А все-таки Светов зашел, потому что по-своему любил Высотина, досадуя и злясь иной раз на него, но всегда испытывая необъяснимое тяготение к общению с ним. Поэтому, подходя к столу, за которым сидел Высотин, Светов весело воскликнул:
— Эва, моряк-штабист, все корпит над бумагой? У тебя, Андрей, гляжу, и шевиот па рукавах кителя, как жесть блестеть начал. По одному этому можно определить твое штабное рвение... — Он пожал протянутую Высотиным руку и, бросив шапку на диван, уселся в кресло.
Высотин захлопнул папку со служебными бумагами.
— Очень рад, что ты, Игорь, навестил меня. Я сегодня о тебе думал.
— В каком смысле думал? — живо поинтересовался Светов, покачиваясь в кресле. — Что, опять какой-нибудь умнейший разговор поведешь? Если так, то наперед тебе говорю— не хочу никаких философствова-
ний. Я на тебя пришел поглядеть, и баста! — он вдруг вскочил и быстро зашагал по каюте. — Ты пойми, человечина, ведь я и не думал к тебе заходить, а зашел. Вот какая история!
— Это очень хорошо, — ответил с улыбкой Высотин, выходя из-за стола. — А думал я о тебе все-таки в связи с нашим последним разговором. Трудную ты мне задачу задал. Да, что и говорить, признаюсь, и сейчас об этом размышляю. Башка даже трещит. — Высотин хотел возвратиться к разговору, начатому у него на квартире. Однако Светов вдруг замахал руками и с плохо скрываемой иронией спросил:
— Голова у тебя, значит, друже, трещит? Самое большое, полагаю, мигрень — дамская болезнь.—Он засмеялся.—Хочешь, вызову фельдшера? :—он потянулся рукой к кнопке звонка, но, взглянув на лицо Высотина, отдернул руку и сказал серьезно: — Еще раз предупреждаю, Андрей, что не хочу сейчас возвращаться к нашему старому разговору. Тема большая, ее нескоро обговоришь. — Он стал ворошить бумаги, лежащие на столе, потом снял с переборки рамку с фотографией и принялся рассматривать снимок: Анна держит на коленях Ниночку в одеяльце, рядом, положив руку на плечо матери, стоит Сережа.
— Семья, — неопределенно сказал Светов, вертя в руках рамку.
Высотин улыбнулся. Светов явно уходил от серьезного разговора. Что ж, может быть, он и прав.
— Что ты фотографию моей жены так рассматриваешь? Какие скрытые достоинства в ней обнаружил?
— Достоинства Анны Ивановны тебе, как мужу, лучше, чем мне, известны, — откликнулся Светов, водворяя на место рамку с фотографией. — Ты мне лучше скажи, чем она сейчас занимается.
— То есть как, чем? На заводе — главный инженер, дома — хозяйка, мать двоих детей. Странный ты задал вопрос, Игорь. — Высотин, улыбаясь, наблюдал за подвижным и порывистым Световым, который в этот момент уже склонился над стоящей на полке моделью крейсера.
— Погоди, Андрей, я не об этом, — сказал Светов. — Вот ты, как близкий ей человек, скажи, какие кораблестроительные проблемы ее волнуют. Бывало, Анна Ивановна далеко в будущее заглядывала, а ныне как?
— Ну, какие проблемы... — неуверенно начал Высотин и замолчал. За последнее время он как-то отстранился от интересов Анны. Произошло это незаметно для него самого. Панкратов любил и умел работать чуть ли не по восемнадцати часов в сутки и с других требовал того же. Домой Высотин приходил редко, ненадолго и, по большей части, усталым. Не до серьезных разговоров о деле. Анна чувствовала это. Сама с его приходом оставляла всякую работу. Они отдыхали вдвоем. Короткие часы встреч были до отказа заполнены личным, интимным — мыслями и чувствами, замкнутыми в круг их семьи. Здесь были свои радости, трудности и печали. И все откладывался вечер, когда они вдвоем склонятся над чертежной доской. Плохо это? Да, конечно, плохо. Но разве они с Анной не были счастливы? Высотин, вдруг забыв о Светове, задумался о жене... Вот возвращается он домой с моря, и Анна радостно спешит навстречу, замирая, припадает к его холодной шинели, а он, не зная, что и сказать, что делать, молча сжимает лицо жены в своих ладонях и долго смотрит на нее. Вот просыпается он дома глубокой ночью, тихо встает, курит и думает о служебных делах, которых никогда всех не переделаешь. За окном в лунном свете земля, покрытая осенними листьями. В белесом полумраке чернеют деревья. Нигде ни огонька, ни звука, все спит. И вдруг руки Анны обвиваются вокруг его шеи. А каким счастьем была озарена их недавняя лыжная прогулка! Все это было, кажется, позавчера, вчера, во всяком случае, совсем недавно! Но почему теперь многое обернулось иначе? Что же такое незаметно подкралось и отделило их друг от друга, пусть немного, по все же отделило? «Неужели у Анны начало остывать чувство, неужели бытовые мелочи стали его заслонять? Но почему я обвиняю во всем лишь ее? — мелькнула мысль. — А может, я виноват, а не она? Или мы оба где-то и в чем-то допустили ошибку и начали терять друг' друга». Он вздохнул.
