Ему не хотелось сейчас делиться всеми своими сомнениями. Неожиданно для самого себя он ответил со злобой и совсем по-пан-кратовски:
— За то, что одернул одного зазнавшегося критикана. За то, что высоко оценивал наши успехи.
— Получил выговор сверху, из Москвы? — в голосе Елены Станиславовны прозвучала тревога.
— В том-то и беда, что вверху думают, что у нас все идет отлично. Сам для этого постарался. — Меркулов невесело усмехнулся.
Вторая фраза мужа так не вязалась с первой, что Елена Станиславовна пожала плечами:
— Почему же беда?
— А я и сам не знаю — где беда, где не беда, — буркнул Меркулов. Он набил трубку и закурил — ну, словом, на партийном собрании раскритиковали все то, что я хвалил...
Елена Станиславовна облегченно вздохнула.
— Ах, так это было то, что называют «критикой снизу»?
В одной рубашке ей было холодно. Она вышла в спальню, накинула халат. Вернувшись в столовую, потянулась за папиросой. Усевшись и придвинув к себе пепельницу, сказала:
— Ты стал слишком нервным, Борис. Нет ничего более опасного для руководителя, чем сомневаться в самом себе.
— Ну, Лена, — начал Борис Осипович, но вдруг, прочитав что-то недосказанное в глазах жены, спросил: — Ты это к чему?
— К тому, что когда критикуют люди ничего не решающие, да еще не тебя самого, а только твою точку зрения, волноваться смешно. Разве ты сам понимаешь дело не лучше, не глубже, чем они?!
— Но ведь это было партийное собрание.
Елена Станиславовна усмехнулась:
— Пожалуйста, не гипнотизируй себя словами. Где бы всякая мелюзга ни произносила свои речи, она мелюзгой быть не перестанет.
Выскажи жена нечто подобное в другое время, Меркулов разнес бы ее в пух и прах. Но сейчас его мысли были целиком заняты собой.
— Однако и Серов морально поддержал критику,— только и сказал он.
— Всякий толковый руководитель морально критику поддерживает.
Елена Станиславовна затянулась, выпустила дым. Мгновение колебалась. Потом интуитивно почувствовала, что можно говорить, не выбирая выражений, тщательно погасила папиросу и закончила вкрадчиво и интимно: — Однако, милый мой, если хочешь знать, как далеко Серов в этой поддержке критики пойдет, что у него на душе, спроси себя, как будет выглядеть командующий в глазах высшего начальства, если признает, что в соединении дела идут плохо.
- Я об этом не подумал, — сказал Меркулов озадаченно.
— А следовало бы...
Его поразило умение жены осветить дело с неожиданной стороны, причем самой для него выгодной. Тут же он вдруг рассердился и на нее, и на себя.
— Да и не в том ведь принципиально дело, если критика справедлива.
«Опять принципиальность»... Елена Станиславовна помолчала, подыскивая подходящий ответ. И вдруг подумала: «А ведь Борис просто хочет войти в привычную роль. О какой же принципиальности может идти речь в нашем сегодняшнем разговоре? Одно лицемерие... — Она внимательно посмотрела на мужа. — До чего же было бы хорошо, если бы с ним можно было разговаривать без обиняков». Ей захотелось рискнуть, выстрелить в него тем, что она считала голой правдой: «Своя рубашка ближе к телу». Однако что-то еще удерживало ее, и она сказала неопределенно:
— Конечно, важно, чтобы.положение вещей в соединении соответствовало твоей оценке. Но главное, не забывай, Белые Скалы для тебя с твоими талантами — только этап.
— А не преувеличиваешь ли ты мои таланты?
— Ты знаешь, Борис, я понимаю людей, — ответила она спокойно.
Меркулову хотелось, не задумываясь, верить жене. И вместе с тем было почему-то неловко. Не вовремя она его хвалила. Да и весь разговор, сначала ободривший его, уже начинал ему чем-то претить.
Он еще не отдавал себе окончательного отчета во всем, но брови его уже гневно хмурились, цыганские глаза блеснули. Елена Станиславовна заметила это и поднялась, халат упал с ее плеч.
Погасив свет, она подошла к мужу. Ее теплые руки нежно обвились вокруг его шеи. Широко открытые глаза, не мигая, глядели куда-то в темноту.
Ему захотелось забыть о всем тяжелом и неприятном. Он крепко обнял жену, и его, как уже много раз в жизни, захлестнуло никогда не остывающее чувство. Все-таки он остановился у дверей спальни и проговорил, будто с кем-то споря:
— Ладно, прослужу еще здесь лет пяток и докажу...
Елена Станиславовна закрыла его рот ладонью, которую он поцеловал.
