«Ошибка, опять ошибка». Она не думала, что ошибка станет непоправимой.
— Никаких «но», Лена. Для тебя тоже будет лучше, если ты сразу все поймешь. Я даю тебе полную свободу.
Елена Станиславовна побледнела. Она почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног, рушится здание, тщательно воздвигавшееся годами.
— Борис,— сказала она тихо и покорно.— Борис, все это я наболтала сдуру... — Она подошла к нему и положила руки на плечи... — Прости.
Как хотелось ему прижать ее к себе, на все плюнуть, все забыть, но Меркулов никогда не был слабым человеком.
— Через час за тобой заедет машина. Будь готова, — проговорил он и вышел.
В полутемном коридоре Меркулов долго не мог найти шапку, шаря, словно слепой, по вешалке, пока случайно не наткнулся на выключатель. Вышел он на улицу, держа шапку в руке. Влажный ветер бросил ему в глаза спутанные волосы, матрос-шофер выскочил из машины:
— Как же вы без шинели, товарищ начальник? Меркулов усмехнулся:
— Хочу остудиться... Ничего, вези на «Морскую державу»...
Елена Станиславовна понимала: сегодняшнее крушение еще опасней того, что было с первым мужем. Тогда была еще девочкой, теперь... Но отчаиваться она себе не позволила. «Поглядим»... Она тщательно умылась, переоделась по-дорожному, попудрилась, поправила волосы, долгим оценивающим взглядом осмотрела себя в зеркале. На мгновенье вспомнила о Батыреве и тут же забыла о нем. «Теперь этот мальчишка ни к чему»... Вытащила из коридора чемоданы. Ничего, имевшего хоть какую-нибудь ценность, она не собиралась здесь оставлять. Вскоре вещи были сложены. На
столе оставлена короткая записка: «Борис, одумайся и постарайся заслужить прощение...» Она не очень верила в силу этой бумажки, но не хотела пренебрегать никаким шансом.
Матрос-шофер застал ее в полной форме — одетой со вкусом, чуточку высокомерной;с какой-то странной задумчивой полуулыбкой смотрела она на дорогу, бегущую вдаль.
Солнце било в глаза. Щиток, заботливо опущенный шофером, не спасал от ослепительных лучей. Перед глазами Меркулова возникла радужная сетка, на ней расплывались лиловые пятна, прихваченные багрянцем по краям, кружась, замелькали черные и золотистые точки. От этого мир, мчавшийся навстречу, казался фантастическим. Приплюснутые, раскачивающиеся, проносились дома, красноватый снег горел на фиолетовых ветвях деревьев, прохожие уплывали куда-то в сизый дым.
Меркулов никак не мог сосредоточиться. Все происшедшее дома, еще пять минут назад такое реальное, стало казаться неправдоподобным. «Неужели Лена сегодня улетит? И ее не будет никогда!» — мысль эта, ясная и острая, прорезала мозг. Он схватил шофера за локоть. Машина дернулась и затормозила.
— Прикажете развернуться домой, товарищ начальник? — спросил матрос-шофер. Но Меркулов отрицательно покачал головой. «Семья подлецов», — он едва не произнес вслух эти слова. Одна из точек, мелькавших перед глазами, вырвалась и опустилась на лоб. В этом месте возникла поначалу глухая далекая боль. Потом боль как бы включилась в ритм движения машины; отзываясь на каждый толчок, она все приближалась, наконец прочно, как тиски, охватила полголовы и застыла. «Заговорила старая контузия», — подумал Меркулов. Он машинально полез в маленький карманчик брюк у пояса за пирамидоном, проглотил две таблетки. Мучительно постарался вспомнить: что же еще надо сейчас сделать?
— Приехали, товарищ начальник, — сказал шофер. Неуверенно шагая, Меркулов поднялся по трапу на «Морскую державу». Дежурный офицер и матросы на
палубе удивленными взглядами проводили бледного начальника политотдела, который шел без шинели, в надвинутой на лоб шапке, никого и ничего не замечая.
...В каюте Меркулову стало несколько легче — то ли от спокойного тусклого света, то ли от одиночества, то ли просто начал действовать пирамидон. Он сел за стол: «Буду работать — и все пройдет!» Вытащил из стола папки с бумагами, выбрал из коробки наполовину красный, наполовину синий карандаш. Стал медленно точить его лезвием для безопасной бритвы. «Но какая может быть работа, если в словах жены была хоть доля правды, если я...» Стружки, смешиваясь с красной пылью грифеля, осыпались на брюки. Лезвие соскочило с карандаша и врезалось в палец. Он отбросил лезвие. Оторвал клочок газеты, залепил им порезанный палец.
