Одним словом, Панкратов должен готовить почву для торжества тех, кто выступал против него. «Веселенькое дело...» — начштаба усмехнулся своим мыслям.
Опершись на локти и сцепив пальцы в кулаки, он в раздумье потер о них мясистый, гладко выбритый подбородок. Сейчас Панкратову не хотелось уже ни видеть Высотина, ни разговаривать с ним...
Л Высотин, глядя на потемневшее лицо начштаба, отлично понимал, что творится у того на душе. Мысленно поставив себя на место Панкратова, он подумал, что тот счел бы бестактными любые вопросы, в которых сквозил бы оттенок сочувствия. Поэтому оставалось только строго — по-уставному — подчеркивать свое положение подчиненного.
Панкратов перебирал в памяти события последних месяцев, как бы крутя ленту в обратном порядке: сегодняшнее поражение у Серова... партсобрание... совещание, на котором он разделал Светова под орех, наконец, памятный разговор у командующего, когда тот предложил ему самостоятельно руководить учениями.
«Вот тогда еще он решил устроить мне экзамен... Что же, я не выдержал его? Или оценивают меня несправедливо?». Он хотел ответить себе: «Конечно, несправедливо», — но что-то удерживало его. Может быть, уважение к командующему, привычка считать, что старший по должности всегда прав, а может быть, и тень сомнения в себе. Панкратов исподлобья, не поднимая головы, посмотрел на все еще стоявшего перед ним Высотина. В глаза бросилась Золотая Звезда на кителе подчиненного: «Видный человек!» И на сердце неожиданно шевельнулось странное чувство зависти, но не к Золотой Звезде Высотина, а к его росту. Зависть такого рода всегда возникала в юности у низкорослого и нескладного Панкратова при виде высоких и стройных людей. Сейчас это чувство показалось нелепым, и Панкратов снова подумал: «Что же со мной делается?». Медленно отодвинув ящик стола, достал табак и стал набивать трубку. До чего же ему не хотелось приступать к делу. Но нельзя было бесконечно молчать. И не годилось срывать свою досаду на Высотине.
— Садитесь, Андрей Константинович, — сказал Панкратов, закуривая.
И потом, видя перед собой лицо Высотина, не сдержав раздражения, спросил: — Так, значит, будем изобретать прожекты, Вопреки опыту прошлой войны, ставить задачи, которые еще никто не отрабатывал?
— Почему же вопреки опыту войны? Может быть, в развитие... И каждая задача ведь отрабатывалась когда-нибудь в первый раз. — Высотину хотелось во что бы то ни стало убедить Панкратова. Он искал сравнение, которое сразу все сделало бы ясным, и, кажется, нашел его. — Илья Потапович, когда появились корабли с паровыми двигателями, адмиралам парусного флота пришлось коренным образом менять тактику. Так разве атомная энергия — меньшее открытие? Будем смотреть в будущее! — закончил он горячо.
Слова Высотина вызвали у Панкратова неожиданную реакцию. Продолжая двигать челюстью, он вдруг сказал, будто обращаясь к самому себе:
— Так значит, я и есть адмирал парусного флота, который не хочет или не может перестроиться?
Высотин настолько растерялся, что не нашел другого ответа, кроме:
— Что вы, Илья Потапович!
Но и на самого Панкратова неожиданно и почти инстинктивно вырвавшаяся у него фраза произвела, ошеломляющее впечатление. Он почувствовал, что ему нужно сейчас во что бы то ни стало остаться одному, и не здесь, на корабле, где каждую минуту могли потревожить.
— Вот, что, Андрей Константинович, — сказал он, поднимаясь, глаза у него были совершенно отсутствующими,— займитесь-ка вы пока сами планом, а. я сегодня буду ночевать на берегу... — Он открыл шкаф, надел шинель, шапку и вышел, провожаемый встревоженным взглядом Высотина. Как только за Панкратовым закрылась дверь, Высотин позвонил дежурному, чтобы начштаба подали машину.
Панкратов постоял секунду в коридоре. Потом, не рассуждая, повинуясь какому-то внутреннему чувству, сделал несколько шагов, постучал в дверь меркулов-ской каюты и вошел. Меркулов встал из-за стола, поглядел на Панкратова удивленно.
— Я хотел выяснить одно обстоятельство, Борис Осипович, — задумчиво проговорил Панкратов, — мы были с вами во время ученья заодно, то есть, я хочу сказать, что мы одинаково оценивали его успехи...
— Простите, Илья Потапович, — холодно перебил Меркулов, — я никогда и ни с кем не бываю просто так «заодно». Я поддерживаю то, что считаю верным, и отвергаю то, что идет во вред делу.