...В льдистом окне синел лунный свет. Мягкий и слабый, он лежал на полу серой зыбкой полоской почти всю долгую зимнюю ночь.
Ночью у командующего долго горел свет. Серов в пижаме, в мягких, со стоптанными задниками туфлях на босу ногу расхаживал взад и вперед, по временам останавливаясь то около письменного стола, на котором лежала кожаная папка с рукописью, то у сейфа, где он хранил секретные документы, то просто посреди ковра, задумчиво поглядывая себе под ноги. В каюте было по-домашнему уютно и почти тихо. Корабельные шумы — жужжание турбовептиляторов, топот ног, людские голоса — едва доносились сюда. Паровая грелка у иллюминатора, огороженная латунной резной решеткой, слабо потрескивала, излучая тепло. Мягкий свет лампы золотил ворс полуоткинутого одеяла из верблюжьей шерсти на нетронутой белизне простыни.
Серов все ходил и ходил, потирая ладонью заросшую седеющими волосами грудь, словно успокаивал себя.
Спасательные работы шли к концу. Корабли один за другим возвращались в Белые Скалы. Однако и теперь не все последствия землетрясения были преодолены, еще время от времени прокатывались глухие подземные удары, разбуженные циклоны необычайной силы проносились над гаванями и портами. Нужно было решить, продолжать ли в таких условиях учение или просить командование флота отложить его на неопределенное время. Возможно, командование и пошло бы навстречу такой просьбе. Учение, связанное с применением новейших видов вооружения, и так было по своему характеру новым и необычным. Нужно ли проводить его в особо осложненных условиях, когда сама природа встала на дыбы? По существу Серов уже решил про себя: «Нужно!» Но внутренняя тревога от этого не проходила, а только увеличивалась. Как всегда в таких случаях, он думал о людях, о больших и ма-
лых своих соратниках. Вспоминал о Панкратове и уже заранее раздражался против плана, который представит начальник штаба. Серов негодовал на себя за это, но внутреннее чувство — предубеждение, возникшее еще по возвращении из госпиталя и выросшее во сто крат на партийном собрании, было сильней: «По старой тропке шагает Потапыч». От Панкратова мысли перебрасывались к Высотину: «Оправдает ли он надежды?» Конечно, у Серова был готов свой план операции, но хотелось, чтобы его помощники проявили инициативу, чтобы самостоятельно своими путями пришли к тем же выводам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— За то, что одернул одного зазнавшегося критикана. За то, что высоко оценивал наши успехи.
— Получил выговор сверху, из Москвы? — в голосе Елены Станиславовны прозвучала тревога.
— В том-то и беда, что вверху думают, что у нас все идет отлично. Сам для этого постарался. — Меркулов невесело усмехнулся.
Вторая фраза мужа так не вязалась с первой, что Елена Станиславовна пожала плечами:
— Почему же беда?
— А я и сам не знаю — где беда, где не беда, — буркнул Меркулов. Он набил трубку и закурил — ну, словом, на партийном собрании раскритиковали все то, что я хвалил...
Елена Станиславовна облегченно вздохнула.
— Ах, так это было то, что называют «критикой снизу»?
В одной рубашке ей было холодно. Она вышла в спальню, накинула халат. Вернувшись в столовую, потянулась за папиросой. Усевшись и придвинув к себе пепельницу, сказала:
— Ты стал слишком нервным, Борис. Нет ничего более опасного для руководителя, чем сомневаться в самом себе.
— Ну, Лена, — начал Борис Осипович, но вдруг, прочитав что-то недосказанное в глазах жены, спросил: — Ты это к чему?
— К тому, что когда критикуют люди ничего не решающие, да еще не тебя самого, а только твою точку зрения, волноваться смешно. Разве ты сам понимаешь дело не лучше, не глубже, чем они?!
— Но ведь это было партийное собрание.
Елена Станиславовна усмехнулась:
— Пожалуйста, не гипнотизируй себя словами. Где бы всякая мелюзга ни произносила свои речи, она мелюзгой быть не перестанет.
Выскажи жена нечто подобное в другое время, Меркулов разнес бы ее в пух и прах. Но сейчас его мысли были целиком заняты собой.
— Однако и Серов морально поддержал критику,— только и сказал он.
— Всякий толковый руководитель морально критику поддерживает.
Елена Станиславовна затянулась, выпустила дым. Мгновение колебалась. Потом интуитивно почувствовала, что можно говорить, не выбирая выражений, тщательно погасила папиросу и закончила вкрадчиво и интимно: — Однако, милый мой, если хочешь знать, как далеко Серов в этой поддержке критики пойдет, что у него на душе, спроси себя, как будет выглядеть командующий в глазах высшего начальства, если признает, что в соединении дела идут плохо.
