водой, то срываясь в глубокие ямы между волн, то вскарабкиваясь на их гребни, шел, раскачиваясь, по океану. Настроение у его командира было под стать мрачной злой непогоде.
Безусловное доверие начальника штаба, его симпатия — все то, что помогало до сих пор Николаеву бесхлопотно служить, вдруг как бы обернулось против него. Честь получить трудное и опасное задание была сама по себе теоретически приятна, но сегодня эта честь не привлекала его. «Я надеюсь на вас, как на самого себя, Олег Леонидович. И к этому ничего не хочу добавлять. Все решите сами, на месте», — сказал Панкратов на прощанье.
«Решите сами на месте», — это была формулировка, непривычная в устах начальника штаба. И хотя Николаев понимал, что Панкратов в Белых Скалах не мог предусмотреть возможностей, которые откроются (если откроются!) перед «Державным» на переходе теперь уже не к полуострову, а к острову Скалистому, он почувствовал себя сразу неуютно. В общих чертах картину всего происшедшего уже сообщили летчики, которые, несмотря на снегопад, все же сбросили утром продукты, медикаменты и одежду, а воображение легко ее дорисовало. «Что же я смогу там сделать? — спрашивал себя Николаев. — Куда приткну «Державный», ведь там все смыто, искорежено...» Он то снимал с руки кожаную перчатку, то вновь с силой натягивал ее, щелкая кнопкой на запястье. В рубке не холодно, однако на командире меховой реглан, шапка, — каждую минуту он может выйти на ходовой мостик. За стеклами рубки зеленовато-мертвые катящиеся громады, они то выпирают
до самого борта и даже выше, то куда-то проваливаются, светятся тускло, как стекло на изломе, вздыбливаются, теснятся, сшибаются, хлещут, как очумелые, слепые и глухие ко всему вокруг.
От грохота океана, беспрерывных взлетов и падений, а может быть, того более, от тяжелых мыслей у Николаева нестерпимо ныло в висках. Он чувствовал себя нездоровым.
Волны вблизи дымились морозным желтоватым паром, окатывали палубу, стремясь слизать с нее все, на что у них хватало сил, мчались пенистыми потоками к шпигатам, сваливались водопадами за борт. Ледяная корка на такелаже, на надстройках делалась все толще и походила на стекловидный панцырь. Николаев скучными глазами провожал мечущуюся по палубе воду, поглядывая на блеклую, прыгающую вверх и вниз черту горизонта, на далекий, похожий на черный завиток волос, дымок каботажного суденышка, затерявшегося среди волн, переводил глаза на сидящего с журналом в руках Порядова.
Ударила косматая зеленая волна, по мутным стеклам рубки побежали струйки, как в сильный ливень'. Вахтенный офицер, склонившийся над картой, включил лампочку в металлическом колпаке; на бумагу упал желтый кружок, неприятный и чуждый дневному свету. Николаев поглядел на часы и отдал приказание повернуть к Птичьим Камням. Вахтенный громко повторил приказание, уже обращаясь к рулевому. Тот отрапортовал — повторил приказ вслух, — не отрывая глаз от светящейся студенистым светом картушки компаса.
Навстречу понесло снегом, затемняя стекла; блеклыми языками высовывались водяные гребни до самого горизонта, бестолковые, как стадо баранов, и высокие, как курганы. Издали они казались неподвижными, напоминая лунный мертвый пейзаж. И по этим водяным валам должен пробираться корабль!..
Николаев вздохнул. «Хорошо еще, что Кипарисова не перевели с «Державного». Как бы там к нему ни относились, а моряк он отличный. Вот и сейчас вышел постоять на мостике. Какого черта ему там нужно! Вымок до нитки. Как же, «покоритель стихий»! Николаев усмехнулся. Сам он опасностей не любил. Нравилось ему быть хозяином на большом корабле. Льстил почет.
Приятно было в хорошую погоду и на ходовом мостике постоять, вдыхая свежий воздух, чувствовать себя гораздо более свежим и здоровым, чем те его знакомые, которые полжизни проводили в кабинетах. Еще приятнее были похвалы командиру отличного корабля. Но уже не раз в последнее время он задумывался о том, что служить на берегу или даже в штабе соединения не в пример лучше. Нет, Николаев не был трусом. Он даже, если можно так выразиться, был пассивно храбр. Командуй «Державным» кто-нибудь другой, Николаев мог бы, пожалуй, сейчас безмятежно соснуть в каюте, наплевать на все штормы и опасности. Но обязанность самому принимать ответственные решения, от которых зависит жизнь сотен людей, — это беспокоило и было неприятным. Не хотелось даже думать об этом, а не думать было нельзя, как нельзя было не видеть беспощадной океанской шири, надвигающихся водяных гор, на которые взбирается, а затем скользит вниз, словно в пропасть, корабль.
...Все ближе, явственней темная полоска земли, она вырастает быстро несущейся тучей, вытягивается в длину и высоту, заостряется, четко вырисовываясь сквозь снежную муть, которая скрадывает расстояние и увеличивает опасность.
Качка заметно уменьшается, «Державный» поворачивает вдоль восточного побережья Скалистого, Каменная гряда Птичьих Камней прикрывает его от неистового норд-веста, который теперь уже не знает, откуда бы покрепче ударить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145