Панкратов кивнул головой и молча вышел. ...Верхняя палуба «Морской державы» в лунном свете казалась обрызганной жидкой известкой. Панкратов остановился и, оттянув пальцем рукав шинели, поглядел на часы. Было только начало восьмого.
Над городом стояло ровное электрическое зарево, прорезанное черными тенями заводских труб. В гавани было еще людно. Рокотали моторами грузовики, что-то непрестанно подвозившие к самоходным баржам и транспортам; подходили катера, и с них высыпали на берег матросы, уволенные в город с кораблей, стоявших на внешнем рейде. В дальнем углу гавани, между пакгаузами, был залит каток, и на его зеркальном, в цветастых световых пятнах льду матросы играли в хоккей.
Козырнув вытянувшемуся в струнку вахтенному офицеру, Панкратов сошел на берег и, обождав немного, сел в подошедшую «Победу». Добрых девять десятых своего времени Панкратов проводил на корабле, где никогда не утихает шум, но любил тишину и уют.
Давно, как только выяснилось, что семья не сможет к нему приехать, он отказался от квартиры на центральной улице, неподалеку от военной гавани, и снял комнату в пригороде. Зимой на машине нельзя было подъехать к его дому. «Победа» остановилась на шоссе у подножья сопки. По поднимающемуся вверх переулку пролегала лишь пешеходная тропка между сугробами, расчищенная лопатами и утоптанная ногами.
На заснеженном пригорке стоял одноэтажный, в четыре окна, домик под черепичной крышей, с крестовиной радиоантенны и железным флюгером на коньке. Позади дома протягивал ветви неприглядный зимний сад. А ниже, почти у самой калитки, чернел обледеневший сруб колодца с журавлем, похожим на голую мачту неоснащенного парусника.
У колодца, гремя ведрами, скользя по зеленоватой наледи, переливавшейся в свете луны, переговаривались женщины.
— С полными, с полными, — на счастье вам, товарищ моряк!—крикнула одна из них, идя навстречу Панкратову. В ее ведрах, раскачивающихся на коромысле, тяжело плескалась вода.
Панкратов молча отступил с тропки в снег, давая дорогу женщине. «Какое уж там счастье!» — подумал он горько, открывая калитку. Из будки, звеня кольцом по проволоке, протянутой через весь небольшой дворик, рванулся лохматый пес, гавкнул и тотчас же радостно заскулил, юля хвостом. Панкратов потрепал пса по спине, пощекотал у него за ухом и по скрипучим деревянным ступеням поднялся на крыльцо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Опершись на локти и сцепив пальцы в кулаки, он в раздумье потер о них мясистый, гладко выбритый подбородок. Сейчас Панкратову не хотелось уже ни видеть Высотина, ни разговаривать с ним...
Л Высотин, глядя на потемневшее лицо начштаба, отлично понимал, что творится у того на душе. Мысленно поставив себя на место Панкратова, он подумал, что тот счел бы бестактными любые вопросы, в которых сквозил бы оттенок сочувствия. Поэтому оставалось только строго — по-уставному — подчеркивать свое положение подчиненного.
Панкратов перебирал в памяти события последних месяцев, как бы крутя ленту в обратном порядке: сегодняшнее поражение у Серова... партсобрание... совещание, на котором он разделал Светова под орех, наконец, памятный разговор у командующего, когда тот предложил ему самостоятельно руководить учениями.
«Вот тогда еще он решил устроить мне экзамен... Что же, я не выдержал его? Или оценивают меня несправедливо?». Он хотел ответить себе: «Конечно, несправедливо», — но что-то удерживало его. Может быть, уважение к командующему, привычка считать, что старший по должности всегда прав, а может быть, и тень сомнения в себе. Панкратов исподлобья, не поднимая головы, посмотрел на все еще стоявшего перед ним Высотина. В глаза бросилась Золотая Звезда на кителе подчиненного: «Видный человек!» И на сердце неожиданно шевельнулось странное чувство зависти, но не к Золотой Звезде Высотина, а к его росту. Зависть такого рода всегда возникала в юности у низкорослого и нескладного Панкратова при виде высоких и стройных людей. Сейчас это чувство показалось нелепым, и Панкратов снова подумал: «Что же со мной делается?». Медленно отодвинув ящик стола, достал табак и стал набивать трубку. До чего же ему не хотелось приступать к делу. Но нельзя было бесконечно молчать. И не годилось срывать свою досаду на Высотине.
— Садитесь, Андрей Константинович, — сказал Панкратов, закуривая.
И потом, видя перед собой лицо Высотина, не сдержав раздражения, спросил: — Так, значит, будем изобретать прожекты, Вопреки опыту прошлой войны, ставить задачи, которые еще никто не отрабатывал?
