Целуя жену, он не удержался и сказал:
— И охота тебе ходить с губами мертвеца. Она пожала плечами.
— Хочешь сотру? — Елена Станиславовна внимательно посмотрела на мужа.— У тебя, кажется, хорошее настроение?
Борис Осипович улыбнулся. Ему было приятно, что жена как бы читает все, что у него на душе. Да, он был доволен собой. Никакие соображения личного порядка не помешали ему прямо высказать начальнику штаба свой взгляд на их взаимоотношения... Казалось бы, мелочь, но как приятно чувствовать себя человеком принципиальным даже в мелочах.
— Настроение отличное, — сказал он. — Помаду можешь и не стирать. Все равно нравишься. — Он рассмеялся. — Сегодня прекрасная погода и, может быть, мы прогуляемся, — он снова обнял ее, заглядывая в глаза.
— Борис, не порть мне прическу... — Все сегодняшние размышления настроили ее против мужа, ей и так трудно было бы это скрыть. А тут еще его самодовольство, которое хоть кого выведет из себя.
— Я не вижу Кати, где она? — Борис Осипович поцеловал жену в шею и выглянул в коридор.
— Не ищи, я ее рассчитала, — сказала Елена Станиславовна.
— Почему?
— Она мне больше не нужна: неряха... К тому же разбила дорогую статуэтку.
Борис Осипович на мгновенье пожалел о Кате. Девушка казалась ему милой и симпатичной. «Впрочем, это дело Лены».
— Но как же ты обойдешься без домработницы? Красоту ведь надо беречь? — он шутя обнял жену за талию. На этот раз Елена Станиславовна не отстранилась.
— Да ведь я думаю скоро уехать в Москву... — она сказала это как бы между прочим.
— Постой, постой... — Меркулов нахмурился.—Это за какими такими песнями ты собираешься в столицу? Чепуха!.. Да я тебя никуда ни за какие блага от себя не отпущу. — Он прижал ее к себе. — И мне вообще начинают нравиться здесь и служба, и люди...
«Ого, он говорит об этом уже вторично», — подумала Елена Станиславовна. Такое примирение с действительностью ей казалось опасней даже служебных неудач.
— Поэтому мне и надо быть в Москве, друг мой, чтобы ты не застрял и не закис в Белых Скалах, — сказала Елена Станиславовна.
Борис Осипович снова рассмеялся. В черных его глазах зажегся огонек.
— В принципе я не против перевода. Но ты, моя родная, безнадежная фантазерка. Мою судьбу решает моя служба, а никак не твое проживание в Москве.
— Как сказать, — загадочно ответила Елена Станиславовна.
Он пристально поглядел на нее. Намек, скрытый в ее словах, был ему неприятен. Он снял руку с талии жены и спросил, скрывая за шуткой шевельнувшееся где-то на дне души раздражение:
— Ничего не понимаю, муж хочет есть, а жена наводит красоту перед зеркалом. Ты что куда собираешься?
— Да, хотела на почту отнести вот посылку и письмо, — она указала на ящик и конверт на столе. — Это заняло бы четверть часа. Но раз ты так голоден... — Она почему-то говорила о простых и обыденных вещах вызывающим тоном.
Настроение у Меркулова быстро портилось.
— Почему же, пожалуйста... могу и обождать,— сказал он подчеркнуто вежливо. — А кому письмо, посылка?
Елене Станиславовне сейчас доставляло удовольствие дразнить и злить мужа.
— Батыревым, в Москву! — вызов прозвучал в ее тоне еще явственней.
«Опять Батырев», — подумал Борис Осипович, вспомнив свой разговор с Серовым. Не хотелось ему сейчас касаться этой темы, надеялся он хорошо провести день с женой. Но в нем уже поднимался гнев.
— Что за посылки им. Лена? Какое у тебя с ними знакомство? — он даже развел руками. — И заодно объясни уж, зачем ты звонила Серову, ходатайствуя за Батырева? Судить его будем судом чести. А мне за такой звонок командующий выговаривал... — Меркулов еще сдерживался. Но гнев готов был прорваться. То, что его дом, его жена как-то непроизвольно оказались замешанными в историю с этим лейтенантом Батыревым, — еще куда ни шло. Но попытка Елены Станисла-
вовны оказать давление на командующего ставила его в явно ложное положение.
— Изволь отвечать, Лена, — добавил он настойчиво.
Елена Станиславовна спокойно поправила волосы.
— Посылку я посылаю по просьбе лейтенанта его родителям. А с Кириллом Георгиевичем был дружеский разговор. Мы с ним все-таки родственники... Я сказала, что Батырев не так уж виноват. Что надо поберечь авторитет его отца и не портить будущее молодому, офицеру. Что же тут плохого? Но твой командующий, вместо того чтобы...
— Какое тебе дело до Батырева? — перебил Меркулов.
