До этого они гораздо горячей обсуждали, какой установить регламент. Вопросов к докладчику не было. Кристаллов заглянул в бумажку, которую положил перед ним секретарь партбюро, и назвал фамилию первого из выступающих. Подготовленный оратор склонился над испещренными цифрами листочками. Не отрывая от них глаз, он стал перечислять, какие лекции и на какие темы были прочитаны коммунистам штаба за год и сколько человек на них присут-
ствовало. Кто-то зевнул, кто-то раскрыл на коленях журнал... Когда он наконец кончил говорить, Кристаллов, поднявшись, раздраженно сказал:
— Предлагаю, товарищи, условимся так: выступать, когда есть что сказать — дельное, важное. Попусту не будем время транжирить.
В зале послышался одобрительный гул.
Маратов с досады пожевал губами. Наклонившись к Меркулову, словно жалуясь, прошептал: «Что же это Кристаллов демагогию разводит, так никто и выступать не захочет».
Однако он ошибся. Настроение собрания порой, как поверхность моря, меняется от малейшего дуновения ветерка. Вот оно было тихим, как старый пруд, а вот уже пошли волнешки, а того гляди — как в бурю, зашумят волны.
— Слово имеет товарищ Порядов, — сказал Кристаллов после паузы.
Порядов поднялся и пошел к столу. Предполагалось, что он будет говорить о работе вечернего университета марксизма-ленинизма. Но подспудно мучило его другое. Разве мог он простить себе, что не поддержал Светова на совещании? Разве бесследно прошло для него пребывание на «Дерзновенном» и «Державном»? Никогда раньше Порядов не критиковал штабных офицеров за их служебные дела. И вот, еще не зная, к каким последствиям это приведет, но, повинуясь внутреннему чувству, такому же сильному, как то, что заставило его в опасную минуту подсказать смелое решение командиру тральщика или решиться послать радиограмму о трусости Николаева, Порядов заговорил о походе «Дерзновенного» в Безымянную бухту, показал, что только решительность Светова, проторившего новый трудный путь, позволила впоследствии «Державному» спасти людей на Скалистом. Так можно ли теперь остаться равнодушным к тому, что смелого и инициативного Светова осуждали, а трусливого Николаева поддерживали? Случайно ли это? Не связано ли с тем, что мы вообще порой не хотим замечать ростков нового или не умеем, или боимся.
— Я хочу подвергнуть критике партийное бюро за то, что оно не возглавило тягу коммунистов к новаторству, не вело борьбу с рутиной... — продолжал Порядов.
Когда он кончил говорить, взбудораженный Донцов отложил карандаш (он вел протокол) и попросил слова. «Не я ли, написав статью, думал, что все изменится к лучшему в соединении, так вправе ли теперь молчать?»
— ...Не все успехи, о которых говорилось в докладе, можно считать подлинными... — сказал он, начиная свое выступление.
— В докладе Маратов «шарики катал», — бросил кто-то реплику.
Выступления Порядова и Донцова удивили и раздосадовали Меркулова. Как-никак это были уже выступления, направленные, хоть и косвенно, против него самого. И как ни стремился Меркулов всегда исходить из принципиальных соображений, он был только человеком, причем человеком властным и самоуверенным, привыкшим наставлять других, а не выслушивать поучения от подчиненных. Все в нем протестовало: «Зачем они снова откапывают эту давно решенную историю со Световым? К чему делают обобщения, для которых пока нет оснований? На какой путь критики командования толкают коммунистов?»
По традиции Меркулов собирался выступать в самом конце собрания. В этой неписанной традиции был свой особый смысл: во-первых, неудобно ставить преграды критике (мало кто решится потом выступить вразрез с мнением начальства); во-вторых, именно за политическим руководством остается право подводить итоги. И все же хотелось выступить уже сейчас, чтобы вернуть собрание в намеченное русло.