...Нет, он должен был проверить свое прошлое, начиная хотя бы с военных лет. В памяти встал Сталинград. Вот он, политрук Меркулов, лежит за каменной глыбой, с ним рядом десятка полтора бойцов — жалкие остатки боевой роты. Воют мины, пискнув по-мышиному, проносятся мимо и щелкают о камни пули, с грохотом рвется мина. Сердце сжимается, кажется, вгрызся бы зубами в землю, кажется, никакой силе тебя от нее не оторвать. «Нет, не о карьере я думал, подымая бойцов в атаку!» — Он облегченно вздыхает. Теперь ему хочется припомнить эпизод за эпизодом, бой за боем... Но в каюту стучат. На пороге — Маратов.
— Разрешите?
— Да. Пожалуйста. Садитесь! — машинально отвечает Меркулов. До чего трудно разрывать нить воспоминаний. Он кивает в такт словам о чем-то возбужденно говорящего. Маратова, но смысл слов проходит мимо его сознания.
А Маратову необходимо рассказать, что он многое продумал, переоценил, что он теперь понимает, почему начальник политотдела с самого начала упрекал его в благодушии. Маратов просит послать его на корабли, чтобы он мог заново разобраться... Но Меркулов кивает головой невпопад, глаза его смотрят куда-то в сторону, через иллюминатор. Маратов тоже поворачивает голову к иллюминатору: «Ничего особенного: клочок дымча-
того облака на бледном небе, серый лед, темные разводья...» Как ему знать, что начальнику политотдела сейчас видится там ночная Волга, по которой он плывет через силу, таща на себе Высотина.
— Товарищ начальник, разрешите мне на предстоящих учениях быть на «Державном», — говорит Маратов слишком громко. — Мой долг — дать всему на этом корабле настоящую оценку и помочь добиться действительно отличных успехов. — Он подымается, со скрипом сдвигая с места стул.
Меркулов морщится. — Да, да, — говорит он, — идите, идите...
За Маратовым захлопывается дверь.
Теперь перед Меркуловым возникает образ жены в военной гимнастерке. Он гонит его: «Не до тебя!» Но она стоит неотступно перед глазами. Все дальнейшее неразрывно связано с ней.
Утихшая было головная боль возвращается. Правый глаз краснеет, наливается кровью. По щеке сбегает слеза. Меркулов медленно массирует пальцами лоб. «Разве когда я учился, служил, разве я думал о карьере?» Он не может ответить себе ни да, ни нет. Конечно, ему хотелось подниматься по служебной лестнице, он чувствовал в себе силу справиться с большими делами. «Но что же в этом плохого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Никаких «но», Лена. Для тебя тоже будет лучше, если ты сразу все поймешь. Я даю тебе полную свободу.
Елена Станиславовна побледнела. Она почувствовала, что почва уходит у нее из-под ног, рушится здание, тщательно воздвигавшееся годами.
— Борис,— сказала она тихо и покорно.— Борис, все это я наболтала сдуру... — Она подошла к нему и положила руки на плечи... — Прости.
Как хотелось ему прижать ее к себе, на все плюнуть, все забыть, но Меркулов никогда не был слабым человеком.
— Через час за тобой заедет машина. Будь готова, — проговорил он и вышел.
В полутемном коридоре Меркулов долго не мог найти шапку, шаря, словно слепой, по вешалке, пока случайно не наткнулся на выключатель. Вышел он на улицу, держа шапку в руке. Влажный ветер бросил ему в глаза спутанные волосы, матрос-шофер выскочил из машины:
— Как же вы без шинели, товарищ начальник? Меркулов усмехнулся:
— Хочу остудиться... Ничего, вези на «Морскую державу»...
Елена Станиславовна понимала: сегодняшнее крушение еще опасней того, что было с первым мужем. Тогда была еще девочкой, теперь... Но отчаиваться она себе не позволила. «Поглядим»... Она тщательно умылась, переоделась по-дорожному, попудрилась, поправила волосы, долгим оценивающим взглядом осмотрела себя в зеркале. На мгновенье вспомнила о Батыреве и тут же забыла о нем. «Теперь этот мальчишка ни к чему»... Вытащила из коридора чемоданы. Ничего, имевшего хоть какую-нибудь ценность, она не собиралась здесь оставлять. Вскоре вещи были сложены. На
столе оставлена короткая записка: «Борис, одумайся и постарайся заслужить прощение...» Она не очень верила в силу этой бумажки, но не хотела пренебрегать никаким шансом.
Матрос-шофер застал ее в полной форме — одетой со вкусом, чуточку высокомерной;с какой-то странной задумчивой полуулыбкой смотрела она на дорогу, бегущую вдаль.
Солнце било в глаза. Щиток, заботливо опущенный шофером, не спасал от ослепительных лучей. Перед глазами Меркулова возникла радужная сетка, на ней расплывались лиловые пятна, прихваченные багрянцем по краям, кружась, замелькали черные и золотистые точки. От этого мир, мчавшийся навстречу, казался фантастическим. Приплюснутые, раскачивающиеся, проносились дома, красноватый снег горел на фиолетовых ветвях деревьев, прохожие уплывали куда-то в сизый дым.
