Цель была достигнута. Его глазам от-
крылись хмурые дали: гряда сопок, пятна лесов, заснеженные котловины, распадки и пади. Он ясно без бинокля видел всю, от начала до конца, железнодорожную ветку, стоящий на ней у пакгауза зеленоватый в известковых пятнах маскировочной краски паровоз и длинные, низкие платформы с тяжелыми орудиями. Букашками передвигались солдаты от пакгауза к железнодорожному составу — там, видимо, шла погрузка боеприпасов.
Канчук подтянул к себе фал и снова бросил петлю на круглый камень, неподалеку от своей груди.
— Что вы видите, старшина? — донесся снизу слабый голос Батырева.
— Все как есть, товарищ лейтенант, — как можно громче крикнул Канчук. — Он чуть повернулся. — Здесь у них склад боеприпасов и батарея налицо...
Он не закончил. Послышался слабый треск, словно разодралась детская хлопушка.
Батыреву не следовало отвлекать Канчука. Л старшине не нужно было глядеть вниз на Батырева. Нельзя было перемещать хоть на секунду центр тяжести и, не проверив надежность петли, тянуть так сильно за фал. Но теперь рассуждать было уже поздно. Петля соскользнула с камня-голыша, нога сорвалась. Затверделый снежный наст под локтем Канчука стал оползать.
Канчук, еще толком не понимая, что с ним происходит, вдруг почувствовал себя беспомощным. Он судорожно пытался ухватиться хоть за что-нибудь. Корни кустарника, которые подвернулись под руку, лопнули, не выдержав его веса. Отчетливо, словно глядел на все происходящее со стороны, он запомнил, как из-под ногтей левой руки показалась кровь и как разжались сами против его воли пальцы, которыми он хотел уцепиться за острое ребро гранита. Он больно ударился головой о каменный выступ, какое-то мгновение лежал на боку, шаря растопыренными ногами, затем, будто намереваясь съехать со скалы на ягодицах, повернулся на спину и рухнул вниз.
...Вот как все это было. Вот что мучило совесть Батырева. Только теперь он до конца понял, как безрассудно поступил. Он пытался успокоить себя. «Сведения о батарее были нужны, а Канчук мог действовать и осмотрительней». Но с каждой минутой в его мозгу все
явственней и тревожней стучало: «Да, это я виноват, мое проклятое легкомыслие». Припомнились слова отца: «Смотри, Валентин, будешь командовать людьми, не торопись приказывать. Приказ — оружие обоюдоострое...» Его охватило чувство жалости к Канчуку, который лежал с подвернутой ногой, тяжко и прерывисто дыша.
Батырев взвалил Канчука к себе на плечи и, чуть не плача от сострадания к нему и чрезмерного физического напряжения, потащил его, согнувшись в три погибели, к месту сбора.
Автомат, висящий на груди, при каждом шаге колотил стволом в лицо, он не мог поправить ремень, так как обе руки его были заняты. Батырев едва передвигался. Но, к счастью, подоспел Донцов. Обеспокоенный задержкой Батырева и Канчука, он пошел им навстречу вместе с матросами.
Быстро соорудив носилки из еловых веток, они положили на них Канчука и понесли.«Дерзновенный» медленно разворачивался, покидая Безымянную бухту. Порядов, глубоко задумавшись, сидел один в командирской каюте. Глухо гудели турбо-вентиляторы внутри корабля. Мелкой дрожью дрожало и вибрировало все, что могло дрожать и вибрировать в каюте: графин, стакан, копия картины Айвазовского на переборке, модель шхуны с алыми парусами на столе. И это мерное подрагивание создавало особую, неповторимую, понятную только морякам, атмосферу устойчивости и покоя.
...Когда Канчука подняли на борт «Дерзновенного», Светов начал расспрашивать, как все произошло. Канчук брал всю вину на себя. «Сплоховал, мол, в последнюю минуту». Да, лейтенанта обвинить как будто не в чем. С задачей своей он справился. Но до чего нелепый и обидный случай! Жаль было старшину. Нельзя было забыть и о том, что увечье Канчука будет рассматриваться в штабе как чрезвычайное происшествие, со всеми вытекающими последствиями. Все это тревожило и Порядова.
Через стекла иллюминаторов видны проплывающие мимо заснеженные горные кряжи, обледеневшие каменистые осыпи. Птицы машут крыльями, кружась в небе, словно желают кораблю счастливого плаванья. В каюту вошел матрос-вестовой, задраил иллюминаторы массивными крышками, завинтил на них медные барашки, включил электрический свет. Сделав свое дело, тихо вышел.
