Хочу, чтобы мы выиграли бой, настоящий, серьезный, вполне современный. И проверить соединение хочу в таком бою без скидок. Я стою за общую идею, высказанную Андреем Константиновичем. — Бросив взгляд на помрачневшее лицо Панкратова, Серов неожиданно добавил: — Начальнику штаба обижаться, по-моему, не следует, он сделал большое дело, воспитав себе достойного заместителя.
Панкратов и Высотин ушли от Серова перед самым ужином, когда все важные задачи, связанные с предстоящим учением, были поставлены. Меркулова Серов задержал, чем тот был чрезвычайно доволен. Это выглядело так, как будто оставались вопросы столь серьезные, что о них можно было разговаривать только наедине.
Меркулов, едва за Панкратовым закрылась дверь,сказал:
— Тяжеловат на подъем стал наш Потапыч, стареет на глазах... — он чувствовал, что только подводит итог тем мыслям, какие были у командующего, хотя он и не высказал и не мог, наверно, их высказать с такой определенностью.
Серова покоробило. «Не полагалось бы Меркулову об этом говорить. А если уж и говорить, то не в таком тоне...»
— Но вы же раньше поддерживали Илью Потаповича, — сказал он.
— Только до тех пор, пока считал, что он в чем-то главном прав, — ответил Меркулов.
Серов покачал головой.
— Предстоящее учение будет проверкой не только для штаба, но и для политотдела, — сказал он. — Учтите это. Меня, признаться, смущает, что вы высказываетесь о начальнике штаба с такой категоричностью... вроде «с катушек долой!». Будто сами ни в чем не ошибались.
Меркулов вспыхнул и встал с кресла.
— Товарищ командующий!.. Я...
— Не сейчас, не сейчас, — перебил, поднимаясь, Серов. — Только после размышлений.
Провожая Меркулова до дверей, Серов заметил как бы невзначай:
— У меня был разговор с вашей женой, Борис Осипович. Вы уж передайте ей мои извинения за резкость. Я ведь ей многим обязан как добровольной и бескорыстной переводчице.
Меркулов остановился и спросил, нахмурившись:
— Какой разговор, товарищ командующий? — он готов был вступиться за честь жены.
— Видимо, по женскому мягкосердечию она хлопотала передо мной за лейтенанта Батырева. Упирала на то, что вы да и я отвечаем за него перед отцом. Просила оставить его дело без последствий. Мне показалась ее просьба слишком настойчивой, и я был недостаточно вежлив.
Меркулов закусил губу. «Как она посмела... и не посоветовавшись...»
— Я ничего не знал и ничего не понимаю! — сказал он.
— Надеюсь, так. А извинения все-таки передайте.
— Обязательно. — Меркулов вышел из салона.
Оставшись один, Серов еще раз подумал о начальнике политотдела: «И опытный человек, и бесстрашный, но не слишком ли самоуверен? И честен ли до конца перед самим собой?».
...Серов вытащил из ящика письменного стола свою работу. Давно уже он к. ней не прикасался. Хотелось многие ее мысли воплотить в жизнь. Пуще того, хотелось ее закончить, хотя бы для этого пришлось не досыпать ночами. «Л Мария? — вдруг снова подумал он и остановил себя. — Нет, довольно уже о Марии. У нее своя жизнь. У меня — своя».
Выйдя от Серова, Панкратов спустился по узкому трапу в почти квадратное, выкрашенное в темно-красный цвет, пустое, гудящее вентиляторами и темное, как погреб, продуваемое сквозняком помещение с двумя яйцеобразными открытыми железными дверями; чуть пригнувшись, он прошел в одну из них и миновал просторный матросский кубрик, где за длинным столом, с
темной, словно из фибры, крышкой несколько матросов играли в домино, а другие, сидя и стоя возле рундуков, разговаривали о своем. Матросы подтянулись и примолкли, когда он проходил мимо. Затем Панкратов пересек коридорчик, жаркий и душный от проходящей дымовой трубы, и, снова поднявшись по трапу, вышел в другой длинный коридор, ярко освещенный цепочкой сияющих плафонов. Здесь размещались каюты штабных флагманских специалистов, старших офицеров «Морской державы» и политотдельцев.
У опечатанной сургучной печатью двери недвижимо стоял в бушлате и бескозырке часовой, положив руки на висящий у груди, поблескивающий вороненой сталью автомат. Молодое, румяное, чуть курносое лицо часового с широко открытыми глазами при виде начштаба будто окаменело...
