Задумался командующий и об исполнителях плана. Кипарисов — на этого сейчас можно положиться, у него духовный подъем, но не следует забывать, что на «Державном» люди, видимо, не слишком-то подготовлены к тяжелым испытаниям. (Серов с досадой поморщился, припомнив Николаева.) Светов (теплое чувство шевельнулось в груди Серова — давняя слабость к командиру «Дерзновенного») — этому надо поручить трудное дело. Но и у него не все ладно... Командующий с болью вспомнил о тяжело больном Канчуке: «Какая чудовищная, дикая случайность».
Канчука Серову жаль, как близкого человека, хоть говорил он с ним только один раз в госпитале. По сердцу пришелся ему старшина. Тут же всплывает в памяти история с этим лейтенантом, разбившим машину. Батыревым командующий возмущен — разгильдяй, а не офицер. Неприятно, что вокруг него еще целый клубок интересов и тревог людей, весьма уважаемых. На днях звонила Меркулова, сказала, что они с мужем как бы опекают этого лейтенанта по просьбе «самого» Корпея Васильевича, долго убеждала «не губить» легкомысленного, но славного юношу. Елена Станиславовна была неприлично настойчива, так что пришлось попросить ее не вмешиваться не в свое дело. «Черт знает, что такое! Ведь, кажется, умная и милая женщина. Непонятно и поведение самого Меркулова. Как будто, волевой политработник. Почему же во многом не разобрался? Почему на партсобрании не поддержал новых идей? Чего он не понял?» Мысли Серова текли быстро, одна отвлекала от другой, и не хотелось что-либо додумывать до конца. Тысячи людей, сотни дел в соединении, и за каждое дело отвечает он, коман-
дующий... «А Мария!» — эту мысль он постарался сразу же подавить. «Спать надо, спать...»
Серов прилег, взял с полки томик Тютчева. «Почитаю и засну». Он открыл книгу наугад, прочел одно-другое стихотворение, они, прошли мимо его сознания, потом он натолкнулся на строчки, неожиданно ставшие близкими ему:
Часов однообразный бой —Томительная ночи повесть! Язык для всех равно чужой И внятный каждому, как совесть.
«Внятный, как совесть», — повторил Серов про себя. Спать не хотелось. В конечном счете, если отбросить все второстепенное, все частности, командующий должен считать виновным в каждой большой ошибке прежде всего самого себя. Серов читал и перечитывал давно знакомые стихи. Они мучили его, будто целиком были посвящены его переживаниям и чувствам, хотя ассоциации и были не прямыми, а связанными причудливо. Его вновь поразили знаменитые строки: «Молчи, скрывайся и таи...» «Мысль изреченная — есть ложь». И опять перед ним встало лицо Марии, взволнованное, милое, полное участия — такой она была в госпитале, когда пришла навестить его. «Зачем я не сказал ей правды? Ну, а зачем ее было говорить?.. Будет ли она счастлива с Кипарисовым?.. Я знаю только, что без него она несчастна».
Серов погасил свет, закрыл глаза. «Не думать, не думать! Спать, спать», — повторял он про себя....Топот матросских башмаков на верхней палубе, где утром всегда проводилась физзарядка, разбудил Серова. Еще было совсем темно. Он поднял запотевшее и обмерзшее по краям стекло иллюминатора и поежился от морозного, клубами пара ворвавшегося в каюту воздуха. Пар быстро осел, и стало видно черное с зеленоватым оттенком небо, пробуравленное белесыми, едва различимыми редкими звездами, и похожие на огромные мешки контуры сопок на недалеком мысу, где через ровные промежутки времени то вспыхивал, то погасал тонкий, как игла, луч маяка.
Зимний рассвет занимался над океаном вяло и нерешительно. Продрогнув и окоченев за ночь, все в природе нехотя пробуждалось.
Серов принял душ и, растершись шершавым полотенцем, стал одеваться. Он чувствовал себя бодро, хотя в голове немного шумело от короткого сна.
Утро у Серова ушло на изучение скопившихся за последние дни приказов и директив и разговоры с флагманскими специалистами. После обеда он поехал на судоремонтный завод, беседовал с директором, осматривал с Анной Высотиной прибывшие из Ленинграда новые турбины для заложенных на стапелях кораблей. Вместе они порадовались совершенной технике, посетовали о том, что время старит и боевые корабли, потолковали и поспорили о подводных крейсерах недалекого будущего, которые будет двигать атомная энергия, потом договорились о вещах практических: поставить под контроль инженеров верфи технические эксперименты у Светова, чтобы в опытном порядке решать на «Дерзновенном» вопросы модернизации.