Меркулов никак не мог сосредоточиться. Все происшедшее дома, еще пять минут назад такое реальное, стало казаться неправдоподобным. «Неужели Лена сегодня улетит? И ее не будет никогда!» — мысль эта, ясная и острая, прорезала мозг. Он схватил шофера за локоть. Машина дернулась и затормозила.
— Прикажете развернуться домой, товарищ начальник? — спросил матрос-шофер. Но Меркулов отрицательно покачал головой. «Семья подлецов», — он едва не произнес вслух эти слова. Одна из точек, мелькавших перед глазами, вырвалась и опустилась на лоб. В этом месте возникла поначалу глухая далекая боль. Потом боль как бы включилась в ритм движения машины; отзываясь на каждый толчок, она все приближалась, наконец прочно, как тиски, охватила полголовы и застыла. «Заговорила старая контузия», — подумал Меркулов. Он машинально полез в маленький карманчик брюк у пояса за пирамидоном, проглотил две таблетки. Мучительно постарался вспомнить: что же еще надо сейчас сделать?
— Приехали, товарищ начальник, — сказал шофер. Неуверенно шагая, Меркулов поднялся по трапу на «Морскую державу». Дежурный офицер и матросы на
палубе удивленными взглядами проводили бледного начальника политотдела, который шел без шинели, в надвинутой на лоб шапке, никого и ничего не замечая.
...В каюте Меркулову стало несколько легче — то ли от спокойного тусклого света, то ли от одиночества, то ли просто начал действовать пирамидон. Он сел за стол: «Буду работать — и все пройдет!» Вытащил из стола папки с бумагами, выбрал из коробки наполовину красный, наполовину синий карандаш. Стал медленно точить его лезвием для безопасной бритвы. «Но какая может быть работа, если в словах жены была хоть доля правды, если я...» Стружки, смешиваясь с красной пылью грифеля, осыпались на брюки. Лезвие соскочило с карандаша и врезалось в палец. Он отбросил лезвие. Оторвал клочок газеты, залепил им порезанный палец.
...Нет, он должен был проверить свое прошлое, начиная хотя бы с военных лет. В памяти встал Сталинград. Вот он, политрук Меркулов, лежит за каменной глыбой, с ним рядом десятка полтора бойцов — жалкие остатки боевой роты. Воют мины, пискнув по-мышиному, проносятся мимо и щелкают о камни пули, с грохотом рвется мина. Сердце сжимается, кажется, вгрызся бы зубами в землю, кажется, никакой силе тебя от нее не оторвать. «Нет, не о карьере я думал, подымая бойцов в атаку!» — Он облегченно вздыхает. Теперь ему хочется припомнить эпизод за эпизодом, бой за боем... Но в каюту стучат. На пороге — Маратов.
— Разрешите?
— Да. Пожалуйста. Садитесь! — машинально отвечает Меркулов. До чего трудно разрывать нить воспоминаний. Он кивает в такт словам о чем-то возбужденно говорящего. Маратова, но смысл слов проходит мимо его сознания.
А Маратову необходимо рассказать, что он многое продумал, переоценил, что он теперь понимает, почему начальник политотдела с самого начала упрекал его в благодушии. Маратов просит послать его на корабли, чтобы он мог заново разобраться... Но Меркулов кивает головой невпопад, глаза его смотрят куда-то в сторону, через иллюминатор. Маратов тоже поворачивает голову к иллюминатору: «Ничего особенного: клочок дымча-
того облака на бледном небе, серый лед, темные разводья...» Как ему знать, что начальнику политотдела сейчас видится там ночная Волга, по которой он плывет через силу, таща на себе Высотина.
— Товарищ начальник, разрешите мне на предстоящих учениях быть на «Державном», — говорит Маратов слишком громко. — Мой долг — дать всему на этом корабле настоящую оценку и помочь добиться действительно отличных успехов. — Он подымается, со скрипом сдвигая с места стул.
Меркулов морщится. — Да, да, — говорит он, — идите, идите...
За Маратовым захлопывается дверь.
Теперь перед Меркуловым возникает образ жены в военной гимнастерке. Он гонит его: «Не до тебя!» Но она стоит неотступно перед глазами. Все дальнейшее неразрывно связано с ней.
Утихшая было головная боль возвращается. Правый глаз краснеет, наливается кровью. По щеке сбегает слеза. Меркулов медленно массирует пальцами лоб. «Разве когда я учился, служил, разве я думал о карьере?» Он не может ответить себе ни да, ни нет. Конечно, ему хотелось подниматься по служебной лестнице, он чувствовал в себе силу справиться с большими делами. «Но что же в этом плохого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145