Ему бы и в голову не пришло поставить , перед собой такой вопрос. Она была хороша для него и умна для него — и эти ее «хорошесть» и ум определялись вовсе не какими-нибудь объективными критериями, а местом, которое она занимала в. его жизни. Жена существовала для него, Кирилла Серова, и в этом заключалось все. И это вовсе не исключало того, что она могла жить одновременно общественной жизнью, работать или увлекаться, например, биологией, — он вникал в ее общественные дела, разделял ее увлечения, и все это потому, что жена была как бы частицей его самого.
С Марией дело обстояло по-другому. 0на существовала сама по себе. Более того, Серов и не представлял себе, что может когда-либо сблизиться с ней. И не потому, что он рассудком останавливал себя, вспоминая о разнице в летах. Такие рассудочные преграды легко могли быть сметены чувством. Нет, по какому-то внутреннему ощущению человека, перешагнувшего за пятый десяток, он исключил для себя самую возможность влюбиться и быть любимым. И то чувство, в силу которого мужчины, смотря на нравящихся им женщин, вольно или невольно представляют их в роли своей любимой, для него не существовало. Поэтому, хотя ему
нравилась каждая черточка лица Марии, каждое ее движение, жест, хотя он мог мысленно по многу раз представлять себе ее улыбку, тяжелую корону ее волос, повторять про себя ее слова, в этом преобладало все-таки не влечение, а любование. И если он в случае нужды многое мог бы сделать для нее, если ее судьба тревожила его, как судьба дорогого человека, то все-таки это никак не было связано с его судьбой.
...Серов потер озябшие пальцы. Надевая перчатки, он поглядел на свои покрасневшие, морщинистые руки и усмехнулся: «Годы не те».На корабле шла приборка. Матросы скоблили и терли палубу. Разгоряченные работой, они, казалось, не замечали стужи. Слышались прибаутки, смех. «Молодости все нипочем», — с завистью подумал Серов.
Ветер тяжело давил на залив. Бежали непрерывной чередой волны, загибая гребни, наполненные пузырчатой пеной, и эта белая, как снег, пена .еще больше подчеркивала темный цвет воды.
Чувствуя, что продрог, Серов стал спускаться по трапу. В коридоре, у дверей своей каюты, увидел Панкратова, который, видимо, ожидал его.
Приземистый Панкратов походил на борца. У него были широкие плечи, короткая шея, крутолобая голова. На его лице резко выделялись угловатые скулы и тяжелая выдающаяся вперед нижняя челюсть. Приветствуя Серова, он коротко доложил:
— Я к вам, Кирилл Георгиевич, по поводу Кипа-рисова.
Следуя на полшага позади Серова, Панкратов, как бы вскользь, заметил:
— Опять со Световым история.
— А что такое? — спросил Серов. Он вошел к себе в каюту, разделся и сел за стол.
— Директиву штаба о стоянке кораблей в зимних условиях, например, он считает маловажным документом, — продолжал Панкратов.
— Нашел что-нибудь в наших указаниях неверное?
— Пустое критиканство. Этот умник не признает простых вещей. Я его заставлю повторять службу с азов, — мрачно обронил Панкратов.
Серов задумался. Вчера с ним беседовал о Светове Меркулов. Он утверждал, что Панкратов недооценивает командира «Дерзновенного», и просил дать Светову на ученьях ответственную задачу.
«Надо испытывать командиров в сложных условиях. Светов давно уже не имел возможности проявить инициативу», — говорил Меркулов.
Серов постучал мундштуком папиросы по коробке и сказал непреклонным тоном:
— Я понимаю, что личная дисциплинированность Светова заставляет желать лучшего. Но нельзя же забывать, что Светов — не матрос-первогодок.
Панкратов посмотрел на Серова удивленно.
— Разве я давал повод думать, что личные чувства мешают мне исполнять долг, товарищ адмирал? — спросил он.
— Оставим дискуссии, Илья Потапович. Панкратов склонил голову.
Серов закурил. Ему было самому неприятно, что он без нужды одернул начальника штаба. «Откуда во мне это раздражение против него», — подумал он и вспомнил о недавнем разговоре, происшедшем после посещения горсовета Марией Краевой, Тогда Серов обвинил начальника штаба в том, что он противопоставляет воинский долг советскому, гражданскому чувству моряков. «Запретить матросам спасти цемент, — говорил Серов,— это значило прививать им плохие качества, воздвигать (пусть факт и кажется мелким) какую-то стену между флотом и народом».
