И он заговорил с матросом об эпосе. «Нет ли у него этой книги: хорошо бы перечитать. Не знает ли он чего на память?» И как заблестели глаза у угрюмого парня! «Великий, как русские былины, и так же учит верности родине», — заметил Порядов, и матрос обрадованно закивал головой. И, может быть, больше ни о чем с ним не надо сегодня говорить...
А вот скептик-одессит из боцманской команды. С раннего детства считает хорошим стилем относиться ко всему насмешливо. Любую серьезную статью он готов превратить в анекдот. После первого разговора с По-рядовым подмигнул он товарищу и заметил: «Для меня агитация — вода, а ее хватает в океане. И вообще у нас в Одессе не уважают безалкогольные напитки». Думаете, это плохой матрос, пьяница, лентяй? Отнюдь нет! Работяга и отличный товарищ. Просто ключ к нему не был найден. У него главная струна—самолюбие.
Теперь уже Порядов знает: хочешь, чтобы матрос лез из кожи вон, только б отличиться, скажи полушутя, полусерьезно: «Что-то не верится, чтоб Одесса могла вами гордиться!»
Часто навещал Порядов рубку радиометристов. Старшина там переключает индикаторы, проверяет лампы с видом профессора, он полон сознания собственного достоинства. Как же—хозяин новейшей техники! Чтоб завоевать его уважение, нужно потолковать с ним со знанием дела о теории Эйнштейна, работах Бора, открытиях Капицы. И, что греха таить, специально заглядываешь в учебники, консультируешься у механика.
С улыбкой вспоминает Порядов вчерашний вечер в кают-компании. Собрались все свободные от вахты офицеры. Но Светов, душа коллектива, на мостике. Замполит решил поужинать с матросами. Было скучно. Все за последние дни устали. Давно не видели родных. Как-то они пережили землетрясение? Одни офицеры угрюмы, другие раздражены. Весельчаки острят зло. Каждый разговор переходит в спор и грозит ссорой... И тогда решился Порядов тряхнуть стариной. Сел за рояль и спел чуть надтреснутым, но все-таки приятным басом знаменитую «Блоху», подражая шаляпинским интонациям. Не пел он ее, наверно, со студенческих лет. И как порой какая-нибудь мелочь все меняет. Офицеры зааплодировали, пошли шутки, просьбы сыграть еще. А смущенный Порядов, сам не ожидавший от себя такой прыти, радовался аплодисментам, втайне относил их не к своему исполнению, а к своему труду политработника...
...Светов оторвал глаза от журнала. Взгляд его встретился со взглядом Порядова.
— Завтра будем дома, — сказал он и зевнул. — Хорошо пощупать землю ногами.
Порядов кивнул головой, хотя эта мысль ему в голову не приходила.
— А не жаль с нами расставаться? — спросил Светов.
— Жаль, Игорь Николаевич. Смею надеяться, мы подружились.
— Вот и захаживайте почаще, по-дружески, Викентий Захарович. — Светов поднялся, потянулся с силой и предложил: — Пошли на мостик, проветримся.
...Вдали показалась бухта. Виден был ведущий к ней неширокий пролив, заполненный мелким крошевом, просвечивающим в закатных лучах солнца. За проливом открывалась недвижная, будто маслом подернутая водная гладь.
— Редкое зрелище, Викентий Захарович, — сказал Светов. — Нелюдимая — незамерзающий порт.
Над каменистыми сопками острова полыхал закат. Яростно-багровый, окутанный клубами морозного пара, он походил на пожар. Сходство было настолько велико, что ни Порядов, ни сигнальщики, ни впередсмотрящие, залюбовавшиеся закатом, не обратили внимания на султан черного дыма, подымавшийся к небосклону.
— До чего красиво, — проговорил Порядов.
Лицо Светова стало вдруг озабоченным. Он поднес к глазам бинокль и пробормотал:
— Красиво? Что-то я не видел еще дыма от небесного огня.—Потом оторвал бинокль от глаз, усмехнувшись, добавил: — Там костер! И мы поглядим, кто его зажег.
Порядов недоверчиво посмотрел на Светова, но спорить не решился.«Дерзновенный» входил в бухту. С каждой минутой все отчетливей различались языки настоящего огня на фоне холодного пламени заката, а затем стали видны и фигуры людей, что-то кричавших и размахивавших руками.
Эсминец стал на якорь и спустил шлюпку. И вскоре на борт поднялись четыре рыбака. В обындевевших и разодранных полушубках и зюйдвестках, исцарапанные и покрытые копотью и заросшие щетиной, они говорили хриплыми гудящими голосами и к месту и не к месту матерились.