— Почему же вопреки опыту войны? Может быть, в развитие... И каждая задача ведь отрабатывалась когда-нибудь в первый раз. — Высотину хотелось во что бы то ни стало убедить Панкратова. Он искал сравнение, которое сразу все сделало бы ясным, и, кажется, нашел его. — Илья Потапович, когда появились корабли с паровыми двигателями, адмиралам парусного флота пришлось коренным образом менять тактику. Так разве атомная энергия — меньшее открытие? Будем смотреть в будущее! — закончил он горячо.
Слова Высотина вызвали у Панкратова неожиданную реакцию. Продолжая двигать челюстью, он вдруг сказал, будто обращаясь к самому себе:
— Так значит, я и есть адмирал парусного флота, который не хочет или не может перестроиться?
Высотин настолько растерялся, что не нашел другого ответа, кроме:
— Что вы, Илья Потапович!
Но и на самого Панкратова неожиданно и почти инстинктивно вырвавшаяся у него фраза произвела, ошеломляющее впечатление. Он почувствовал, что ему нужно сейчас во что бы то ни стало остаться одному, и не здесь, на корабле, где каждую минуту могли потревожить.
— Вот, что, Андрей Константинович, — сказал он, поднимаясь, глаза у него были совершенно отсутствующими,— займитесь-ка вы пока сами планом, а. я сегодня буду ночевать на берегу... — Он открыл шкаф, надел шинель, шапку и вышел, провожаемый встревоженным взглядом Высотина. Как только за Панкратовым закрылась дверь, Высотин позвонил дежурному, чтобы начштаба подали машину.
Панкратов постоял секунду в коридоре. Потом, не рассуждая, повинуясь какому-то внутреннему чувству, сделал несколько шагов, постучал в дверь меркулов-ской каюты и вошел. Меркулов встал из-за стола, поглядел на Панкратова удивленно.
— Я хотел выяснить одно обстоятельство, Борис Осипович, — задумчиво проговорил Панкратов, — мы были с вами во время ученья заодно, то есть, я хочу сказать, что мы одинаково оценивали его успехи...
— Простите, Илья Потапович, — холодно перебил Меркулов, — я никогда и ни с кем не бываю просто так «заодно». Я поддерживаю то, что считаю верным, и отвергаю то, что идет во вред делу.
Панкратов кивнул головой и молча вышел. ...Верхняя палуба «Морской державы» в лунном свете казалась обрызганной жидкой известкой. Панкратов остановился и, оттянув пальцем рукав шинели, поглядел на часы. Было только начало восьмого.
Над городом стояло ровное электрическое зарево, прорезанное черными тенями заводских труб. В гавани было еще людно. Рокотали моторами грузовики, что-то непрестанно подвозившие к самоходным баржам и транспортам; подходили катера, и с них высыпали на берег матросы, уволенные в город с кораблей, стоявших на внешнем рейде. В дальнем углу гавани, между пакгаузами, был залит каток, и на его зеркальном, в цветастых световых пятнах льду матросы играли в хоккей.
Козырнув вытянувшемуся в струнку вахтенному офицеру, Панкратов сошел на берег и, обождав немного, сел в подошедшую «Победу». Добрых девять десятых своего времени Панкратов проводил на корабле, где никогда не утихает шум, но любил тишину и уют.
Давно, как только выяснилось, что семья не сможет к нему приехать, он отказался от квартиры на центральной улице, неподалеку от военной гавани, и снял комнату в пригороде. Зимой на машине нельзя было подъехать к его дому. «Победа» остановилась на шоссе у подножья сопки. По поднимающемуся вверх переулку пролегала лишь пешеходная тропка между сугробами, расчищенная лопатами и утоптанная ногами.
На заснеженном пригорке стоял одноэтажный, в четыре окна, домик под черепичной крышей, с крестовиной радиоантенны и железным флюгером на коньке. Позади дома протягивал ветви неприглядный зимний сад. А ниже, почти у самой калитки, чернел обледеневший сруб колодца с журавлем, похожим на голую мачту неоснащенного парусника.
У колодца, гремя ведрами, скользя по зеленоватой наледи, переливавшейся в свете луны, переговаривались женщины.
— С полными, с полными, — на счастье вам, товарищ моряк!—крикнула одна из них, идя навстречу Панкратову. В ее ведрах, раскачивающихся на коромысле, тяжело плескалась вода.
Панкратов молча отступил с тропки в снег, давая дорогу женщине. «Какое уж там счастье!» — подумал он горько, открывая калитку. Из будки, звеня кольцом по проволоке, протянутой через весь небольшой дворик, рванулся лохматый пес, гавкнул и тотчас же радостно заскулил, юля хвостом. Панкратов потрепал пса по спине, пощекотал у него за ухом и по скрипучим деревянным ступеням поднялся на крыльцо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145