Светов удивленно взглянул на Высотина.
— Ты это о чем?
— У каждого свои думы.
— Мне бы твои. — Светов ходил вокруг модели крейсера, оглядывая ее со всех сторон. — Я тебя, Андрей, счастливчиком считал. Завидовал тебе, а сейчас вот нет. — Он будто позабыл о своем вопросе. — Теперь не завидую, — продолжал Светов — даже жаль, что перешел ты с крейсера в штаб. Мне бы хотелось видеть тебя вот здесь, — он ткнул пальцем на ходовой мостик модели. — Боевым командиром, понял?
И снова Высотин был благодарен Светову за то, что он переменил тему. Много раз он думал о том, что сказал сейчас Светов. Конечно, командовать кораблем не в пример привычней. Но зато здесь ощущаешь пульс жизни всего соединения. Только надо поскорее овладеть всей штабной премудростью, чтобы чувствовать себя вполне уверенно и свободно.
— По-твоему, настоящие моряки только на кораблях служат, а в штабе штаны просиживают?
Светов усмехнулся.
— А что ж, при Панкратове так оно и есть. Р1 я готов это всюду доказывать, как сказал поэт, «наперекор стихиям». — Он прошелся по каюте, достал портсигар, щелкнул крышкой и неожиданно добавил: — Сознаюсь, есть у меня кой-какие сюрпризы.
— Секрет? — спросил Высотин. Светов заколебался.
— И секрет и не секрет. Думаю частенько о минувших боях, раскидываю, какие бы неожиданности на будущее подготовить: ну, и, глядишь, прилег что-нибудь в голову.—Светов замолчал.
- Что же это тебя осенило? — спросил Высотин. Он видел по лицу Светова, что тот возбужден.
Светов подошел вплотную к Высотину и, нервно улыбаясь, чуть покачиваясь на носках, словно желая стать выше ростом, спросил:
— Тебе известно, надеюсь, как штабисту, в котором часу сегодня приказано «Дерзновенному» сняться с якоря?
— Да. — Высотин машинально взглянул на часы и тревожно проговорил. — Если Панкратов ничего не изменил в сроке, то экстренная съемка с якоря...
— Ты прав... Я должен быть давным-давно на корабле, готовя его к походу, — продолжал горячо Светов, перебив Высотина, — на экстренную съемку с якоря
в зимних условиях мне полагается с учетом прогрева машин всего один час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Эва, моряк-штабист, все корпит над бумагой? У тебя, Андрей, гляжу, и шевиот па рукавах кителя, как жесть блестеть начал. По одному этому можно определить твое штабное рвение... — Он пожал протянутую Высотиным руку и, бросив шапку на диван, уселся в кресло.
Высотин захлопнул папку со служебными бумагами.
— Очень рад, что ты, Игорь, навестил меня. Я сегодня о тебе думал.
— В каком смысле думал? — живо поинтересовался Светов, покачиваясь в кресле. — Что, опять какой-нибудь умнейший разговор поведешь? Если так, то наперед тебе говорю— не хочу никаких философствова-
ний. Я на тебя пришел поглядеть, и баста! — он вдруг вскочил и быстро зашагал по каюте. — Ты пойми, человечина, ведь я и не думал к тебе заходить, а зашел. Вот какая история!
— Это очень хорошо, — ответил с улыбкой Высотин, выходя из-за стола. — А думал я о тебе все-таки в связи с нашим последним разговором. Трудную ты мне задачу задал. Да, что и говорить, признаюсь, и сейчас об этом размышляю. Башка даже трещит. — Высотин хотел возвратиться к разговору, начатому у него на квартире. Однако Светов вдруг замахал руками и с плохо скрываемой иронией спросил:
— Голова у тебя, значит, друже, трещит? Самое большое, полагаю, мигрень — дамская болезнь.—Он засмеялся.—Хочешь, вызову фельдшера? :—он потянулся рукой к кнопке звонка, но, взглянув на лицо Высотина, отдернул руку и сказал серьезно: — Еще раз предупреждаю, Андрей, что не хочу сейчас возвращаться к нашему старому разговору. Тема большая, ее нескоро обговоришь. — Он стал ворошить бумаги, лежащие на столе, потом снял с переборки рамку с фотографией и принялся рассматривать снимок: Анна держит на коленях Ниночку в одеяльце, рядом, положив руку на плечо матери, стоит Сережа.
— Семья, — неопределенно сказал Светов, вертя в руках рамку.
Высотин улыбнулся. Светов явно уходил от серьезного разговора. Что ж, может быть, он и прав.
— Что ты фотографию моей жены так рассматриваешь? Какие скрытые достоинства в ней обнаружил?
— Достоинства Анны Ивановны тебе, как мужу, лучше, чем мне, известны, — откликнулся Светов, водворяя на место рамку с фотографией. — Ты мне лучше скажи, чем она сейчас занимается.
