В кухне, у русской печи, орудовала ухватом немолодая, дородная и красивая хозяйка, жена железнодорожника. Она по-свойски приветствовала Панкратова.
— Угадали, Илья Потапович, на кулебяки. Мой-то вот-вот нагрянет. Так и быть, выставлю вам рябиновку.
Обычно Панкратов любил потолковать с хозяйкой о немудрящих житейских вещах, выпить с ее мужем по рюмочке и поспорить о международной политике. Но
сегодня, едва кивнув ей, он прошел к себе. Комната у него была небольшая, но с двумя окнами, выходящими в сад, всегда жарко натопленная зимой. Деревянные стены оклеены когда-то синими, а теперь выцветшими до голубизны обоями. На широкой добротной кровати — гора пышно взбитых подушек, а поверх них — кружевная, по-девичьи кокетливая накидка. В углу между пузатым комодом и стеной — спиннинг и целая коллекция удочек. Над комодом — зеркало со слезшей местами амальгамой. В простенке между окнами — письменный стол, мягкое кресло и рядом стул. На стене против двери — увеличенная фотография жены и детей. Старомодный уют комнаты был полным контрастом холодному металлическому блеску каюты Панкратова на «Морской державе».
Панкратов снял шапку, шинель, китель, ботинки, сунул ноги в теплые домашние туфли и опустился в кресло. Лицо его еще продолжало хмуриться, но на душе незаметно становилось спокойнее. Он чуть было не сказал себе: «Хорошо». Взгляд его скользнул по стене и привычно остановился на фотографии. Ему захотелось рассмотреть ее подробней. Он снова поднялся и искоса поглядел на себя в зеркало. Из широкого выреза белой нижней рубахи выступала жилистая, вся в мелких складках и морщинах шея с сухой широкой ключицей. «Вот она, старость, уже через порог шагнула», — подумал Панкратов. Он вдруг почувствовал себя всеми забытым и одиноким... «Воспитал себе достойного заместителя... адмирал парусного флота». Теперь эти слова вновь всплыли на поверхность. Он остановился у фотографии. Долго не сводил глаз с сыновей. Ему не терпелось погладить их по голове, ощутить под руками мальчишеские вихры, рука его сама собой поднялась и коснулась поверхности глянцевой бумаги. «Так что, может быть, в отставку?» — мелькнула мысль. Он сначала испугался ее. «Как же — без корабля... без службы... без подчиненных?.. Но нужен ли я этим подчиненным?» — странно, до сих пор этот вопрос никогда не возникал у него. Голова стала снова тяжелой, будто свинцом налитой. Обычно на службе он не обращал на такие вещи внимания. Однако сейчас вспомнились слова давнего знакомого, старого врача, которого он вызвал к себе в прошлом году по поводу пустячной ангины.
«Ангина скоро пройдет, но вы ведь типичный гипертоник, Илья Потапыч, — сказал врач с грубоватой откровенностью, — не будете следить за собой, — предупреждаю: хватит кондрашка». Тогда Панкратов только отмахнулся: «Э, двум смертям не бывать, одной не миновать». А нынче...
— Илья Потапович, к вам гость! — послышался голос хозяйки из кухни.
Панкратов вздрогнул. В комнату вошел Николаев в штатском зимнем пальто. Его чуть обрюзгшее лицо было все еще красивым, а пышные холеные усы стояли торчком.
Панкратов не видел Николаева с тех пор, как «Державный» ушел к Скалистому. Он не мог проведать его дома. «С больным полагается разговаривать ласково...»,— а на душе у Панкратова все кипело.
Если бы Николаев пришел не сегодня, а, скажем, вчера, не домой, а в штаб, не в штатском, а в форме, Панкратов отчитал бы его холодно и жестко (какой же он офицер, если не выполнил приказа!). Но сейчас мысли Панкратова были далеко— с семьей, и он не чувствовал себя начальником штаба. Протянув Николаеву руку, он поздоровался, предложил раздеться и спросил устало:
— Отлежались? Как чувствуете себя?
— Прошло. Дома все проходит. Семья для моряка — лучшее лекарство, Илья Потапович.
Панкратов посмотрел на Николаева удивленно. «Странно. Будто мне советы дает...»
Николаев повесил пальто. Подошел к комоду. Достал из угла удочку с гибким бамбуковым удилищем, взмахнул им в воздухе, поставил на место.
— Давно мы уже не были на рыбалке, Илья Потапович.
— Давно! — Панкратов накинул китель на плечи, принялся раскуривать трубку.—Садитесь.
Николаев сел на стул напротив Панкратова и, как бы объясняя свой приход, заметил:
— Я позвонил полчаса назад дежурному штаба, он сказал, что вы поехали домой. Ну, думаю, Илья Потапыч не стерпел... на рыбалку собрался... Вот я к вам и нагрянул. Значит, завтра на зорьке?.. Холодновато,
коньячку захватить следует. Подумать только, март начался, а морозы прямо крещенские.