Панкратов невозмутимо выслушал Серова и веско возразил:
— Разрешите проинформировать вас, товарищ командующий. Во-первых, матросы возвращались из города в новых форменках, а не в рабочей одежде, во-вторых, тральщик, на котором они служат, уходил в тот вечер в длительное плавание. Если бы люди вернулись усталыми, я не мог быть уверенным, что они с честью выполнят ответственное задание. В-третьих, я сразу же послал туда рабочую команду. Женщина, которая вам жаловалась, этого могла и не знать... — Панкратов умолк, не договорив. Но Серов понял и то, что было недосказано: «Но вам, товарищ адмирал, прежде чем обвинять меня, следовало разобраться».
Серов ответил Панкратову, что удовлетворен его объяснением. Но осадок после этого разговора остался неприятный.
Панкратов раскрыл свою папку.
— Есть письмо из штаба флота — запрашивают наше мнение о возможности откомандировать в их распоряжение командира эскадренного миноносца «Гордый». Предлагают нам выдвинуть на эту должность кого-нибудь из офицеров по нашему усмотрению.
— А вы как думаете? — спросил Серов.
— Я захватил с собой личное дело старпома «Державного», капитана третьего ранга Кипарисова. Ознакомитесь?
Серов сделал отрицательный жест рукой.
— Ваша воля. — Панкратов захлопнул папку, положил на нее тяжелые кулаки. — Имеется отличная аттестация командира корабля Николаева. Кипарисов давно на «Державном», пора выдвинуть...
— Это верно, но, — задумчиво сказал Серов, — изменил ли он свое неправильное отношение к людям?..
— Не замечал, не замечал неправильного, — дважды упрямо повторил Панкратов. — Если когда-нибудь...
Начштаба не договорил. В каюту вошел Меркулов.
— Садитесь, Борис Осипович, — пригласил Серов,— не поможете ли нам советом? — Он поглядел на помрачневшего начальника штаба и подумал: «Не ладят они что-то между собою».
— О чем речь? — с живостью спросил Меркулов. Панкратов положил ладонь на подбородок, так что пальцы закрыли рот, и тяжело задвигал челюстью. Он недолюбливал Меркулова, потому что никогда не мог заранее предугадать, как тот поступит, что скажет или когда вмешается не в свое, по мнению Панкратова, дело: то он распушит какого-нибудь работника штаба, подчиненного Панкратову, то подписанная им партийная характеристика на какого-нибудь офицера разойдется со строевой характеристикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
С Марией дело обстояло по-другому. 0на существовала сама по себе. Более того, Серов и не представлял себе, что может когда-либо сблизиться с ней. И не потому, что он рассудком останавливал себя, вспоминая о разнице в летах. Такие рассудочные преграды легко могли быть сметены чувством. Нет, по какому-то внутреннему ощущению человека, перешагнувшего за пятый десяток, он исключил для себя самую возможность влюбиться и быть любимым. И то чувство, в силу которого мужчины, смотря на нравящихся им женщин, вольно или невольно представляют их в роли своей любимой, для него не существовало. Поэтому, хотя ему
нравилась каждая черточка лица Марии, каждое ее движение, жест, хотя он мог мысленно по многу раз представлять себе ее улыбку, тяжелую корону ее волос, повторять про себя ее слова, в этом преобладало все-таки не влечение, а любование. И если он в случае нужды многое мог бы сделать для нее, если ее судьба тревожила его, как судьба дорогого человека, то все-таки это никак не было связано с его судьбой.
...Серов потер озябшие пальцы. Надевая перчатки, он поглядел на свои покрасневшие, морщинистые руки и усмехнулся: «Годы не те».На корабле шла приборка. Матросы скоблили и терли палубу. Разгоряченные работой, они, казалось, не замечали стужи. Слышались прибаутки, смех. «Молодости все нипочем», — с завистью подумал Серов.
Ветер тяжело давил на залив. Бежали непрерывной чередой волны, загибая гребни, наполненные пузырчатой пеной, и эта белая, как снег, пена .еще больше подчеркивала темный цвет воды.
Чувствуя, что продрог, Серов стал спускаться по трапу. В коридоре, у дверей своей каюты, увидел Панкратова, который, видимо, ожидал его.
Приземистый Панкратов походил на борца. У него были широкие плечи, короткая шея, крутолобая голова. На его лице резко выделялись угловатые скулы и тяжелая выдающаяся вперед нижняя челюсть. Приветствуя Серова, он коротко доложил:
— Я к вам, Кирилл Георгиевич, по поводу Кипа-рисова.