Порядов проводил его взглядом. Переход в бухту Казацкую не таит ничего необычного. Правда, Светов пообещал сотворить «чудо», развить скорость, не предусмотренную для кораблей типа и «возраста» «Дерзновенного», чтобы вовремя явиться с докладом к Панкратову... «Ох, этот Светов!» Донцов, даже не передохнувший после разведки в горах, спустился в машинное отделение. Но Донцов молод и неутомим. Он, кажется, ни разу и не прилег за время похода. И чего только ни делал: беседовал с комсомольцами на боевых постах, помогал выпускать листовки-молнии об отличившихся матросах, стал консультантом доброго десятка рационализаторов, участвующих в корабельном конкурсе... всего не перечтешь. А все так же бодр и свеж.
Порядов, как все люди, перешагнувшие за середину пятого десятка, начинал завидовать молодежи. И хотя сам он чувствовал себя ничуть не хуже, чем десять лет назад, а просто никогда и не отличался особой физической выносливостью, склонен уже был многие свои грехи валить на годы. Л в том, что грехи эти были, он не мог теперь не признаться себе.
Первым тревожным сигналом был тот разговор о положении в соединении, который Меркулов превратил в экзамен по военно-морскому делу. Конечно, Порядов считал, что по существу и в главном был прав, несмотря ни на что, он, а не начальник политотдела. Все же, как человек честный, Порядов не мог не осудить и себя... «Как же я не нашел времени, чтобы заполнить пробелы в своих знаниях?»
Никто из сослуживцев не мог бы упрекнуть Порядова в том, что он мало работает. Каждый час в сутках у него был расписан на неделю вперед. Сходить в сколько-нибудь длительный поход на одном из кораблей соединения и то не представлялось возможным до приезда Меркулова.
Пожалуй, ныне на «Дерзновенном» он впервые за много месяцев окунулся по-настоящему в корабельную жизнь. Пожалуй, впервые ему предстояло самостоятельно всесторонне оценивать боевую готовность корабля и качества его командира. «Может быть, не Све-това, а самого себя должен я сейчас судить?..»
«...Странное получилось дело! Политотдел эскадры ведь тоже размещен по каютам, а вот на тебе — перешел с одного корабля на другой, поменял одну каюту на другую, оторвался от своего письменного стола и увидел по-новому моряцкую жизнь. На поверку выходит: жил в лесу, а леса не видел».
«Значит, прав был Меркулов... Значит, напрасно я обиделся на предложенный перевод в Москву? — спросил себя Порядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
крылись хмурые дали: гряда сопок, пятна лесов, заснеженные котловины, распадки и пади. Он ясно без бинокля видел всю, от начала до конца, железнодорожную ветку, стоящий на ней у пакгауза зеленоватый в известковых пятнах маскировочной краски паровоз и длинные, низкие платформы с тяжелыми орудиями. Букашками передвигались солдаты от пакгауза к железнодорожному составу — там, видимо, шла погрузка боеприпасов.
Канчук подтянул к себе фал и снова бросил петлю на круглый камень, неподалеку от своей груди.
— Что вы видите, старшина? — донесся снизу слабый голос Батырева.
— Все как есть, товарищ лейтенант, — как можно громче крикнул Канчук. — Он чуть повернулся. — Здесь у них склад боеприпасов и батарея налицо...
Он не закончил. Послышался слабый треск, словно разодралась детская хлопушка.
Батыреву не следовало отвлекать Канчука. Л старшине не нужно было глядеть вниз на Батырева. Нельзя было перемещать хоть на секунду центр тяжести и, не проверив надежность петли, тянуть так сильно за фал. Но теперь рассуждать было уже поздно. Петля соскользнула с камня-голыша, нога сорвалась. Затверделый снежный наст под локтем Канчука стал оползать.
Канчук, еще толком не понимая, что с ним происходит, вдруг почувствовал себя беспомощным. Он судорожно пытался ухватиться хоть за что-нибудь. Корни кустарника, которые подвернулись под руку, лопнули, не выдержав его веса. Отчетливо, словно глядел на все происходящее со стороны, он запомнил, как из-под ногтей левой руки показалась кровь и как разжались сами против его воли пальцы, которыми он хотел уцепиться за острое ребро гранита. Он больно ударился головой о каменный выступ, какое-то мгновение лежал на боку, шаря растопыренными ногами, затем, будто намереваясь съехать со скалы на ягодицах, повернулся на спину и рухнул вниз.
...Вот как все это было. Вот что мучило совесть Батырева. Только теперь он до конца понял, как безрассудно поступил. Он пытался успокоить себя. «Сведения о батарее были нужны, а Канчук мог действовать и осмотрительней». Но с каждой минутой в его мозгу все
явственней и тревожней стучало: «Да, это я виноват, мое проклятое легкомыслие». Припомнились слова отца: «Смотри, Валентин, будешь командовать людьми, не торопись приказывать. Приказ — оружие обоюдоострое...» Его охватило чувство жалости к Канчуку, который лежал с подвернутой ногой, тяжко и прерывисто дыша.