Все, что делал Серов, все, о чем он говорил, было чрезвычайно важно и, казалось, занимало целиком его мысли. Но где-то в глубине души больше всего волновало его совсем другое. Он не мог не повидать Марии. И хотя как будто было окончательно решено, что с этим покончено, он знал, что точка еще не поставлена.
Ночные раздумья, тютчевские стихи встревожили его душу. Он должен поговорить с Марией, ничего не скрывая, не притворствуя, не фальшивя, иначе камень так и не упадет с его сердца.
Воспользовавшись тем, что Анне пришлось заняться студентами-практикантами из судостроительного техникума, командующий попрощался с ней, сказал, что еще заглянет на ремонтирующиеся корабли.
Одна из дорог шла мимо деревообделочного цеха, где работала Мария. Конечно, Серов не случайно избрал именно этот, далеко не кратчайший путь к доку. Давно уже он не бывал здесь. Пять лет назад нынешний деревообделочный цех назывался столярной мастерской. Сейчас это была почти самостоятельная фабрика. Она работала не только на непосредственные нужды строительства кораблей, но производила и всю обстановку для торговых и пассажирских пароходов: шкафы, кресла, столы, стулья.
Мерно жужжали огромные циркульные пилы, гудели вентиляторы у сушилок, посвистывали и шелестели рубанки. Пахло лесом, столярным клеем и спиртом.
Серов, войдя в цех, в нерешительности остановился у конторки мастера цеха. Мимо проходили рабочие, техники в комбинезонах, осыпанных древесной пылью они с любопытством поглядывали на Серова.
Посещение цеха морскими офицерами было не в диковинку, это случалось довольно часто, но адмиральская форма все же вызвала недоумение. Дверь конторки внезапно распахнулась, из нее вышел, пятясь, грузный пожилой человек в очках. Грозя пальцем, он раздраженно крикнул с порога:
— Честность честностью, выспренные слова — словами, а план — планом! Вы мне не командуйте в цехе. Я начальник, и извольте выполнять мои указания.
В ответ послышался знакомый и до боли дорогой Серову женский голос:
— Да, вы начальник, по вы не правы и знаете это.. Не кричите, пожалуйста, я все равно не отступлю от своего. Пусть директор рассудит!
Грузный человек в очках громко чертыхнулся, развел руками: «Кремень, а не баба!», — и быстро зашагал в глубину цеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Канчука Серову жаль, как близкого человека, хоть говорил он с ним только один раз в госпитале. По сердцу пришелся ему старшина. Тут же всплывает в памяти история с этим лейтенантом, разбившим машину. Батыревым командующий возмущен — разгильдяй, а не офицер. Неприятно, что вокруг него еще целый клубок интересов и тревог людей, весьма уважаемых. На днях звонила Меркулова, сказала, что они с мужем как бы опекают этого лейтенанта по просьбе «самого» Корпея Васильевича, долго убеждала «не губить» легкомысленного, но славного юношу. Елена Станиславовна была неприлично настойчива, так что пришлось попросить ее не вмешиваться не в свое дело. «Черт знает, что такое! Ведь, кажется, умная и милая женщина. Непонятно и поведение самого Меркулова. Как будто, волевой политработник. Почему же во многом не разобрался? Почему на партсобрании не поддержал новых идей? Чего он не понял?» Мысли Серова текли быстро, одна отвлекала от другой, и не хотелось что-либо додумывать до конца. Тысячи людей, сотни дел в соединении, и за каждое дело отвечает он, коман-
дующий... «А Мария!» — эту мысль он постарался сразу же подавить. «Спать надо, спать...»
Серов прилег, взял с полки томик Тютчева. «Почитаю и засну». Он открыл книгу наугад, прочел одно-другое стихотворение, они, прошли мимо его сознания, потом он натолкнулся на строчки, неожиданно ставшие близкими ему:
Часов однообразный бой —Томительная ночи повесть! Язык для всех равно чужой И внятный каждому, как совесть.
