..
Я изо всех сил размахнулся и швырнул лампу в темноту, зиявшую за дверью... Горячее стекло соскочило с рожка, стукнуло меня по кисти, обожгло...
Нина ушла...
Но не просто ушла: она ушла навсегда. Это я сразу же понял.
Мне хотелось бежать за ней следом, звать, кричать, но я почувствовал, что все это уже ни к чему.
Опустошенный, я побрел обратно, вошел к себе и бросился на постель. От подушки и одеяла исходил слабый приятный запах. Этот знакомый запах еще более усугубил мою досаду, усилил боль. Меня охватило дурацкое желание все ломать, бить, крушить... Я как безумный сорвался с кровати и вновь выбежал в сени.
У входной двери стоял Чигирин:
— Убирайся отсюда, пока я не придушил тебя своей рукой! — заорал я на него, не узнавая собственного голоса.
Чигирин покорно втянул голову в плечи, торопливо перешагнул порог и исчез во мраке. Но напоследок он успел окинуть меня взглядом, в котором были и страх, и удивление.
Не отдавая отчета в том, что делаю, я снова помчался в свою комнату, стащил с себя сапоги и откинул одеяло, чтобы лечь, когда обнаружил собственную общую тетрадь в черном переплете, куда я записывал конспекты занятий по военной подготовке. Пошарив рукой, я обнаружил и карандаш. Я удивился: как очутились здесь тетрадь и карандаш? И то и другое находилось в полевой сумке, а сумка висела на стене, в
головах кровати.
Я встал. Чиркнул спичкой. Оторвав клочок от обертки пайковых галет, поджег бумажку и прочел в тетради написанные размашистыми крупными буквами слова: «Я не думала, что так у нас получится. Быть с человеком такого переменчивого нрава — пытка. Если сегодня ты променял меня на альбом, завтра променяешь еще на что-нибудь. Мы, оказывается, совершенно разные люди и чересчур далеки друг от друга. Лучше нам сейчас же расстаться, чем мучить друг друга. Желаю тебе удачи. Обрети, что ищешь!..
Прощай. Нина».
Я думал, что сердце мое вот-вот выскочит из груди. Что делать, куда идти...
В ту мучительную ночь я так и не сомкнул глаз. Когда стало светать, я задремал. И сразу же в нижнюю дверь
кто-то заколотил кулаком. На пороге стоял Чигирин. Он совершенно протрезвел и смущенно улыбался мне. В руках он держал альбом.
— Пожалуйста, альбом ваш.
Я не сразу сообразил, что он мне говорит, и подумал: видно, совестно ему стало после моего вчерашнего взрыва, что такую цену за него заломил.
— Нет, Чигирин, даром я не хочу. Я подумаю, что могу дать за него. Немного погоди, сговоримся после, а пока альбом пусть будет у тебя.
— Так мне уже дали! — сказал он в ответ и подмигнул.— Теперь этот альбом ваш.
.Его слова окончательно сбили меня с толку.
— Кто дал, что дали, когда?..
Мне не хотелось, чтобы подтвердилась промелькнувшая догадка.
— Малинина.
— Кто?! — спросил я так, будто впервые услышал четко произнесенную эту фамилию.
— Малинина. Прищурив глаза и улыбаясь, Чигирин смотрел на меня.
— Что она тебе дала? — невольно вырвалось у меня, словно главное заключалось именно в этом.
— Больше, чем я просил! Три литры водки!
— Откуда?
— Ей начальник станции дал. Я ведь сказал, он ей не откажет.
— Хорошо, только я-то тут при чем?
— То есть как это при чем? Ради вас она это сделала! Больно уж он хотел этот альбом, говорит, подари ему от моего имени. Пускай, говорит, будет ему от меня память... Вот я и принес...
Мне только одного хотелось: помчаться к Малининой, заглянуть в ее бездонные глаза, просить прощения, стать на колени, открыть свое сердце! Как-нибудь объяснить ей, что ее решение не было правильным, что без нее мне не жить!..
Но я сдержался. Мне стало стыдно перед посторонним человеком. Ох, будь неладен чересчур застенчивый, чересчур сдержанный человек! Ведь такой может потерять даже самого себя!
В то самое время, когда я стоял в оцепенении и не знал, что сказать, к моему крыльцу подбежал запыхавшийся вестовой из штаба. Оказывается, командир полка объявил тревогу.
Наскоро одевшись и захватив оружие, я пустился бежать на командный пункт.
— Сейчас мне некогда, принеси вечером, вечером принеси! — на бегу крикнул я Чигирину.