— То есть как, чем? На заводе — главный инженер, дома — хозяйка, мать двоих детей. Странный ты задал вопрос, Игорь. — Высотин, улыбаясь, наблюдал за подвижным и порывистым Световым, который в этот момент уже склонился над стоящей на полке моделью крейсера.
— Погоди, Андрей, я не об этом, — сказал Светов. — Вот ты, как близкий ей человек, скажи, какие кораблестроительные проблемы ее волнуют. Бывало, Анна Ивановна далеко в будущее заглядывала, а ныне как?
— Ну, какие проблемы... — неуверенно начал Высотин и замолчал. За последнее время он как-то отстранился от интересов Анны. Произошло это незаметно для него самого. Панкратов любил и умел работать чуть ли не по восемнадцати часов в сутки и с других требовал того же. Домой Высотин приходил редко, ненадолго и, по большей части, усталым. Не до серьезных разговоров о деле. Анна чувствовала это. Сама с его приходом оставляла всякую работу. Они отдыхали вдвоем. Короткие часы встреч были до отказа заполнены личным, интимным — мыслями и чувствами, замкнутыми в круг их семьи. Здесь были свои радости, трудности и печали. И все откладывался вечер, когда они вдвоем склонятся над чертежной доской. Плохо это? Да, конечно, плохо. Но разве они с Анной не были счастливы? Высотин, вдруг забыв о Светове, задумался о жене... Вот возвращается он домой с моря, и Анна радостно спешит навстречу, замирая, припадает к его холодной шинели, а он, не зная, что и сказать, что делать, молча сжимает лицо жены в своих ладонях и долго смотрит на нее. Вот просыпается он дома глубокой ночью, тихо встает, курит и думает о служебных делах, которых никогда всех не переделаешь. За окном в лунном свете земля, покрытая осенними листьями. В белесом полумраке чернеют деревья. Нигде ни огонька, ни звука, все спит. И вдруг руки Анны обвиваются вокруг его шеи. А каким счастьем была озарена их недавняя лыжная прогулка! Все это было, кажется, позавчера, вчера, во всяком случае, совсем недавно! Но почему теперь многое обернулось иначе? Что же такое незаметно подкралось и отделило их друг от друга, пусть немного, по все же отделило? «Неужели у Анны начало остывать чувство, неужели бытовые мелочи стали его заслонять? Но почему я обвиняю во всем лишь ее? — мелькнула мысль. — А может, я виноват, а не она? Или мы оба где-то и в чем-то допустили ошибку и начали терять друг' друга». Он вздохнул.
Светов удивленно взглянул на Высотина.
— Ты это о чем?
— У каждого свои думы.
— Мне бы твои. — Светов ходил вокруг модели крейсера, оглядывая ее со всех сторон. — Я тебя, Андрей, счастливчиком считал. Завидовал тебе, а сейчас вот нет. — Он будто позабыл о своем вопросе. — Теперь не завидую, — продолжал Светов — даже жаль, что перешел ты с крейсера в штаб. Мне бы хотелось видеть тебя вот здесь, — он ткнул пальцем на ходовой мостик модели. — Боевым командиром, понял?
И снова Высотин был благодарен Светову за то, что он переменил тему. Много раз он думал о том, что сказал сейчас Светов. Конечно, командовать кораблем не в пример привычней. Но зато здесь ощущаешь пульс жизни всего соединения. Только надо поскорее овладеть всей штабной премудростью, чтобы чувствовать себя вполне уверенно и свободно.
— По-твоему, настоящие моряки только на кораблях служат, а в штабе штаны просиживают?
Светов усмехнулся.
— А что ж, при Панкратове так оно и есть. Р1 я готов это всюду доказывать, как сказал поэт, «наперекор стихиям». — Он прошелся по каюте, достал портсигар, щелкнул крышкой и неожиданно добавил: — Сознаюсь, есть у меня кой-какие сюрпризы.
— Секрет? — спросил Высотин. Светов заколебался.
— И секрет и не секрет. Думаю частенько о минувших боях, раскидываю, какие бы неожиданности на будущее подготовить: ну, и, глядишь, прилег что-нибудь в голову.—Светов замолчал.
- Что же это тебя осенило? — спросил Высотин. Он видел по лицу Светова, что тот возбужден.
Светов подошел вплотную к Высотину и, нервно улыбаясь, чуть покачиваясь на носках, словно желая стать выше ростом, спросил:
— Тебе известно, надеюсь, как штабисту, в котором часу сегодня приказано «Дерзновенному» сняться с якоря?
— Да. — Высотин машинально взглянул на часы и тревожно проговорил. — Если Панкратов ничего не изменил в сроке, то экстренная съемка с якоря...
— Ты прав... Я должен быть давным-давно на корабле, готовя его к походу, — продолжал горячо Светов, перебив Высотина, — на экстренную съемку с якоря
в зимних условиях мне полагается с учетом прогрева машин всего один час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145