Меркулов обернулся, взглянул на Серова. Однако лицо командующего было непроницаемым. Он слушал с вниманием, тем более напряженным, что еще не составил себе достаточно полного мнения о всех событиях, происходивших в его отсутствие, и о том, как относятся к ним коммунисты. Меркулов догадался об этом с одного взгляда. Он попросил слова и заговорил коротко и веско:
— Не стоит распыляться, тратить порох на ' чисто служебные, к тому же уже решенные вопросы, строить на малых фактах обобщения, которые могут оказаться зыбкими. Надо ухватиться за главное звено. Оно в докладе указано. Будем обсуждать, как коммунисты штаба и политотдела обеспечили несомненный успех
учений, как проявили они себя, ликвидируя последствия землетрясения. Уясним, кому чего еще не достает: многим неплохим политработникам (он бросил взгляд на Порядова, потом на Донцова) — глубоких военных знаний и опыта, некоторым штабным офицерам — вкуса к идеологической работе. Острую критику направим на тех, кто пытается подрывать принцип единоначалия — основу организованности и дисциплины на флоте.
Когда Меркулов начал говорить, вентиляторы по приказу дежурного офицера выключили. Наступила тишина, такая непривычная, что она раздражала. С каждой минутой становилось все более душно. Лица коммунистов раскраснелись. Речь начальника политотдела и по смыслу, а еще более по тону, жесткому и наставительному, слишком напоминала команду.
Высотин насторожился. «Хороши будем мы, коммунисты, «мозг соединения», если не пойдем дальше самовосславления... Неужели Меркулов ничего не понял из происшедшего в последние дни?»
— Включите вентиляторы. Дышать нечем! — сказал Серов.
Высотин вытер платком лоб. Поднялся. Лицо его попало в струю свежего воздуха. Он глубоко вздохнул и стал говорить медленно, словно продолжая размышлять, только теперь уже вслух.
— Мы привыкли считать, что все у нас в штабе, политотделе, на кораблях поставлено образцово. Так ли это? На первый взгляд, так. Чрезвычайных происшествий почти не бывает. Планы боевой подготовки выполняются. Число классных специалистов неуклонно растет. Как будто можем быть довольны. Но я хочу поставить вопрос по-другому: готовы ли мы к любым испытаниям или подбираем себе испытания по силам? Разница здесь огромная. Вот недавно мне довелось читать статью о том, почему некоторые выпускники школ, золотые медалисты, в институтах плелись в хвосте у других, обычных студентов. В чем тут дело? Да в том, что кое-где создались особые условия, чтобы медалисты появлялись. На экзаменах, например, избегали вопросов сложных, на которые кандидаты в медалисты могли бы и не ответить... Нет ли у нас чего-либо подобного?
— Факты, ближе к фактам, — бросил раздраженно Панкратов.
— Факты? Что ж, — продолжал спокойно Высотин. — Вот наш молодой политработник Донцов давно заметил такие факты на «Державном».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
ствовало. Кто-то зевнул, кто-то раскрыл на коленях журнал... Когда он наконец кончил говорить, Кристаллов, поднявшись, раздраженно сказал:
— Предлагаю, товарищи, условимся так: выступать, когда есть что сказать — дельное, важное. Попусту не будем время транжирить.
В зале послышался одобрительный гул.
Маратов с досады пожевал губами. Наклонившись к Меркулову, словно жалуясь, прошептал: «Что же это Кристаллов демагогию разводит, так никто и выступать не захочет».
Однако он ошибся. Настроение собрания порой, как поверхность моря, меняется от малейшего дуновения ветерка. Вот оно было тихим, как старый пруд, а вот уже пошли волнешки, а того гляди — как в бурю, зашумят волны.
— Слово имеет товарищ Порядов, — сказал Кристаллов после паузы.
Порядов поднялся и пошел к столу. Предполагалось, что он будет говорить о работе вечернего университета марксизма-ленинизма. Но подспудно мучило его другое. Разве мог он простить себе, что не поддержал Светова на совещании? Разве бесследно прошло для него пребывание на «Дерзновенном» и «Державном»? Никогда раньше Порядов не критиковал штабных офицеров за их служебные дела. И вот, еще не зная, к каким последствиям это приведет, но, повинуясь внутреннему чувству, такому же сильному, как то, что заставило его в опасную минуту подсказать смелое решение командиру тральщика или решиться послать радиограмму о трусости Николаева, Порядов заговорил о походе «Дерзновенного» в Безымянную бухту, показал, что только решительность Светова, проторившего новый трудный путь, позволила впоследствии «Державному» спасти людей на Скалистом. Так можно ли теперь остаться равнодушным к тому, что смелого и инициативного Светова осуждали, а трусливого Николаева поддерживали? Случайно ли это? Не связано ли с тем, что мы вообще порой не хотим замечать ростков нового или не умеем, или боимся.