Командир полка дал мне прочесть недавно полученный приказ нашего начальства: полку надлежало немедленно выступить, на ближайшей станции нас уже ожидали вагоны для погрузки, после чего нам надлежало отправиться в направлении Новгорода.
Только мы приступили к погрузке имущества на грузовые автомашины, как в воздухе раздался ужасающий гул.
Разумеется, мы тотчас же поняли, что предвещает шум моторов...
Да, немцы умели выбирать время!
Взвыла сирена, и все мы бросились в траншеи. Едва я спрыгнул в укрытие, оглушительно громыхнуло. Потом еще, еще, и я сбился со счета. Обалдев от невыносимого грохота, я прижался к стене траншеи.
Казалось, тяжелые фугасные бомбы рвутся одна за другой где-то совсем рядом, чуть ли не в двух шагах. От мощных взрывов содрогалась вся окрестность. Наши траншеи дрожали, как при сильном землетрясении.
Я не сразу смекнул, что вражеские бомбардировщики бомбят не нас, а станцию и дачный поселок!
У меня перехватило дыхание: ведь там находилась Малинина!
Если бы немцы захотели бомбить нас, мы были бы для них гораздо более труднодосягаемы, и укрытий у нас было заготовлено достаточно, и подразделения были рассредоточены на большой территории, и замаскированы были неплохо. Поэтому вражеская авиация не могла бы бомбить нас точным прицелом.
Зато станция и дачный поселок представляли собой отличнейшую мишень, при желании немцы могли нанести точный бомбовый удар по любому зданию.
Как только прекратился адский грохот и вражеские бомбардировщики скрылись из виду, нам тотчас же сообщили, что ни одно из наших подразделений не пострадало.
Получив это сообщение, я вскочил в «виллис» и велел шоферу гнать на станцию.
Когда мчавшийся на полной скорости «виллис» миновал высокий бор, я поднялся на ноги в надежде увидеть станцию. Но меня как обухом ударило: желтого станционного здания как не бывало... Только столб дыма и пыли поднимался к небу.
Подъехав ближе, я увидел, что на месте вокзала выросла гора обломков бревен, досок, щепок. Некоторые доски обуглились, а иные превратились в щепки, словно кто-то нарочно их ломал и крошил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Я изо всех сил размахнулся и швырнул лампу в темноту, зиявшую за дверью... Горячее стекло соскочило с рожка, стукнуло меня по кисти, обожгло...
Нина ушла...
Но не просто ушла: она ушла навсегда. Это я сразу же понял.
Мне хотелось бежать за ней следом, звать, кричать, но я почувствовал, что все это уже ни к чему.
Опустошенный, я побрел обратно, вошел к себе и бросился на постель. От подушки и одеяла исходил слабый приятный запах. Этот знакомый запах еще более усугубил мою досаду, усилил боль. Меня охватило дурацкое желание все ломать, бить, крушить... Я как безумный сорвался с кровати и вновь выбежал в сени.
У входной двери стоял Чигирин:
— Убирайся отсюда, пока я не придушил тебя своей рукой! — заорал я на него, не узнавая собственного голоса.
Чигирин покорно втянул голову в плечи, торопливо перешагнул порог и исчез во мраке. Но напоследок он успел окинуть меня взглядом, в котором были и страх, и удивление.
Не отдавая отчета в том, что делаю, я снова помчался в свою комнату, стащил с себя сапоги и откинул одеяло, чтобы лечь, когда обнаружил собственную общую тетрадь в черном переплете, куда я записывал конспекты занятий по военной подготовке. Пошарив рукой, я обнаружил и карандаш. Я удивился: как очутились здесь тетрадь и карандаш? И то и другое находилось в полевой сумке, а сумка висела на стене, в
головах кровати.
Я встал. Чиркнул спичкой. Оторвав клочок от обертки пайковых галет, поджег бумажку и прочел в тетради написанные размашистыми крупными буквами слова: «Я не думала, что так у нас получится. Быть с человеком такого переменчивого нрава — пытка. Если сегодня ты променял меня на альбом, завтра променяешь еще на что-нибудь. Мы, оказывается, совершенно разные люди и чересчур далеки друг от друга. Лучше нам сейчас же расстаться, чем мучить друг друга. Желаю тебе удачи. Обрети, что ищешь!..
Прощай. Нина».
Я думал, что сердце мое вот-вот выскочит из груди. Что делать, куда идти...
