.. — сказал Маратов.— Значит, именинник...
То, что Маратов спросил о Кипарисове, удивило Николаева. В отношениях между пропагандистом и старшим помощником «Державного» не было ничего такого, что могло бы заставить их интересоваться друг другом.
Кипарисов, строгий хранитель и почитатель всех внешних форм офицерской этики, видевший в них импонирующую ему красоту морской службы, органически не мог понять Маратова с его фамильярностью в обращении с людьми. В свою очередь, Маратову была чужда холодная официальность Кипарисова (он считал ее сродни бюрократизму); сдержанность старшего помощника, граничащая с бесстрастностью, которой тот особенно гордился, по самой природе Маратова не могла быть ему понятна (он даже подозревал Кипарисова в позерстве). Поэтому, хотя Кипарисов и бы-
вал всегда безукоризненно вежлив с Маратовым, а Маратов ровен и тактичен в разговорах с Кипарисовым, Кипарисов относился к Маратову с едва заметной пренебрежительной снисходительностью человека с «военной косточкой» к политработнику, которого он не считал ни настоящим моряком, ни полноценным военным, Маратов же к Кипарисову— с оттенком добродушной иронии. Пожалуй, Кипарисов был единственным в соединении офицером, с которым Маратов никак не мог найти контакт.
— Что это ты вдруг заинтересовался моим старпомом? — спросил Николаев.
— По долгу службы, я должен знать людей.
— Не хитри, Савва, — перебил Николаев. Его лицо выражало такое откровенное сомнение в искренности пропагандиста, что Маратов тут же сказал:
— Ладно. Понимаешь, сколько я ни встречался с Кипарисовым, всегда мне казалось, что ходит он будто в павлиньих перьях. Мне они, признаться, не очень нравились. Может, поэтому не удавалось глубоко в него заглянуть.
— А зачем тебе заглядывать? Офицер он, как офицер, а насчет павлиньих перьев ты это зря сказал.
— Слушай, Олег, я же тебя официально спрашиваю. Николаев, однако, хотя и перестал улыбаться, сказал с легкой иронией:
— Ну, если официально, так ты мог бы аттестации почитать, я всегда ему давал отличные. Звание капитана третьего ранга он на днях получил. Все?
— Нет, не все. Ладно, давай начистоту. Аттестация— бумага, дело формальное, в ней всего не скажешь о человеке. Что же касается повышения в звании, то это, конечно, приятно, но... Словом, все это я говорю к тому, что есть возможность назначить Кипарисова командиром на один из эсминцев. Начпо не то, что в нем сомневается, а как-то неуверен. Так я его понял. Вот потому и разговор о Кипарисове идет как о коммунисте.— Маратов поглядел на дверь каюты, завешенную бархатной портьерой. Ему показалось, что за дверью кто-то стоит. Он хотел об этом сказать Николаеву, но тот в это время спросил:
— Значит, тебя он интересует только как коммунист?..
— Да... — сказал Маратов. — Но в этом понятии обобщаются все качества, имей это в виду. А у твоего старпома, я думаю , есть и теневые стороны?
Николаев задумался. Он писал в аттестациях, что Кипарисов заслуживает повышения. А это значило вероятное выдвижение его на должность командира корабля. Придя на место Высотина, Николаев полностью доверился своему старпому. Кипарисов охотно и, как полагал Николаев, даже с энтузиазмом правил корабельную службу. Поэтому вскоре между ними установились отличные взаимоотношения. Старший помощник изо всех сил старался показать себя образцовым, Николаев только и знал, что похваливал его. Не раз Николаев даже удивлялся: за какие такие грехи Высо-тин в свое время осуждал Кипарисова?
— О каких теневых сторонах ты говоришь? — спросил Николаев.
— Ну, — Маратов сделал неопределенный жест, — все же характер, манеры. В них, как ни говори, проявляется душа.
Николаев невольно улыбнулся и подумал: «Если бы должности давались по манерам и характеру, Маратову вообще не быть бы офицером». Затем сухо сказал:
— Видишь ли, Савва, о характере и манерах в таком, как у нас, разговоре судить можно только применительно к службе. Корабль наш передовой, и в этом есть заслуга Кипарисова. Больше того скажу, мне жаль с ним расставаться, да не в праве его задерживать.
— Можно подумать, что этот «сухарь» — твой друг? — Маратов пожал плечами.
— Те-те-те, — перебил Николаев, — да ты, Савва, относишься к нему недоброжелательно. Друзей мы выбираем не по уму, а по сердцу, и не всегда за достоинства, а на службе— доверяйся лишь разуму да фактам.
— Все это так... — начал было Маратов, но в эту минуту до него явственно донесся скрип двери. — Мне кажется, кто-то там есть, Олег.