— Почему завтра? — словно очнувшись от дум, спросил Панкратов.
— Так ведь завтра воскресенье... я и мотыля припас... Хороший червь, крупный. — Николаев достал из кармана железную коробочку из-под чая, открыл крышку.
— Да, подходящий, — согласился Панкратов, — за работой я и дни позабыл... Старческий склероз налицо, — он нерадостно улыбнулся.
Они заговорили о подледном лове рыбы, о пешнях, какими сноровистей пробивать лунки во льду. И оба избегали разговора о самом главном и самом неприятном. Панкратову было стыдно за Николаева. Утешать его он не мог, а возмущение, казалось, уже перегорело. Николаев же не знал, как поведет себя Панкратов, и побаивался. «Хотя бы уж скорее отчитал».
В окно заглянула луна, и пуховые снежные дорожки на черных ветвях росшей под окном яблони нежно поголубели. Исчерпав тему, собеседники оба, точно по команде, замолчали... Потом Панкратов вдруг сказал:
— Завтра я на рыбалку не поеду. Не желаете ли чашку чая?
— Одному на льду невесело... — ответил, улыбаясь, Николаев. — Раз вы — нет, так и я — нет. Не ахти какой я рыболов... А чашку чая — пожалуй.
Панкратов вышел поговорить с хозяйкой. Николаев, оставшись один, подумал: «И чего я хожу вокруг да около... Ведь Потапыч ведет себя так, будто ничего со мной особенного не произошло». И когда Панкратов, вернувшись, снова уселся в кресло, Николаев, осмелев, сказал:
— Илья Потапович, я знаю, что виноват... Но ведь от болезней и ошибок никто не застрахован... И все-таки, если меня сейчас откомандируют, в штабе флота могут подумать обо мне бог знает что. И даже демобилизовать...
Николаев старался говорить ровно и спокойно. Ом давно оправдал себя, все себе простил. И теперь уже уверился в том, что вне служебной обстановки Панкратов тоже по-человечески его поймет.
Но Панкратова с каждой минутой все больше раздражал бархатный голос гостя. Это раздражение вспыхнуло мгновенно, едва бывший командир «Дерзновенного» коснулся больного места. Сам Панкратов предпочел бы лучше погибнуть, чем оказаться в таком положении, как Николаев.
«Так вот зачем он пришел ко мне!»
— Чего же вы хотите, Олег Леонидович? — спросил после паузы Панкратов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Угадали, Илья Потапович, на кулебяки. Мой-то вот-вот нагрянет. Так и быть, выставлю вам рябиновку.
Обычно Панкратов любил потолковать с хозяйкой о немудрящих житейских вещах, выпить с ее мужем по рюмочке и поспорить о международной политике. Но
сегодня, едва кивнув ей, он прошел к себе. Комната у него была небольшая, но с двумя окнами, выходящими в сад, всегда жарко натопленная зимой. Деревянные стены оклеены когда-то синими, а теперь выцветшими до голубизны обоями. На широкой добротной кровати — гора пышно взбитых подушек, а поверх них — кружевная, по-девичьи кокетливая накидка. В углу между пузатым комодом и стеной — спиннинг и целая коллекция удочек. Над комодом — зеркало со слезшей местами амальгамой. В простенке между окнами — письменный стол, мягкое кресло и рядом стул. На стене против двери — увеличенная фотография жены и детей. Старомодный уют комнаты был полным контрастом холодному металлическому блеску каюты Панкратова на «Морской державе».
Панкратов снял шапку, шинель, китель, ботинки, сунул ноги в теплые домашние туфли и опустился в кресло. Лицо его еще продолжало хмуриться, но на душе незаметно становилось спокойнее. Он чуть было не сказал себе: «Хорошо». Взгляд его скользнул по стене и привычно остановился на фотографии. Ему захотелось рассмотреть ее подробней. Он снова поднялся и искоса поглядел на себя в зеркало. Из широкого выреза белой нижней рубахи выступала жилистая, вся в мелких складках и морщинах шея с сухой широкой ключицей. «Вот она, старость, уже через порог шагнула», — подумал Панкратов. Он вдруг почувствовал себя всеми забытым и одиноким... «Воспитал себе достойного заместителя... адмирал парусного флота». Теперь эти слова вновь всплыли на поверхность. Он остановился у фотографии. Долго не сводил глаз с сыновей. Ему не терпелось погладить их по голове, ощутить под руками мальчишеские вихры, рука его сама собой поднялась и коснулась поверхности глянцевой бумаги. «Так что, может быть, в отставку?» — мелькнула мысль. Он сначала испугался ее. «Как же — без корабля... без службы... без подчиненных?.. Но нужен ли я этим подчиненным?» — странно, до сих пор этот вопрос никогда не возникал у него. Голова стала снова тяжелой, будто свинцом налитой. Обычно на службе он не обращал на такие вещи внимания. Однако сейчас вспомнились слова давнего знакомого, старого врача, которого он вызвал к себе в прошлом году по поводу пустячной ангины.