Властно, без стука, Панкратов заходил то в одну, то в другую каюту флагманских специалистов, задавал каждому из них два — три вопроса и, выяснив, чем они заняты, уходил. Потом он направился к дежурному по соединению, застал его разговаривающим с приятелем-офицером в коридоре и резко отчитал.
Только убедившись в том, что служба идет как положено и железный уставной порядок ни в чем не нарушается, Панкратов еще более угрюмым и усталым вернулся в свою каюту. Приказав вестовому пригласить Высотина, он тяжело опустился в кресло за письменным столом. Пошарив в кармане кителя, достал и машинально сунул в рот трубку. «Вы воспитали себе достойного заместителя», — эта фраза, которой Серов как бы подвел итог всему давешнему разговору, не выходила из головы Панкратова. Она мучила его, будто в ней воплотились разом и укоры, прозвучавшие в словах Серова на партсобрании, и позор Николаева, и непонятная отчужденность Меркулова, и сегодняшнее его, Панкратова, поражение в споре с Высотиным. Конечно, слова командующего можно было понимать и прямо, как признание заслуг, можно было и усмотреть в них желание Серова «позолотить пилюлю» (дескать, успехи Высотина— твои успехи). Но Панкратову чудилось за словом «заместитель» другое — «преемник».
Раздался негромкий стук в дверь. Высотин вошел и остановился у стола.Панкратов вызвал его, чтобы вместе заняться детальной разработкой плана учений, но вдруг почувствовал, что впервые в жизни душа не лежит к работе. Усталость, нервное перенапряжение, конечно, давали о себе знать... Но не от них шла эта нахлынувшая апатия: в душе словно ослабла какая-то пружина, и все стало казаться утомительным и ненужным... «Что это со мной?», — в недоумении подумал Панкратов. Он даже осмотрелся по сторонам. Но внешне все было, как всегда. В каюте, блестевшей холодной металлической чистотой, ярко горела сильная электрическая лампа под матовым колпаком. Свет ее отражался от золотых нашивок кителя казавшегося необыкновенно длинным Высотина. Панкратов, сидя за столом, сосал пустую трубку, выдерживая паузу, прежде чем пригласить своего подчиненного сесть. А внутренне дело обстояло совсем по-иному. Он, начальник штаба, должен был разрабатывать идею своего помощника, стоявшего перед ним навытяжку... Это была идея, против которой Панкратов возражал. Хуже того, при ее воплощении могла обнаружиться неподготовленность его, начальника штаба, к особо сложным испытаниям (по крайней мере, так будут истолковываться все неудачи).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Панкратов и Высотин ушли от Серова перед самым ужином, когда все важные задачи, связанные с предстоящим учением, были поставлены. Меркулова Серов задержал, чем тот был чрезвычайно доволен. Это выглядело так, как будто оставались вопросы столь серьезные, что о них можно было разговаривать только наедине.
Меркулов, едва за Панкратовым закрылась дверь,сказал:
— Тяжеловат на подъем стал наш Потапыч, стареет на глазах... — он чувствовал, что только подводит итог тем мыслям, какие были у командующего, хотя он и не высказал и не мог, наверно, их высказать с такой определенностью.
Серова покоробило. «Не полагалось бы Меркулову об этом говорить. А если уж и говорить, то не в таком тоне...»
— Но вы же раньше поддерживали Илью Потаповича, — сказал он.
— Только до тех пор, пока считал, что он в чем-то главном прав, — ответил Меркулов.
Серов покачал головой.
— Предстоящее учение будет проверкой не только для штаба, но и для политотдела, — сказал он. — Учтите это. Меня, признаться, смущает, что вы высказываетесь о начальнике штаба с такой категоричностью... вроде «с катушек долой!». Будто сами ни в чем не ошибались.
Меркулов вспыхнул и встал с кресла.
— Товарищ командующий!.. Я...
— Не сейчас, не сейчас, — перебил, поднимаясь, Серов. — Только после размышлений.
Провожая Меркулова до дверей, Серов заметил как бы невзначай:
— У меня был разговор с вашей женой, Борис Осипович. Вы уж передайте ей мои извинения за резкость. Я ведь ей многим обязан как добровольной и бескорыстной переводчице.
Меркулов остановился и спросил, нахмурившись:
— Какой разговор, товарищ командующий? — он готов был вступиться за честь жены.
— Видимо, по женскому мягкосердечию она хлопотала передо мной за лейтенанта Батырева. Упирала на то, что вы да и я отвечаем за него перед отцом. Просила оставить его дело без последствий. Мне показалась ее просьба слишком настойчивой, и я был недостаточно вежлив.