— Сейчас посмотрю. — Николаев встал с кресла и раздвинул над дверью каюты портьеры. — Никого нет, видно, вестовой проходил.— Он захлопнул неплотно прикрытую дверь и, обернувшись к Маратову, закончил: — Все тебе что-то чудится, Савва. И вот с дверью,
и с Кипарисовым. Больше не хочу на эту тему разговаривать!
— Твоя воля, — сказал Маратов. — А как же насчет лекции, командир?
— Добро, — Николаев взглянул на часы. — Скоро обед. Подкрепимся, да и за дела.
...В это время Кипарисов, запершись в своей каюте, обдумывал создавшееся положение. Он только что случайно подслушал разговор между Маратовым и Николаевым. Кипарисов шел к Николаеву по делам. Подходя к каюте командира, он услышал раскатистый бас и замедлил шаг. «...Что это ты вдруг заинтересовался моим старпомом?» — спрашивал Николаев. «Есть возможность назначить его командиром корабля», — басил Маратов.
«Это они обо мне», — подумал Кипарисов. Он взялся было за ручку двери и даже слегка чуть больше приоткрыл ее, но затем, заколебавшись, отступил. Во всяком случае, полагалось, прежде чем войти, постучать в дверь. Кипарисов этого не сделал. Он сознавал, что поступок его дурен. И хотя по характеру своему он не был склонен ни к подслушиванию, ни к подглядыванию, ни к другим мелким порокам, и люди, обладающие такими пороками, вызывали в нем физическое отвращение, сейчас он не мог превозмочь себя. Им безраздельно владело жгучее любопытство. Чем же окончится этот разговор? Что скажет Маратов и что ему ответит Николаев? Он и презирал, и имеете с тем оправдывал себя. «Это решает мою судьбу». Он стоял точно пригвожденный к палубе, весь обратяеь в слух. Его лицо побледнело, а пальцы крепко сжимали папку с бумагами. «Ах, вот как?!» — сказал он, отходя от двери каюты. Услышанное вызвало в нем противоречивые чувства. Прежде всего, его охватила радость: «Наконец-то в штабе вспомнили обо мне. Я буду командиром!» Он уже слышал ласкающие его слух слова коротких служебных докладов и ответов: «Так-то и так-то, товарищ командир». «Есть, товарищ командир!» Командир, а не старший помощник! Он уже видел себя стоящим на мостике эсминца, равного по силе и боевой мощи «Державному».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
То, что Маратов спросил о Кипарисове, удивило Николаева. В отношениях между пропагандистом и старшим помощником «Державного» не было ничего такого, что могло бы заставить их интересоваться друг другом.
Кипарисов, строгий хранитель и почитатель всех внешних форм офицерской этики, видевший в них импонирующую ему красоту морской службы, органически не мог понять Маратова с его фамильярностью в обращении с людьми. В свою очередь, Маратову была чужда холодная официальность Кипарисова (он считал ее сродни бюрократизму); сдержанность старшего помощника, граничащая с бесстрастностью, которой тот особенно гордился, по самой природе Маратова не могла быть ему понятна (он даже подозревал Кипарисова в позерстве). Поэтому, хотя Кипарисов и бы-
вал всегда безукоризненно вежлив с Маратовым, а Маратов ровен и тактичен в разговорах с Кипарисовым, Кипарисов относился к Маратову с едва заметной пренебрежительной снисходительностью человека с «военной косточкой» к политработнику, которого он не считал ни настоящим моряком, ни полноценным военным, Маратов же к Кипарисову— с оттенком добродушной иронии. Пожалуй, Кипарисов был единственным в соединении офицером, с которым Маратов никак не мог найти контакт.
— Что это ты вдруг заинтересовался моим старпомом? — спросил Николаев.
— По долгу службы, я должен знать людей.
— Не хитри, Савва, — перебил Николаев. Его лицо выражало такое откровенное сомнение в искренности пропагандиста, что Маратов тут же сказал:
— Ладно. Понимаешь, сколько я ни встречался с Кипарисовым, всегда мне казалось, что ходит он будто в павлиньих перьях. Мне они, признаться, не очень нравились. Может, поэтому не удавалось глубоко в него заглянуть.
— А зачем тебе заглядывать? Офицер он, как офицер, а насчет павлиньих перьев ты это зря сказал.
— Слушай, Олег, я же тебя официально спрашиваю. Николаев, однако, хотя и перестал улыбаться, сказал с легкой иронией:
— Ну, если официально, так ты мог бы аттестации почитать, я всегда ему давал отличные. Звание капитана третьего ранга он на днях получил. Все?