— Я хочу подвергнуть критике партийное бюро за то, что оно не возглавило тягу коммунистов к новаторству, не вело борьбу с рутиной... — продолжал Порядов.
Когда он кончил говорить, взбудораженный Донцов отложил карандаш (он вел протокол) и попросил слова. «Не я ли, написав статью, думал, что все изменится к лучшему в соединении, так вправе ли теперь молчать?»
— ...Не все успехи, о которых говорилось в докладе, можно считать подлинными... — сказал он, начиная свое выступление.
— В докладе Маратов «шарики катал», — бросил кто-то реплику.
Выступления Порядова и Донцова удивили и раздосадовали Меркулова. Как-никак это были уже выступления, направленные, хоть и косвенно, против него самого. И как ни стремился Меркулов всегда исходить из принципиальных соображений, он был только человеком, причем человеком властным и самоуверенным, привыкшим наставлять других, а не выслушивать поучения от подчиненных. Все в нем протестовало: «Зачем они снова откапывают эту давно решенную историю со Световым? К чему делают обобщения, для которых пока нет оснований? На какой путь критики командования толкают коммунистов?»
По традиции Меркулов собирался выступать в самом конце собрания. В этой неписанной традиции был свой особый смысл: во-первых, неудобно ставить преграды критике (мало кто решится потом выступить вразрез с мнением начальства); во-вторых, именно за политическим руководством остается право подводить итоги. И все же хотелось выступить уже сейчас, чтобы вернуть собрание в намеченное русло.
Меркулов обернулся, взглянул на Серова. Однако лицо командующего было непроницаемым. Он слушал с вниманием, тем более напряженным, что еще не составил себе достаточно полного мнения о всех событиях, происходивших в его отсутствие, и о том, как относятся к ним коммунисты. Меркулов догадался об этом с одного взгляда. Он попросил слова и заговорил коротко и веско:
— Не стоит распыляться, тратить порох на ' чисто служебные, к тому же уже решенные вопросы, строить на малых фактах обобщения, которые могут оказаться зыбкими. Надо ухватиться за главное звено. Оно в докладе указано. Будем обсуждать, как коммунисты штаба и политотдела обеспечили несомненный успех
учений, как проявили они себя, ликвидируя последствия землетрясения. Уясним, кому чего еще не достает: многим неплохим политработникам (он бросил взгляд на Порядова, потом на Донцова) — глубоких военных знаний и опыта, некоторым штабным офицерам — вкуса к идеологической работе. Острую критику направим на тех, кто пытается подрывать принцип единоначалия — основу организованности и дисциплины на флоте.
Когда Меркулов начал говорить, вентиляторы по приказу дежурного офицера выключили. Наступила тишина, такая непривычная, что она раздражала. С каждой минутой становилось все более душно. Лица коммунистов раскраснелись. Речь начальника политотдела и по смыслу, а еще более по тону, жесткому и наставительному, слишком напоминала команду.
Высотин насторожился. «Хороши будем мы, коммунисты, «мозг соединения», если не пойдем дальше самовосславления... Неужели Меркулов ничего не понял из происшедшего в последние дни?»
— Включите вентиляторы. Дышать нечем! — сказал Серов.
Высотин вытер платком лоб. Поднялся. Лицо его попало в струю свежего воздуха. Он глубоко вздохнул и стал говорить медленно, словно продолжая размышлять, только теперь уже вслух.
— Мы привыкли считать, что все у нас в штабе, политотделе, на кораблях поставлено образцово. Так ли это? На первый взгляд, так. Чрезвычайных происшествий почти не бывает. Планы боевой подготовки выполняются. Число классных специалистов неуклонно растет. Как будто можем быть довольны. Но я хочу поставить вопрос по-другому: готовы ли мы к любым испытаниям или подбираем себе испытания по силам? Разница здесь огромная. Вот недавно мне довелось читать статью о том, почему некоторые выпускники школ, золотые медалисты, в институтах плелись в хвосте у других, обычных студентов. В чем тут дело? Да в том, что кое-где создались особые условия, чтобы медалисты появлялись. На экзаменах, например, избегали вопросов сложных, на которые кандидаты в медалисты могли бы и не ответить... Нет ли у нас чего-либо подобного?
— Факты, ближе к фактам, — бросил раздраженно Панкратов.
— Факты? Что ж, — продолжал спокойно Высотин. — Вот наш молодой политработник Донцов давно заметил такие факты на «Державном».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145