«Внятный, как совесть», — повторил Серов про себя. Спать не хотелось. В конечном счете, если отбросить все второстепенное, все частности, командующий должен считать виновным в каждой большой ошибке прежде всего самого себя. Серов читал и перечитывал давно знакомые стихи. Они мучили его, будто целиком были посвящены его переживаниям и чувствам, хотя ассоциации и были не прямыми, а связанными причудливо. Его вновь поразили знаменитые строки: «Молчи, скрывайся и таи...» «Мысль изреченная — есть ложь». И опять перед ним встало лицо Марии, взволнованное, милое, полное участия — такой она была в госпитале, когда пришла навестить его. «Зачем я не сказал ей правды? Ну, а зачем ее было говорить?.. Будет ли она счастлива с Кипарисовым?.. Я знаю только, что без него она несчастна».
Серов погасил свет, закрыл глаза. «Не думать, не думать! Спать, спать», — повторял он про себя....Топот матросских башмаков на верхней палубе, где утром всегда проводилась физзарядка, разбудил Серова. Еще было совсем темно. Он поднял запотевшее и обмерзшее по краям стекло иллюминатора и поежился от морозного, клубами пара ворвавшегося в каюту воздуха. Пар быстро осел, и стало видно черное с зеленоватым оттенком небо, пробуравленное белесыми, едва различимыми редкими звездами, и похожие на огромные мешки контуры сопок на недалеком мысу, где через ровные промежутки времени то вспыхивал, то погасал тонкий, как игла, луч маяка.
Зимний рассвет занимался над океаном вяло и нерешительно. Продрогнув и окоченев за ночь, все в природе нехотя пробуждалось.
Серов принял душ и, растершись шершавым полотенцем, стал одеваться. Он чувствовал себя бодро, хотя в голове немного шумело от короткого сна.
Утро у Серова ушло на изучение скопившихся за последние дни приказов и директив и разговоры с флагманскими специалистами. После обеда он поехал на судоремонтный завод, беседовал с директором, осматривал с Анной Высотиной прибывшие из Ленинграда новые турбины для заложенных на стапелях кораблей. Вместе они порадовались совершенной технике, посетовали о том, что время старит и боевые корабли, потолковали и поспорили о подводных крейсерах недалекого будущего, которые будет двигать атомная энергия, потом договорились о вещах практических: поставить под контроль инженеров верфи технические эксперименты у Светова, чтобы в опытном порядке решать на «Дерзновенном» вопросы модернизации.
Все, что делал Серов, все, о чем он говорил, было чрезвычайно важно и, казалось, занимало целиком его мысли. Но где-то в глубине души больше всего волновало его совсем другое. Он не мог не повидать Марии. И хотя как будто было окончательно решено, что с этим покончено, он знал, что точка еще не поставлена.
Ночные раздумья, тютчевские стихи встревожили его душу. Он должен поговорить с Марией, ничего не скрывая, не притворствуя, не фальшивя, иначе камень так и не упадет с его сердца.
Воспользовавшись тем, что Анне пришлось заняться студентами-практикантами из судостроительного техникума, командующий попрощался с ней, сказал, что еще заглянет на ремонтирующиеся корабли.
Одна из дорог шла мимо деревообделочного цеха, где работала Мария. Конечно, Серов не случайно избрал именно этот, далеко не кратчайший путь к доку. Давно уже он не бывал здесь. Пять лет назад нынешний деревообделочный цех назывался столярной мастерской. Сейчас это была почти самостоятельная фабрика. Она работала не только на непосредственные нужды строительства кораблей, но производила и всю обстановку для торговых и пассажирских пароходов: шкафы, кресла, столы, стулья.
Мерно жужжали огромные циркульные пилы, гудели вентиляторы у сушилок, посвистывали и шелестели рубанки. Пахло лесом, столярным клеем и спиртом.
Серов, войдя в цех, в нерешительности остановился у конторки мастера цеха. Мимо проходили рабочие, техники в комбинезонах, осыпанных древесной пылью они с любопытством поглядывали на Серова.
Посещение цеха морскими офицерами было не в диковинку, это случалось довольно часто, но адмиральская форма все же вызвала недоумение. Дверь конторки внезапно распахнулась, из нее вышел, пятясь, грузный пожилой человек в очках. Грозя пальцем, он раздраженно крикнул с порога:
— Честность честностью, выспренные слова — словами, а план — планом! Вы мне не командуйте в цехе. Я начальник, и извольте выполнять мои указания.
В ответ послышался знакомый и до боли дорогой Серову женский голос:
— Да, вы начальник, по вы не правы и знаете это.. Не кричите, пожалуйста, я все равно не отступлю от своего. Пусть директор рассудит!
Грузный человек в очках громко чертыхнулся, развел руками: «Кремень, а не баба!», — и быстро зашагал в глубину цеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145