Меркулов закусил губу. «Как она посмела... и не посоветовавшись...»
— Я ничего не знал и ничего не понимаю! — сказал он.
— Надеюсь, так. А извинения все-таки передайте.
— Обязательно. — Меркулов вышел из салона.
Оставшись один, Серов еще раз подумал о начальнике политотдела: «И опытный человек, и бесстрашный, но не слишком ли самоуверен? И честен ли до конца перед самим собой?».
...Серов вытащил из ящика письменного стола свою работу. Давно уже он к. ней не прикасался. Хотелось многие ее мысли воплотить в жизнь. Пуще того, хотелось ее закончить, хотя бы для этого пришлось не досыпать ночами. «Л Мария? — вдруг снова подумал он и остановил себя. — Нет, довольно уже о Марии. У нее своя жизнь. У меня — своя».
Выйдя от Серова, Панкратов спустился по узкому трапу в почти квадратное, выкрашенное в темно-красный цвет, пустое, гудящее вентиляторами и темное, как погреб, продуваемое сквозняком помещение с двумя яйцеобразными открытыми железными дверями; чуть пригнувшись, он прошел в одну из них и миновал просторный матросский кубрик, где за длинным столом, с
темной, словно из фибры, крышкой несколько матросов играли в домино, а другие, сидя и стоя возле рундуков, разговаривали о своем. Матросы подтянулись и примолкли, когда он проходил мимо. Затем Панкратов пересек коридорчик, жаркий и душный от проходящей дымовой трубы, и, снова поднявшись по трапу, вышел в другой длинный коридор, ярко освещенный цепочкой сияющих плафонов. Здесь размещались каюты штабных флагманских специалистов, старших офицеров «Морской державы» и политотдельцев.
У опечатанной сургучной печатью двери недвижимо стоял в бушлате и бескозырке часовой, положив руки на висящий у груди, поблескивающий вороненой сталью автомат. Молодое, румяное, чуть курносое лицо часового с широко открытыми глазами при виде начштаба будто окаменело...
Властно, без стука, Панкратов заходил то в одну, то в другую каюту флагманских специалистов, задавал каждому из них два — три вопроса и, выяснив, чем они заняты, уходил. Потом он направился к дежурному по соединению, застал его разговаривающим с приятелем-офицером в коридоре и резко отчитал.
Только убедившись в том, что служба идет как положено и железный уставной порядок ни в чем не нарушается, Панкратов еще более угрюмым и усталым вернулся в свою каюту. Приказав вестовому пригласить Высотина, он тяжело опустился в кресло за письменным столом. Пошарив в кармане кителя, достал и машинально сунул в рот трубку. «Вы воспитали себе достойного заместителя», — эта фраза, которой Серов как бы подвел итог всему давешнему разговору, не выходила из головы Панкратова. Она мучила его, будто в ней воплотились разом и укоры, прозвучавшие в словах Серова на партсобрании, и позор Николаева, и непонятная отчужденность Меркулова, и сегодняшнее его, Панкратова, поражение в споре с Высотиным. Конечно, слова командующего можно было понимать и прямо, как признание заслуг, можно было и усмотреть в них желание Серова «позолотить пилюлю» (дескать, успехи Высотина— твои успехи). Но Панкратову чудилось за словом «заместитель» другое — «преемник».
Раздался негромкий стук в дверь. Высотин вошел и остановился у стола.Панкратов вызвал его, чтобы вместе заняться детальной разработкой плана учений, но вдруг почувствовал, что впервые в жизни душа не лежит к работе. Усталость, нервное перенапряжение, конечно, давали о себе знать... Но не от них шла эта нахлынувшая апатия: в душе словно ослабла какая-то пружина, и все стало казаться утомительным и ненужным... «Что это со мной?», — в недоумении подумал Панкратов. Он даже осмотрелся по сторонам. Но внешне все было, как всегда. В каюте, блестевшей холодной металлической чистотой, ярко горела сильная электрическая лампа под матовым колпаком. Свет ее отражался от золотых нашивок кителя казавшегося необыкновенно длинным Высотина. Панкратов, сидя за столом, сосал пустую трубку, выдерживая паузу, прежде чем пригласить своего подчиненного сесть. А внутренне дело обстояло совсем по-иному. Он, начальник штаба, должен был разрабатывать идею своего помощника, стоявшего перед ним навытяжку... Это была идея, против которой Панкратов возражал. Хуже того, при ее воплощении могла обнаружиться неподготовленность его, начальника штаба, к особо сложным испытаниям (по крайней мере, так будут истолковываться все неудачи).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145