Следуя на полшага позади Серова, Панкратов, как бы вскользь, заметил:
— Опять со Световым история.
— А что такое? — спросил Серов. Он вошел к себе в каюту, разделся и сел за стол.
— Директиву штаба о стоянке кораблей в зимних условиях, например, он считает маловажным документом, — продолжал Панкратов.
— Нашел что-нибудь в наших указаниях неверное?
— Пустое критиканство. Этот умник не признает простых вещей. Я его заставлю повторять службу с азов, — мрачно обронил Панкратов.
Серов задумался. Вчера с ним беседовал о Светове Меркулов. Он утверждал, что Панкратов недооценивает командира «Дерзновенного», и просил дать Светову на ученьях ответственную задачу.
«Надо испытывать командиров в сложных условиях. Светов давно уже не имел возможности проявить инициативу», — говорил Меркулов.
Серов постучал мундштуком папиросы по коробке и сказал непреклонным тоном:
— Я понимаю, что личная дисциплинированность Светова заставляет желать лучшего. Но нельзя же забывать, что Светов — не матрос-первогодок.
Панкратов посмотрел на Серова удивленно.
— Разве я давал повод думать, что личные чувства мешают мне исполнять долг, товарищ адмирал? — спросил он.
— Оставим дискуссии, Илья Потапович. Панкратов склонил голову.
Серов закурил. Ему было самому неприятно, что он без нужды одернул начальника штаба. «Откуда во мне это раздражение против него», — подумал он и вспомнил о недавнем разговоре, происшедшем после посещения горсовета Марией Краевой, Тогда Серов обвинил начальника штаба в том, что он противопоставляет воинский долг советскому, гражданскому чувству моряков. «Запретить матросам спасти цемент, — говорил Серов,— это значило прививать им плохие качества, воздвигать (пусть факт и кажется мелким) какую-то стену между флотом и народом».
Панкратов невозмутимо выслушал Серова и веско возразил:
— Разрешите проинформировать вас, товарищ командующий. Во-первых, матросы возвращались из города в новых форменках, а не в рабочей одежде, во-вторых, тральщик, на котором они служат, уходил в тот вечер в длительное плавание. Если бы люди вернулись усталыми, я не мог быть уверенным, что они с честью выполнят ответственное задание. В-третьих, я сразу же послал туда рабочую команду. Женщина, которая вам жаловалась, этого могла и не знать... — Панкратов умолк, не договорив. Но Серов понял и то, что было недосказано: «Но вам, товарищ адмирал, прежде чем обвинять меня, следовало разобраться».
Серов ответил Панкратову, что удовлетворен его объяснением. Но осадок после этого разговора остался неприятный.
Панкратов раскрыл свою папку.
— Есть письмо из штаба флота — запрашивают наше мнение о возможности откомандировать в их распоряжение командира эскадренного миноносца «Гордый». Предлагают нам выдвинуть на эту должность кого-нибудь из офицеров по нашему усмотрению.
— А вы как думаете? — спросил Серов.
— Я захватил с собой личное дело старпома «Державного», капитана третьего ранга Кипарисова. Ознакомитесь?
Серов сделал отрицательный жест рукой.
— Ваша воля. — Панкратов захлопнул папку, положил на нее тяжелые кулаки. — Имеется отличная аттестация командира корабля Николаева. Кипарисов давно на «Державном», пора выдвинуть...
— Это верно, но, — задумчиво сказал Серов, — изменил ли он свое неправильное отношение к людям?..
— Не замечал, не замечал неправильного, — дважды упрямо повторил Панкратов. — Если когда-нибудь...
Начштаба не договорил. В каюту вошел Меркулов.
— Садитесь, Борис Осипович, — пригласил Серов,— не поможете ли нам советом? — Он поглядел на помрачневшего начальника штаба и подумал: «Не ладят они что-то между собою».
— О чем речь? — с живостью спросил Меркулов. Панкратов положил ладонь на подбородок, так что пальцы закрыли рот, и тяжело задвигал челюстью. Он недолюбливал Меркулова, потому что никогда не мог заранее предугадать, как тот поступит, что скажет или когда вмешается не в свое, по мнению Панкратова, дело: то он распушит какого-нибудь работника штаба, подчиненного Панкратову, то подписанная им партийная характеристика на какого-нибудь офицера разойдется со строевой характеристикой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145