Зимний закат ярко пылал. Багровые сполохи охватывали полнеба. Зеркальный лед в гавани играл отблесками пожара и выплескивал холодное пламя на корабли, и тогда казалось, что броня «Морской державы» постепенно раскаляется на гигантском горне.
Маратов стоял у иллюминатора в своей каюте и любовался небом. Далеко, за кромкой льда, в океане цепочкой шли рыболовецкие шхуны. Они, казалось, двигались вместе с серыми облаками по малиновому полотнищу заката.
Маратов вдруг представил себя на одном из этих корабликов, вместе с женой, посередине океана... И усмехнулся. Странная сложилась у него жизнь с Симой. Кажется, любили они друг друга, кажется, не ссорились никогда, даже считали себя счастливыми, и все-таки семьи, в полном смысле слова, у них не было. Пожалуй, оба они были слишком общительны и увлечены своими делами. У него множество товарищей и друзей на кораблях, лекции, партийная работа. Домой заглядывал
редко, а, заглянув, жены не заставал. Когда-то она мечтала стать известной актрисой, но то ли из-за нехватки таланта, то ли из-за вечных переездов — не довелось. Зато все свое время она отдавала руководству самодеятельностью. Маратов к увлечениям жены относился со снисходительной усмешкой; в пику ему она так же относилась к его делам. Шутливый разговор, обмен улыбками, короткие вспышки страсти — вот и все, что оставалось в памяти от этих встреч, от совместной жизни.
Порой Маратову этого было мало. Порой хотелось уюта, ребенка, которого можно было бы покачать на колене. Но Сима отвечала: «Я для этого не приспособлена, да и ты тоже. Хороший семьянин должен быть хоть немного собственником. А ты и время свое, и деньги, и чувства все понемногу раздаешь друзьям-приятелям...» Маратову оставалось только смущенно ульь баться. Они оба как будто вертелись на большом мельничном колесе, держась за разные лопасти. Колесо надолго не останавливалось. Изменить жизнь не представлялось возможным. «Да, женушка, вдвоем на игрушечном кораблике нам было бы неплохо, но, пожалуй, мы бы через день заскучали, — подумал Маратов.,— Ладно, вот уже когда выйду в отставку, а ты станешь старушкой, испытаем все семейные радости. Детей-сирот возьмем сразу не менее двух, чтобы были и девочка с бантиком, и мальчик с вихрами».
Послышался звонок телефона. Маратов усмехнулся и снял трубку.
— У вас все готово? Осталось полчаса, — донесся голос Меркулова.
— Все, товарищ начальник!
Маратов полистал лежавший на письменном столе текст доклада. Слава богу, не в первый, а в четвертый раз он будет отчитываться на партсобрании. Дело привычное. Все подготовлено, как полагается по тем исписанным, однако глубоко укоренившимся в некоторых воинских частях правилам, которые, как говорят, «обеспечивают образцовое проведение отчетно-выборных партийных собраний». В докладе сказано, что есть успехи, но нельзя самоуспокаиваться, имеются недостатки, но их можно преодолеть. Отмечено, что во время учений и в борьбе со стихией некоторые товарищи про-
явили себя хорошо, а другие хуже. Подготовлены активные коммунисты, которые выступят в прениях, и обсуждены «конкретные факты», сказано, на которых они остановятся. Составлен список будущего партбюро, кто какую кандидатуру выдвигает. Составлена резолюция, которая вначале будет принята «за основу», а затем «в целом», с мелкими поправками. Чего же еще?
Если бы кто-нибудь сказал Маратову, что в такой подготовке есть мертвящая скука, формализм или даже прямое нарушение партийной демократии, он бы возмущенно замахал руками. Кто посмел бы обвинить всеобщего друга и доброжелателя, «нашего Савву», в формальном отношении к делу и людям?!
Если бы такое же обвинение выдвинули перед Меркуловым, начальник политотдела резонно заметил бы: «Демократия — демократией, а проведение ответственного собрания надо твердо обеспечить». Правда, Меркулова беспокоило то, что командующий высказал неудовлетворенность прошедшим учением. Но ведь никаких конкретных обвинений Серов не выдвинул. Новые испытания, в которых будут проверяться люди, еще впереди. Кто знает, что они покажут. Может быть, только подтвердят высокую боевую готовность штаба и политотдела (этого Меркулову теперь хотелось больше всего). А может быть, ученья и вовсе не будут продолжаться, — ведь землетрясение резко изменило обстановку. Правда, был еще неприятный случай с Николаевым. Но ведь это только случай. Командующий сам в нем разберется и определит, в какой мере виновен в нем начальник штаба. Словом, Меркулов пока не видел причин для того, чтобы бить тревогу. И одобрил доклад Маратова, похожий на десятки подобных докладов, которые ему приходилось читать.
Маратов, знакомя со своим докладом партбюро, предупредил, что он уже одобрен начпо, и на бюро все обошлось гладко. Так же гладко должно было обойтись на партсобрании.
Маратов еще раз подошел к иллюминатору полюбоваться закатом. Краски неба тускнели. Воздух стал сизоват. На душе у Маратова было полное спокойствие. Взглянув на круглые корабельные часы, висевшие на переборке, он положил листы с докладом в папку и вышел из каюты.
В клубе «Морской державы» — в помещении, расположенном в глубине огромного боевого корабля, без иллюминаторов, с наглухо привинченными к палубе железными скамьями, как осы, гудели вентиляторы. Коммунисты собирались дружно. Сначала заполнились скамьи около входной двери, — более отдаленные от стола президиума. Причиной тому была не скромность входивших в клуб, а привычка. Выработалась же она, наверно, потому, что на некоторых собраниях бывало скучно, а на «Камчатке» можно было переброситься словом. Поближе к накрытому красным сукном столу садились начальство и «штатные» ораторы. Скамьи посередине заполнялись в последнюю очередь.
Впрочем, на этот раз «порядок размещения» нарушился. Меркулов предложил «камчадалам» перейти с задних рядов на свободные места впереди. Серов сел среди группы политотдельцев.
Маратов хозяйским глазом окинул помещение: портреты членов Президиума ЦК на переборках, под ними уголками свежие елочные ветки, лозунги, над столом —. большой портрет Ильича...
— Партийное собрание считаю открытым. Прошу избрать президиум,— сказал Маратов.
Тут произошла заминка. Офицер, которому Маратов поручил выдвинуть кандидатуры председателя и секретаря собрания (Меркулова и одного из работников штаба, обладавшего каллиграфическим почерком), замешкался. Кто-то крикнул:
— Кристаллов и Донцов!
Маратов пожал плечами. Возражать оснований не было. Он не мог предвидеть, что это мелкое отступление от его плана организации собрания приведет к серьезным последствиям.
...Доклад Маратова коммунисты прослушали, казалось, довольно равнодушно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145