- Я об этом не подумал, — сказал Меркулов озадаченно.
— А следовало бы...
Его поразило умение жены осветить дело с неожиданной стороны, причем самой для него выгодной. Тут же он вдруг рассердился и на нее, и на себя.
— Да и не в том ведь принципиально дело, если критика справедлива.
«Опять принципиальность»... Елена Станиславовна помолчала, подыскивая подходящий ответ. И вдруг подумала: «А ведь Борис просто хочет войти в привычную роль. О какой же принципиальности может идти речь в нашем сегодняшнем разговоре? Одно лицемерие... — Она внимательно посмотрела на мужа. — До чего же было бы хорошо, если бы с ним можно было разговаривать без обиняков». Ей захотелось рискнуть, выстрелить в него тем, что она считала голой правдой: «Своя рубашка ближе к телу». Однако что-то еще удерживало ее, и она сказала неопределенно:
— Конечно, важно, чтобы.положение вещей в соединении соответствовало твоей оценке. Но главное, не забывай, Белые Скалы для тебя с твоими талантами — только этап.
— А не преувеличиваешь ли ты мои таланты?
— Ты знаешь, Борис, я понимаю людей, — ответила она спокойно.
Меркулову хотелось, не задумываясь, верить жене. И вместе с тем было почему-то неловко. Не вовремя она его хвалила. Да и весь разговор, сначала ободривший его, уже начинал ему чем-то претить.
Он еще не отдавал себе окончательного отчета во всем, но брови его уже гневно хмурились, цыганские глаза блеснули. Елена Станиславовна заметила это и поднялась, халат упал с ее плеч.
Погасив свет, она подошла к мужу. Ее теплые руки нежно обвились вокруг его шеи. Широко открытые глаза, не мигая, глядели куда-то в темноту.
Ему захотелось забыть о всем тяжелом и неприятном. Он крепко обнял жену, и его, как уже много раз в жизни, захлестнуло никогда не остывающее чувство. Все-таки он остановился у дверей спальни и проговорил, будто с кем-то споря:
— Ладно, прослужу еще здесь лет пяток и докажу...
Елена Станиславовна закрыла его рот ладонью, которую он поцеловал.
...В льдистом окне синел лунный свет. Мягкий и слабый, он лежал на полу серой зыбкой полоской почти всю долгую зимнюю ночь.
Ночью у командующего долго горел свет. Серов в пижаме, в мягких, со стоптанными задниками туфлях на босу ногу расхаживал взад и вперед, по временам останавливаясь то около письменного стола, на котором лежала кожаная папка с рукописью, то у сейфа, где он хранил секретные документы, то просто посреди ковра, задумчиво поглядывая себе под ноги. В каюте было по-домашнему уютно и почти тихо. Корабельные шумы — жужжание турбовептиляторов, топот ног, людские голоса — едва доносились сюда. Паровая грелка у иллюминатора, огороженная латунной резной решеткой, слабо потрескивала, излучая тепло. Мягкий свет лампы золотил ворс полуоткинутого одеяла из верблюжьей шерсти на нетронутой белизне простыни.
Серов все ходил и ходил, потирая ладонью заросшую седеющими волосами грудь, словно успокаивал себя.
Спасательные работы шли к концу. Корабли один за другим возвращались в Белые Скалы. Однако и теперь не все последствия землетрясения были преодолены, еще время от времени прокатывались глухие подземные удары, разбуженные циклоны необычайной силы проносились над гаванями и портами. Нужно было решить, продолжать ли в таких условиях учение или просить командование флота отложить его на неопределенное время. Возможно, командование и пошло бы навстречу такой просьбе. Учение, связанное с применением новейших видов вооружения, и так было по своему характеру новым и необычным. Нужно ли проводить его в особо осложненных условиях, когда сама природа встала на дыбы? По существу Серов уже решил про себя: «Нужно!» Но внутренняя тревога от этого не проходила, а только увеличивалась. Как всегда в таких случаях, он думал о людях, о больших и ма-
лых своих соратниках. Вспоминал о Панкратове и уже заранее раздражался против плана, который представит начальник штаба. Серов негодовал на себя за это, но внутреннее чувство — предубеждение, возникшее еще по возвращении из госпиталя и выросшее во сто крат на партийном собрании, было сильней: «По старой тропке шагает Потапыч». От Панкратова мысли перебрасывались к Высотину: «Оправдает ли он надежды?» Конечно, у Серова был готов свой план операции, но хотелось, чтобы его помощники проявили инициативу, чтобы самостоятельно своими путями пришли к тем же выводам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145