Елена Станиславовна открыла банку с кремом.Она должна была чем-нибудь заниматься, чтобы казаться спокойной.
— Мы несем за него моральную ответственность перед родителями.
— Что значит «мы»?
Она осторожно натирала кремом лицо и, казалось, всецело была поглощена этим занятием.
— Я еще никогда не отделяла себя от тебя, и не думаю, чтобы ты этого хотел. Думаю, что без меня...
Его злили даже не столько ее слова, сколько тон, самоуверенный и безапелляционный. И еще больше, чем тон, то, что она даже не смотрела на него, а занималась в эту минуту своей дамской ерундой.
Он не удержался и стукнул кулаком по туалету так, что пудреницы, склянки и банки, стоявшие на нем, зазвенели.
— Должны же быть все-таки границы всему!.. Елена Станиславовна с усмешкой прислушалась к звону склянок и вдруг сказала:
— Что ж, поговорим о границах...
Сколько причин, прямых и косвенных, импульсов, отдаленных и близких, трезво учитываемых разумом и подсознательно воздействующих на чувство, порождают иной человеческий поступок! Если бы в ночь после партийного собрания Борис Осипович не был столь усталым и расстроенным, он восстал бы против сомнительных рассуждений жены. А если бы он тогда возмутился, ей, привыкшей к семейной дипломатии, еще долго не прихо-
дило бы в голову, что с ним можно разговаривать начистоту. Но зерно надежды — найти в муже единомышленника,— давно лежавшее у нее на сердце, проросло. И все же не случись печальной истории с Батыревым, не приснись сегодня сон, тревожный и зовущий, не попадись на глаза этот проклятый снимок в журнале, не скажи Борис Осипович, что ему нравится в Белых Скалах, Елена Станиславовна не стала бы сегодня собираться в Москву, и, следовательно, у нее не было бы еще необходимости объясняться с мужем. Но и это все было только подготовкой почвы. Нужно было, чтобы он вспомнил о неприятном разговоре с Серовым, чтобы возник спор, в котором каждого собеседника тянет к жестокой откровенности. Наконец, может быть, даже было необходимо, чтобы Борис Осипович возмутился, ударил по туалету, и звон хрустальной пудреницы стал тем сигналом, который сказал Елене Станиславовне: «Довольно. Пора покончить с недомолвками. Я от них устала. Или — или...»
— Итак, чтобы потом не возвращаться к этому, — все еще усмехаясь, начала Елена Станиславовна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— И охота тебе ходить с губами мертвеца. Она пожала плечами.
— Хочешь сотру? — Елена Станиславовна внимательно посмотрела на мужа.— У тебя, кажется, хорошее настроение?
Борис Осипович улыбнулся. Ему было приятно, что жена как бы читает все, что у него на душе. Да, он был доволен собой. Никакие соображения личного порядка не помешали ему прямо высказать начальнику штаба свой взгляд на их взаимоотношения... Казалось бы, мелочь, но как приятно чувствовать себя человеком принципиальным даже в мелочах.
— Настроение отличное, — сказал он. — Помаду можешь и не стирать. Все равно нравишься. — Он рассмеялся. — Сегодня прекрасная погода и, может быть, мы прогуляемся, — он снова обнял ее, заглядывая в глаза.
— Борис, не порть мне прическу... — Все сегодняшние размышления настроили ее против мужа, ей и так трудно было бы это скрыть. А тут еще его самодовольство, которое хоть кого выведет из себя.
— Я не вижу Кати, где она? — Борис Осипович поцеловал жену в шею и выглянул в коридор.
— Не ищи, я ее рассчитала, — сказала Елена Станиславовна.
— Почему?
— Она мне больше не нужна: неряха... К тому же разбила дорогую статуэтку.
Борис Осипович на мгновенье пожалел о Кате. Девушка казалась ему милой и симпатичной. «Впрочем, это дело Лены».
— Но как же ты обойдешься без домработницы? Красоту ведь надо беречь? — он шутя обнял жену за талию. На этот раз Елена Станиславовна не отстранилась.
— Да ведь я думаю скоро уехать в Москву... — она сказала это как бы между прочим.
— Постой, постой... — Меркулов нахмурился.—Это за какими такими песнями ты собираешься в столицу? Чепуха!.. Да я тебя никуда ни за какие блага от себя не отпущу. — Он прижал ее к себе. — И мне вообще начинают нравиться здесь и служба, и люди...
«Ого, он говорит об этом уже вторично», — подумала Елена Станиславовна. Такое примирение с действительностью ей казалось опасней даже служебных неудач.
— Поэтому мне и надо быть в Москве, друг мой, чтобы ты не застрял и не закис в Белых Скалах, — сказала Елена Станиславовна.
Борис Осипович снова рассмеялся. В черных его глазах зажегся огонек.