— Нет, не все. Ладно, давай начистоту. Аттестация— бумага, дело формальное, в ней всего не скажешь о человеке. Что же касается повышения в звании, то это, конечно, приятно, но... Словом, все это я говорю к тому, что есть возможность назначить Кипарисова командиром на один из эсминцев. Начпо не то, что в нем сомневается, а как-то неуверен. Так я его понял. Вот потому и разговор о Кипарисове идет как о коммунисте.— Маратов поглядел на дверь каюты, завешенную бархатной портьерой. Ему показалось, что за дверью кто-то стоит. Он хотел об этом сказать Николаеву, но тот в это время спросил:
— Значит, тебя он интересует только как коммунист?..
— Да... — сказал Маратов. — Но в этом понятии обобщаются все качества, имей это в виду. А у твоего старпома, я думаю , есть и теневые стороны?
Николаев задумался. Он писал в аттестациях, что Кипарисов заслуживает повышения. А это значило вероятное выдвижение его на должность командира корабля. Придя на место Высотина, Николаев полностью доверился своему старпому. Кипарисов охотно и, как полагал Николаев, даже с энтузиазмом правил корабельную службу. Поэтому вскоре между ними установились отличные взаимоотношения. Старший помощник изо всех сил старался показать себя образцовым, Николаев только и знал, что похваливал его. Не раз Николаев даже удивлялся: за какие такие грехи Высо-тин в свое время осуждал Кипарисова?
— О каких теневых сторонах ты говоришь? — спросил Николаев.
— Ну, — Маратов сделал неопределенный жест, — все же характер, манеры. В них, как ни говори, проявляется душа.
Николаев невольно улыбнулся и подумал: «Если бы должности давались по манерам и характеру, Маратову вообще не быть бы офицером». Затем сухо сказал:
— Видишь ли, Савва, о характере и манерах в таком, как у нас, разговоре судить можно только применительно к службе. Корабль наш передовой, и в этом есть заслуга Кипарисова. Больше того скажу, мне жаль с ним расставаться, да не в праве его задерживать.
— Можно подумать, что этот «сухарь» — твой друг? — Маратов пожал плечами.
— Те-те-те, — перебил Николаев, — да ты, Савва, относишься к нему недоброжелательно. Друзей мы выбираем не по уму, а по сердцу, и не всегда за достоинства, а на службе— доверяйся лишь разуму да фактам.
— Все это так... — начал было Маратов, но в эту минуту до него явственно донесся скрип двери. — Мне кажется, кто-то там есть, Олег.
— Сейчас посмотрю. — Николаев встал с кресла и раздвинул над дверью каюты портьеры. — Никого нет, видно, вестовой проходил.— Он захлопнул неплотно прикрытую дверь и, обернувшись к Маратову, закончил: — Все тебе что-то чудится, Савва. И вот с дверью,
и с Кипарисовым. Больше не хочу на эту тему разговаривать!
— Твоя воля, — сказал Маратов. — А как же насчет лекции, командир?
— Добро, — Николаев взглянул на часы. — Скоро обед. Подкрепимся, да и за дела.
...В это время Кипарисов, запершись в своей каюте, обдумывал создавшееся положение. Он только что случайно подслушал разговор между Маратовым и Николаевым. Кипарисов шел к Николаеву по делам. Подходя к каюте командира, он услышал раскатистый бас и замедлил шаг. «...Что это ты вдруг заинтересовался моим старпомом?» — спрашивал Николаев. «Есть возможность назначить его командиром корабля», — басил Маратов.
«Это они обо мне», — подумал Кипарисов. Он взялся было за ручку двери и даже слегка чуть больше приоткрыл ее, но затем, заколебавшись, отступил. Во всяком случае, полагалось, прежде чем войти, постучать в дверь. Кипарисов этого не сделал. Он сознавал, что поступок его дурен. И хотя по характеру своему он не был склонен ни к подслушиванию, ни к подглядыванию, ни к другим мелким порокам, и люди, обладающие такими пороками, вызывали в нем физическое отвращение, сейчас он не мог превозмочь себя. Им безраздельно владело жгучее любопытство. Чем же окончится этот разговор? Что скажет Маратов и что ему ответит Николаев? Он и презирал, и имеете с тем оправдывал себя. «Это решает мою судьбу». Он стоял точно пригвожденный к палубе, весь обратяеь в слух. Его лицо побледнело, а пальцы крепко сжимали папку с бумагами. «Ах, вот как?!» — сказал он, отходя от двери каюты. Услышанное вызвало в нем противоречивые чувства. Прежде всего, его охватила радость: «Наконец-то в штабе вспомнили обо мне. Я буду командиром!» Он уже слышал ласкающие его слух слова коротких служебных докладов и ответов: «Так-то и так-то, товарищ командир». «Есть, товарищ командир!» Командир, а не старший помощник! Он уже видел себя стоящим на мостике эсминца, равного по силе и боевой мощи «Державному».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145