...Незадолго до землетрясения шестеро рыбаков вышли на небольшом баркасе и находились неподалеку от Нелюдимого, когда оно началось. Огромный вал поднял их на свой гребень. На вершине вала бурлила пена, кругом грохотала вода. Но баркас чуть покачивало, как люльку. Потом вал с грохотом обрушился на сопки Нелюдимой. Баркас закружило, швырнуло, ударило, перевернуло вверх дном. Люди потеряли сознание. Вал пронесся. Четверо из шестерых очнулись в ущелье между двумя каменными сопками на обломках баркаса. Их руки в толстых варежках судорожно сжимали искореженную мачту.
Пять дней в океане не видно было никого. От мучений жажды спас выпавший к концу вторых суток снег. Его ели горстями, сдабривая кусочками сухарей, мешок которых уцелел на корме.
Огня не разводили. Деревьев здесь не было. Остатки баркаса берегли для сигнального костра. Надеялись, ждали. Терпели. Если бы с «Дерзновенного» их не заметили,'пришел бы конец.
Обо всем этом рассказал Светову и Порядову бригадир рыбаков — жилистый старик с прокуренной седой бородой, ложившейся на грудь, как бахрома истрепанного полотенца.
Светов приказал устроить рыбаков в кубрике. Хотел было отдать приказ сняться с якоря, но передумал.Закат погас. Зачернился тушью последний гарусный его шнурок, и сразу пространством завладела мгла. Облачное небо опустилось низко. Вода в бухте словно поднялась. Ночь плотно обступила эсминец, затягивая бухту морозным туманом.
Светов чувствовал смертельную усталость. А ночной путь по океану, где после землетрясения носились разорванные ледяные поля и целые леса топляков, требовал особой бдительности. Выбился из сил и весь экипаж, измученный беспрерывными тревогами.
Светов связался по радио с командующим. Сообщил о спасении рыбаков, попросил разрешения остаться до рассвета в Нелюдимой. «Добро» было получено.
Во время ужина Светов, улыбаясь, сказал офицерам:
— До семи ноль-ноль всем, кроме вахты, спать, как суркам. Храпеть разрешаю так, чтобы переборки дрожали.
...На рассвете командир «Дерзновенного» вышел из каюты, освеженный сном, приободрившийся и веселый. Напевая под нос какой-то опереточный мотив, он, как юноша, прыгал через ступеньку, взбегая на мостик.
Палубу, такелаж, корпус «Дерзновенного» покрыла густая игольчатая изморозь. Корабль стал сплошь седым. Серым атласом отсвечивала вода. У берега курчавились клубы пара от горячих источников. Сквозь дымку голубыми силуэтами проступали очертания горных круч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
А вот скептик-одессит из боцманской команды. С раннего детства считает хорошим стилем относиться ко всему насмешливо. Любую серьезную статью он готов превратить в анекдот. После первого разговора с По-рядовым подмигнул он товарищу и заметил: «Для меня агитация — вода, а ее хватает в океане. И вообще у нас в Одессе не уважают безалкогольные напитки». Думаете, это плохой матрос, пьяница, лентяй? Отнюдь нет! Работяга и отличный товарищ. Просто ключ к нему не был найден. У него главная струна—самолюбие.
Теперь уже Порядов знает: хочешь, чтобы матрос лез из кожи вон, только б отличиться, скажи полушутя, полусерьезно: «Что-то не верится, чтоб Одесса могла вами гордиться!»
Часто навещал Порядов рубку радиометристов. Старшина там переключает индикаторы, проверяет лампы с видом профессора, он полон сознания собственного достоинства. Как же—хозяин новейшей техники! Чтоб завоевать его уважение, нужно потолковать с ним со знанием дела о теории Эйнштейна, работах Бора, открытиях Капицы. И, что греха таить, специально заглядываешь в учебники, консультируешься у механика.
С улыбкой вспоминает Порядов вчерашний вечер в кают-компании. Собрались все свободные от вахты офицеры. Но Светов, душа коллектива, на мостике. Замполит решил поужинать с матросами. Было скучно. Все за последние дни устали. Давно не видели родных. Как-то они пережили землетрясение? Одни офицеры угрюмы, другие раздражены. Весельчаки острят зло. Каждый разговор переходит в спор и грозит ссорой... И тогда решился Порядов тряхнуть стариной. Сел за рояль и спел чуть надтреснутым, но все-таки приятным басом знаменитую «Блоху», подражая шаляпинским интонациям. Не пел он ее, наверно, со студенческих лет. И как порой какая-нибудь мелочь все меняет. Офицеры зааплодировали, пошли шутки, просьбы сыграть еще. А смущенный Порядов, сам не ожидавший от себя такой прыти, радовался аплодисментам, втайне относил их не к своему исполнению, а к своему труду политработника...
...Светов оторвал глаза от журнала. Взгляд его встретился со взглядом Порядова.