— В принципе я не против перевода. Но ты, моя родная, безнадежная фантазерка. Мою судьбу решает моя служба, а никак не твое проживание в Москве.
— Как сказать, — загадочно ответила Елена Станиславовна.
Он пристально поглядел на нее. Намек, скрытый в ее словах, был ему неприятен. Он снял руку с талии жены и спросил, скрывая за шуткой шевельнувшееся где-то на дне души раздражение:
— Ничего не понимаю, муж хочет есть, а жена наводит красоту перед зеркалом. Ты что куда собираешься?
— Да, хотела на почту отнести вот посылку и письмо, — она указала на ящик и конверт на столе. — Это заняло бы четверть часа. Но раз ты так голоден... — Она почему-то говорила о простых и обыденных вещах вызывающим тоном.
Настроение у Меркулова быстро портилось.
— Почему же, пожалуйста... могу и обождать,— сказал он подчеркнуто вежливо. — А кому письмо, посылка?
Елене Станиславовне сейчас доставляло удовольствие дразнить и злить мужа.
— Батыревым, в Москву! — вызов прозвучал в ее тоне еще явственней.
«Опять Батырев», — подумал Борис Осипович, вспомнив свой разговор с Серовым. Не хотелось ему сейчас касаться этой темы, надеялся он хорошо провести день с женой. Но в нем уже поднимался гнев.
— Что за посылки им. Лена? Какое у тебя с ними знакомство? — он даже развел руками. — И заодно объясни уж, зачем ты звонила Серову, ходатайствуя за Батырева? Судить его будем судом чести. А мне за такой звонок командующий выговаривал... — Меркулов еще сдерживался. Но гнев готов был прорваться. То, что его дом, его жена как-то непроизвольно оказались замешанными в историю с этим лейтенантом Батыревым, — еще куда ни шло. Но попытка Елены Станисла-
вовны оказать давление на командующего ставила его в явно ложное положение.
— Изволь отвечать, Лена, — добавил он настойчиво.
Елена Станиславовна спокойно поправила волосы.
— Посылку я посылаю по просьбе лейтенанта его родителям. А с Кириллом Георгиевичем был дружеский разговор. Мы с ним все-таки родственники... Я сказала, что Батырев не так уж виноват. Что надо поберечь авторитет его отца и не портить будущее молодому, офицеру. Что же тут плохого? Но твой командующий, вместо того чтобы...
— Какое тебе дело до Батырева? — перебил Меркулов.
Елена Станиславовна открыла банку с кремом.Она должна была чем-нибудь заниматься, чтобы казаться спокойной.
— Мы несем за него моральную ответственность перед родителями.
— Что значит «мы»?
Она осторожно натирала кремом лицо и, казалось, всецело была поглощена этим занятием.
— Я еще никогда не отделяла себя от тебя, и не думаю, чтобы ты этого хотел. Думаю, что без меня...
Его злили даже не столько ее слова, сколько тон, самоуверенный и безапелляционный. И еще больше, чем тон, то, что она даже не смотрела на него, а занималась в эту минуту своей дамской ерундой.
Он не удержался и стукнул кулаком по туалету так, что пудреницы, склянки и банки, стоявшие на нем, зазвенели.
— Должны же быть все-таки границы всему!.. Елена Станиславовна с усмешкой прислушалась к звону склянок и вдруг сказала:
— Что ж, поговорим о границах...
Сколько причин, прямых и косвенных, импульсов, отдаленных и близких, трезво учитываемых разумом и подсознательно воздействующих на чувство, порождают иной человеческий поступок! Если бы в ночь после партийного собрания Борис Осипович не был столь усталым и расстроенным, он восстал бы против сомнительных рассуждений жены. А если бы он тогда возмутился, ей, привыкшей к семейной дипломатии, еще долго не прихо-
дило бы в голову, что с ним можно разговаривать начистоту. Но зерно надежды — найти в муже единомышленника,— давно лежавшее у нее на сердце, проросло. И все же не случись печальной истории с Батыревым, не приснись сегодня сон, тревожный и зовущий, не попадись на глаза этот проклятый снимок в журнале, не скажи Борис Осипович, что ему нравится в Белых Скалах, Елена Станиславовна не стала бы сегодня собираться в Москву, и, следовательно, у нее не было бы еще необходимости объясняться с мужем. Но и это все было только подготовкой почвы. Нужно было, чтобы он вспомнил о неприятном разговоре с Серовым, чтобы возник спор, в котором каждого собеседника тянет к жестокой откровенности. Наконец, может быть, даже было необходимо, чтобы Борис Осипович возмутился, ударил по туалету, и звон хрустальной пудреницы стал тем сигналом, который сказал Елене Станиславовне: «Довольно. Пора покончить с недомолвками. Я от них устала. Или — или...»
— Итак, чтобы потом не возвращаться к этому, — все еще усмехаясь, начала Елена Станиславовна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145