В ту мучительную ночь я так и не сомкнул глаз. Когда стало светать, я задремал. И сразу же в нижнюю дверь
кто-то заколотил кулаком. На пороге стоял Чигирин. Он совершенно протрезвел и смущенно улыбался мне. В руках он держал альбом.
— Пожалуйста, альбом ваш.
Я не сразу сообразил, что он мне говорит, и подумал: видно, совестно ему стало после моего вчерашнего взрыва, что такую цену за него заломил.
— Нет, Чигирин, даром я не хочу. Я подумаю, что могу дать за него. Немного погоди, сговоримся после, а пока альбом пусть будет у тебя.
— Так мне уже дали! — сказал он в ответ и подмигнул.— Теперь этот альбом ваш.
.Его слова окончательно сбили меня с толку.
— Кто дал, что дали, когда?..
Мне не хотелось, чтобы подтвердилась промелькнувшая догадка.
— Малинина.
— Кто?! — спросил я так, будто впервые услышал четко произнесенную эту фамилию.
— Малинина. Прищурив глаза и улыбаясь, Чигирин смотрел на меня.
— Что она тебе дала? — невольно вырвалось у меня, словно главное заключалось именно в этом.
— Больше, чем я просил! Три литры водки!
— Откуда?
— Ей начальник станции дал. Я ведь сказал, он ей не откажет.
— Хорошо, только я-то тут при чем?
— То есть как это при чем? Ради вас она это сделала! Больно уж он хотел этот альбом, говорит, подари ему от моего имени. Пускай, говорит, будет ему от меня память... Вот я и принес...
Мне только одного хотелось: помчаться к Малининой, заглянуть в ее бездонные глаза, просить прощения, стать на колени, открыть свое сердце! Как-нибудь объяснить ей, что ее решение не было правильным, что без нее мне не жить!..
Но я сдержался. Мне стало стыдно перед посторонним человеком. Ох, будь неладен чересчур застенчивый, чересчур сдержанный человек! Ведь такой может потерять даже самого себя!
В то самое время, когда я стоял в оцепенении и не знал, что сказать, к моему крыльцу подбежал запыхавшийся вестовой из штаба. Оказывается, командир полка объявил тревогу.
Наскоро одевшись и захватив оружие, я пустился бежать на командный пункт.
— Сейчас мне некогда, принеси вечером, вечером принеси! — на бегу крикнул я Чигирину.
Командир полка дал мне прочесть недавно полученный приказ нашего начальства: полку надлежало немедленно выступить, на ближайшей станции нас уже ожидали вагоны для погрузки, после чего нам надлежало отправиться в направлении Новгорода.
Только мы приступили к погрузке имущества на грузовые автомашины, как в воздухе раздался ужасающий гул.
Разумеется, мы тотчас же поняли, что предвещает шум моторов...
Да, немцы умели выбирать время!
Взвыла сирена, и все мы бросились в траншеи. Едва я спрыгнул в укрытие, оглушительно громыхнуло. Потом еще, еще, и я сбился со счета. Обалдев от невыносимого грохота, я прижался к стене траншеи.
Казалось, тяжелые фугасные бомбы рвутся одна за другой где-то совсем рядом, чуть ли не в двух шагах. От мощных взрывов содрогалась вся окрестность. Наши траншеи дрожали, как при сильном землетрясении.
Я не сразу смекнул, что вражеские бомбардировщики бомбят не нас, а станцию и дачный поселок!
У меня перехватило дыхание: ведь там находилась Малинина!
Если бы немцы захотели бомбить нас, мы были бы для них гораздо более труднодосягаемы, и укрытий у нас было заготовлено достаточно, и подразделения были рассредоточены на большой территории, и замаскированы были неплохо. Поэтому вражеская авиация не могла бы бомбить нас точным прицелом.
Зато станция и дачный поселок представляли собой отличнейшую мишень, при желании немцы могли нанести точный бомбовый удар по любому зданию.
Как только прекратился адский грохот и вражеские бомбардировщики скрылись из виду, нам тотчас же сообщили, что ни одно из наших подразделений не пострадало.
Получив это сообщение, я вскочил в «виллис» и велел шоферу гнать на станцию.
Когда мчавшийся на полной скорости «виллис» миновал высокий бор, я поднялся на ноги в надежде увидеть станцию. Но меня как обухом ударило: желтого станционного здания как не бывало... Только столб дыма и пыли поднимался к небу.
Подъехав ближе, я увидел, что на месте вокзала выросла гора обломков бревен, досок, щепок. Некоторые доски обуглились, а иные превратились в щепки, словно кто-то нарочно их ломал и крошил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95