«Ангина скоро пройдет, но вы ведь типичный гипертоник, Илья Потапыч, — сказал врач с грубоватой откровенностью, — не будете следить за собой, — предупреждаю: хватит кондрашка». Тогда Панкратов только отмахнулся: «Э, двум смертям не бывать, одной не миновать». А нынче...
— Илья Потапович, к вам гость! — послышался голос хозяйки из кухни.
Панкратов вздрогнул. В комнату вошел Николаев в штатском зимнем пальто. Его чуть обрюзгшее лицо было все еще красивым, а пышные холеные усы стояли торчком.
Панкратов не видел Николаева с тех пор, как «Державный» ушел к Скалистому. Он не мог проведать его дома. «С больным полагается разговаривать ласково...»,— а на душе у Панкратова все кипело.
Если бы Николаев пришел не сегодня, а, скажем, вчера, не домой, а в штаб, не в штатском, а в форме, Панкратов отчитал бы его холодно и жестко (какой же он офицер, если не выполнил приказа!). Но сейчас мысли Панкратова были далеко— с семьей, и он не чувствовал себя начальником штаба. Протянув Николаеву руку, он поздоровался, предложил раздеться и спросил устало:
— Отлежались? Как чувствуете себя?
— Прошло. Дома все проходит. Семья для моряка — лучшее лекарство, Илья Потапович.
Панкратов посмотрел на Николаева удивленно. «Странно. Будто мне советы дает...»
Николаев повесил пальто. Подошел к комоду. Достал из угла удочку с гибким бамбуковым удилищем, взмахнул им в воздухе, поставил на место.
— Давно мы уже не были на рыбалке, Илья Потапович.
— Давно! — Панкратов накинул китель на плечи, принялся раскуривать трубку.—Садитесь.
Николаев сел на стул напротив Панкратова и, как бы объясняя свой приход, заметил:
— Я позвонил полчаса назад дежурному штаба, он сказал, что вы поехали домой. Ну, думаю, Илья Потапыч не стерпел... на рыбалку собрался... Вот я к вам и нагрянул. Значит, завтра на зорьке?.. Холодновато,
коньячку захватить следует. Подумать только, март начался, а морозы прямо крещенские.
— Почему завтра? — словно очнувшись от дум, спросил Панкратов.
— Так ведь завтра воскресенье... я и мотыля припас... Хороший червь, крупный. — Николаев достал из кармана железную коробочку из-под чая, открыл крышку.
— Да, подходящий, — согласился Панкратов, — за работой я и дни позабыл... Старческий склероз налицо, — он нерадостно улыбнулся.
Они заговорили о подледном лове рыбы, о пешнях, какими сноровистей пробивать лунки во льду. И оба избегали разговора о самом главном и самом неприятном. Панкратову было стыдно за Николаева. Утешать его он не мог, а возмущение, казалось, уже перегорело. Николаев же не знал, как поведет себя Панкратов, и побаивался. «Хотя бы уж скорее отчитал».
В окно заглянула луна, и пуховые снежные дорожки на черных ветвях росшей под окном яблони нежно поголубели. Исчерпав тему, собеседники оба, точно по команде, замолчали... Потом Панкратов вдруг сказал:
— Завтра я на рыбалку не поеду. Не желаете ли чашку чая?
— Одному на льду невесело... — ответил, улыбаясь, Николаев. — Раз вы — нет, так и я — нет. Не ахти какой я рыболов... А чашку чая — пожалуй.
Панкратов вышел поговорить с хозяйкой. Николаев, оставшись один, подумал: «И чего я хожу вокруг да около... Ведь Потапыч ведет себя так, будто ничего со мной особенного не произошло». И когда Панкратов, вернувшись, снова уселся в кресло, Николаев, осмелев, сказал:
— Илья Потапович, я знаю, что виноват... Но ведь от болезней и ошибок никто не застрахован... И все-таки, если меня сейчас откомандируют, в штабе флота могут подумать обо мне бог знает что. И даже демобилизовать...
Николаев старался говорить ровно и спокойно. Ом давно оправдал себя, все себе простил. И теперь уже уверился в том, что вне служебной обстановки Панкратов тоже по-человечески его поймет.
Но Панкратова с каждой минутой все больше раздражал бархатный голос гостя. Это раздражение вспыхнуло мгновенно, едва бывший командир «Дерзновенного» коснулся больного места. Сам Панкратов предпочел бы лучше погибнуть, чем оказаться в таком положении, как Николаев.
«Так вот зачем он пришел ко мне!»
— Чего же вы хотите, Олег Леонидович? — спросил после паузы Панкратов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145