Батырев взвалил Канчука к себе на плечи и, чуть не плача от сострадания к нему и чрезмерного физического напряжения, потащил его, согнувшись в три погибели, к месту сбора.
Автомат, висящий на груди, при каждом шаге колотил стволом в лицо, он не мог поправить ремень, так как обе руки его были заняты. Батырев едва передвигался. Но, к счастью, подоспел Донцов. Обеспокоенный задержкой Батырева и Канчука, он пошел им навстречу вместе с матросами.
Быстро соорудив носилки из еловых веток, они положили на них Канчука и понесли.«Дерзновенный» медленно разворачивался, покидая Безымянную бухту. Порядов, глубоко задумавшись, сидел один в командирской каюте. Глухо гудели турбо-вентиляторы внутри корабля. Мелкой дрожью дрожало и вибрировало все, что могло дрожать и вибрировать в каюте: графин, стакан, копия картины Айвазовского на переборке, модель шхуны с алыми парусами на столе. И это мерное подрагивание создавало особую, неповторимую, понятную только морякам, атмосферу устойчивости и покоя.
...Когда Канчука подняли на борт «Дерзновенного», Светов начал расспрашивать, как все произошло. Канчук брал всю вину на себя. «Сплоховал, мол, в последнюю минуту». Да, лейтенанта обвинить как будто не в чем. С задачей своей он справился. Но до чего нелепый и обидный случай! Жаль было старшину. Нельзя было забыть и о том, что увечье Канчука будет рассматриваться в штабе как чрезвычайное происшествие, со всеми вытекающими последствиями. Все это тревожило и Порядова.
Через стекла иллюминаторов видны проплывающие мимо заснеженные горные кряжи, обледеневшие каменистые осыпи. Птицы машут крыльями, кружась в небе, словно желают кораблю счастливого плаванья. В каюту вошел матрос-вестовой, задраил иллюминаторы массивными крышками, завинтил на них медные барашки, включил электрический свет. Сделав свое дело, тихо вышел.
Порядов проводил его взглядом. Переход в бухту Казацкую не таит ничего необычного. Правда, Светов пообещал сотворить «чудо», развить скорость, не предусмотренную для кораблей типа и «возраста» «Дерзновенного», чтобы вовремя явиться с докладом к Панкратову... «Ох, этот Светов!» Донцов, даже не передохнувший после разведки в горах, спустился в машинное отделение. Но Донцов молод и неутомим. Он, кажется, ни разу и не прилег за время похода. И чего только ни делал: беседовал с комсомольцами на боевых постах, помогал выпускать листовки-молнии об отличившихся матросах, стал консультантом доброго десятка рационализаторов, участвующих в корабельном конкурсе... всего не перечтешь. А все так же бодр и свеж.
Порядов, как все люди, перешагнувшие за середину пятого десятка, начинал завидовать молодежи. И хотя сам он чувствовал себя ничуть не хуже, чем десять лет назад, а просто никогда и не отличался особой физической выносливостью, склонен уже был многие свои грехи валить на годы. Л в том, что грехи эти были, он не мог теперь не признаться себе.
Первым тревожным сигналом был тот разговор о положении в соединении, который Меркулов превратил в экзамен по военно-морскому делу. Конечно, Порядов считал, что по существу и в главном был прав, несмотря ни на что, он, а не начальник политотдела. Все же, как человек честный, Порядов не мог не осудить и себя... «Как же я не нашел времени, чтобы заполнить пробелы в своих знаниях?»
Никто из сослуживцев не мог бы упрекнуть Порядова в том, что он мало работает. Каждый час в сутках у него был расписан на неделю вперед. Сходить в сколько-нибудь длительный поход на одном из кораблей соединения и то не представлялось возможным до приезда Меркулова.
Пожалуй, ныне на «Дерзновенном» он впервые за много месяцев окунулся по-настоящему в корабельную жизнь. Пожалуй, впервые ему предстояло самостоятельно всесторонне оценивать боевую готовность корабля и качества его командира. «Может быть, не Све-това, а самого себя должен я сейчас судить?..»
«...Странное получилось дело! Политотдел эскадры ведь тоже размещен по каютам, а вот на тебе — перешел с одного корабля на другой, поменял одну каюту на другую, оторвался от своего письменного стола и увидел по-новому моряцкую жизнь. На поверку выходит: жил в лесу, а леса не видел».
«Значит, прав был Меркулов... Значит, напрасно я обиделся на предложенный перевод в Москву? — спросил себя Порядов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145