— Завтра будем дома, — сказал он и зевнул. — Хорошо пощупать землю ногами.
Порядов кивнул головой, хотя эта мысль ему в голову не приходила.
— А не жаль с нами расставаться? — спросил Светов.
— Жаль, Игорь Николаевич. Смею надеяться, мы подружились.
— Вот и захаживайте почаще, по-дружески, Викентий Захарович. — Светов поднялся, потянулся с силой и предложил: — Пошли на мостик, проветримся.
...Вдали показалась бухта. Виден был ведущий к ней неширокий пролив, заполненный мелким крошевом, просвечивающим в закатных лучах солнца. За проливом открывалась недвижная, будто маслом подернутая водная гладь.
— Редкое зрелище, Викентий Захарович, — сказал Светов. — Нелюдимая — незамерзающий порт.
Над каменистыми сопками острова полыхал закат. Яростно-багровый, окутанный клубами морозного пара, он походил на пожар. Сходство было настолько велико, что ни Порядов, ни сигнальщики, ни впередсмотрящие, залюбовавшиеся закатом, не обратили внимания на султан черного дыма, подымавшийся к небосклону.
— До чего красиво, — проговорил Порядов.
Лицо Светова стало вдруг озабоченным. Он поднес к глазам бинокль и пробормотал:
— Красиво? Что-то я не видел еще дыма от небесного огня.—Потом оторвал бинокль от глаз, усмехнувшись, добавил: — Там костер! И мы поглядим, кто его зажег.
Порядов недоверчиво посмотрел на Светова, но спорить не решился.«Дерзновенный» входил в бухту. С каждой минутой все отчетливей различались языки настоящего огня на фоне холодного пламени заката, а затем стали видны и фигуры людей, что-то кричавших и размахивавших руками.
Эсминец стал на якорь и спустил шлюпку. И вскоре на борт поднялись четыре рыбака. В обындевевших и разодранных полушубках и зюйдвестках, исцарапанные и покрытые копотью и заросшие щетиной, они говорили хриплыми гудящими голосами и к месту и не к месту матерились.
...Незадолго до землетрясения шестеро рыбаков вышли на небольшом баркасе и находились неподалеку от Нелюдимого, когда оно началось. Огромный вал поднял их на свой гребень. На вершине вала бурлила пена, кругом грохотала вода. Но баркас чуть покачивало, как люльку. Потом вал с грохотом обрушился на сопки Нелюдимой. Баркас закружило, швырнуло, ударило, перевернуло вверх дном. Люди потеряли сознание. Вал пронесся. Четверо из шестерых очнулись в ущелье между двумя каменными сопками на обломках баркаса. Их руки в толстых варежках судорожно сжимали искореженную мачту.
Пять дней в океане не видно было никого. От мучений жажды спас выпавший к концу вторых суток снег. Его ели горстями, сдабривая кусочками сухарей, мешок которых уцелел на корме.
Огня не разводили. Деревьев здесь не было. Остатки баркаса берегли для сигнального костра. Надеялись, ждали. Терпели. Если бы с «Дерзновенного» их не заметили,'пришел бы конец.
Обо всем этом рассказал Светову и Порядову бригадир рыбаков — жилистый старик с прокуренной седой бородой, ложившейся на грудь, как бахрома истрепанного полотенца.
Светов приказал устроить рыбаков в кубрике. Хотел было отдать приказ сняться с якоря, но передумал.Закат погас. Зачернился тушью последний гарусный его шнурок, и сразу пространством завладела мгла. Облачное небо опустилось низко. Вода в бухте словно поднялась. Ночь плотно обступила эсминец, затягивая бухту морозным туманом.
Светов чувствовал смертельную усталость. А ночной путь по океану, где после землетрясения носились разорванные ледяные поля и целые леса топляков, требовал особой бдительности. Выбился из сил и весь экипаж, измученный беспрерывными тревогами.
Светов связался по радио с командующим. Сообщил о спасении рыбаков, попросил разрешения остаться до рассвета в Нелюдимой. «Добро» было получено.
Во время ужина Светов, улыбаясь, сказал офицерам:
— До семи ноль-ноль всем, кроме вахты, спать, как суркам. Храпеть разрешаю так, чтобы переборки дрожали.
...На рассвете командир «Дерзновенного» вышел из каюты, освеженный сном, приободрившийся и веселый. Напевая под нос какой-то опереточный мотив, он, как юноша, прыгал через ступеньку, взбегая на мостик.
Палубу, такелаж, корпус «Дерзновенного» покрыла густая игольчатая изморозь. Корабль стал сплошь седым. Серым атласом отсвечивала вода. У берега курчавились клубы пара от горячих источников. Сквозь дымку голубыми силуэтами проступали очертания горных круч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145