Сейчас, естественно, было не до этого, и все же по сравнению со мной он выглядел английским денди. Невольно я бросил взгляд на свой грязный полушубок, на огромные валенки, на штаны, вытертые на коленях, но мне не стало стыдно за все это: я был таким, как все. А сознание это, представьте, действует очень успокаивающе и ободряюще.
Во мне зрело решение не называть себя и не спрашивать его о том, ради чего было проделано столько километров.
— Я из соседней части. Ищу своего друга, и, если мне верно сказали, его лечили вы.
— Как фамилия вашего друга? Я назвал какую-то фамилию.
Балашов долго смотрел на меня, потом уселся поглубже и произнес слова, которые попросту выбили у меня почву из-под ног и заставили гореть со стыда:
— Товарищ Хведурели, вы же честный человек, к чему эта ложь?
— Знаете что; товарищ майор...
— Анатолий Аркадьевич.
— Анатолий Аркадьевич, простите... если можете, простите... если я причиню вам боль, но я ищу Лиду... Скажите, что вы о ней знаете, прошу вас, не скрывайте от меня ничего... Мне это нужно не только для себя одного... поверьте, мои намерения чисты.— Собственный голос доносился до меня откуда-то издали, над словами я не думал, они сами собой вырывались из моего пересохшего горла.
— Вот что я вам скажу,— заговорил Балашов,— было время, когда я ненавидел вас...
— А я вас,— неожиданно вырвалось у меня.
— ...а возненавидел с тех пор, как мы с Лидой впервые поссорились, и именно из-за вас... да, это была наша первая ссора. Вероятно, вы поймете меня... из-за вашей фотографии... впрочем, нет, я не то хотел сказать. Вот что: сейчас не время сводить счет необходимо помочь Лиде...
— Где она? Как она?! — вырвалось у меня.
— Она осталась в Ленинграде...
— Как, неужели вы ничего, кроме этого, не знаете?!
— К сожалению, ничего. Мы разошлись с ней еще до начала войны. Я много раз старался помириться, но... вы, вероятно, знаете ее упрямый характер... Когда началась война, я повидал ее, снова просил помириться, но она отказалась наотрез... я уехал на фронт. Лида отказалась покинуть Ленинград. Потом начался голод, мы стояли под Ораниенбаумом, и я ничем не мог ей помочь. В конце сорок первого, в разгар голода, я сумел пару раз переслать ей скромные посылки, но Лида с ее чрезмерной гордостью не приняла их, мои гостинцы вернулись в нераспакованном виде. Время от времени до меня доходили какие-то слухи. Знаю, что ее родители умерли от голода. Дом их разбомбило. Лиду приютила бездетная тетка, сестра отца. Запишите ее адрес: Четвертая Советская улица, двадцать один, квартира шестнадцать. Вот все, что я могу вам сообщить... Но я в свою очередь хочу задать вам один вопрос...
То, что услышал я от Балашова, острой горечью наполнило мое сердце. Я слушал его и в то же время не слышал. Он снова повторил, что хочет спросить меня о чем-то, и тут я несколько пришел в себя и торопливо сказал:
— Да, да, пожалуйста.
— Как вы разыскали меня? — пристально глядя на меня, спросил он.
— С помощью вашей первой жены Ирины Клюевой...
— А, все ясно.— Он поднялся.
Я тоже встал. Мы опять оказались лицом к лицу, но на этот раз наши взгляды были лишены какого-либо враждебного чувства. Случаются, оказывается, и такие вещи...
— Желаю успеха,— Балашов щелкнул каблуками.
— Взаимно,— горячо отозвался я.
Мы простились, не подав друг другу руки. Он скрылся за огромной дверью, я же проделал обратный путь по длинному коридору и вскоре зашагал по знакомой дороге.
Рассвело. Шел снег. Временами налетал порывистый ветер, швырял мне в лицо сухой колючий снег, закручивал снежные смерчи.
Не знаю отчего, но в душе моей ожил светлый лучик надежды.
Прибыв на батарею, я не мешкая разыскал комиссара и уединился с ним. Я рассказал ему все и попросил его быть моим союзником. После того мы с ним не раз засиживались допоздна, судили да рядили, перебирали всевозможные варианты, но никак не могли выработать план моего путешествия в Ленинград. Все казалось неубедительным, у меня не было веской причины для поездки в блокадный город, даже проситься туда было бы нелепостью, а думать о том значило предаваться праздным мечтам...
И вот в один прекрасный день ребята из хозчасти сказали мне:
— На днях в Ленинград отправляют шоферов за машинами, которые работают на газе. Эти штуковины выпускаются пока только в Ленинграде. Отличное изобретение, я тебе скажу! У такой машины сбоку имеется котел, в тот котел закладываются мелко нарубленные дровишки, и — айда, езжай куда угодно, ни тебе бензину, ни керосину, сама едет, сама катит, сама прет! Чудо? Так вот, с шоферами командируют офицеров. Чуешь, как ладно складывается? Ведь и тебя могут командировать, а?
При одной мысли о такой возможности у меня дух захватило.
После долгих упрашиваний и беготни меня включили-таки в группу, которая состояла из четырех опытных шоферов, командира транспортного взвода и начальника техснабжения полка. Последний был руководителем группы. Меня включили туда скорее из уважения к моей просьбе, чем по необходимости.
Итак, мы погрузились в наш «экипаж». Это был обыкновенный грузовик, над бортами которого срочно нарастили диктовые листы, по обе стороны в стенках прорезали по оконцу, вместо стекла — целлулоид, верх обили жестью. В оконные щели дуло немилосердно, особенно если ветер был боковой. Со стороны заднего борта задувало в дверцу. Эту коробку обогревала жестяная печурка. Так что, в общем, было более или менее удобно. В годы войны по фронтовым дорогам сновало множество подобных на скорую руку переоборудованных машин.
Путешествуя в таком «лимузине», во всяком случае не рискуешь замерзнуть, тогда как ехать в открытой машине на длинные дистанции значило подвергать себя серьезной опасности. Можно было замерзнуть и окоченеть, так что и не заметишь. В наших машинах свободно помещалось по восемь человек. А если в пути приходилось останавливаться или застигала ночь —- пожалуйста, разжигай печурку, грейся, и кипяточек к твоим услугам. Переведешь дух, чайку напьешься...
Выехав утром к вечеру мы прибыли в село Кобону, что на берегу Ладожского озера. Проделали мы эту дорогу вполне благополучно, не считая того, что возле самой Ладоги нас приметил с воздуха «мессер» и угостил длинной пулеметной очередью. Пули расковыряли дорогу, точно соха по ней прошлась, но, к счастью, все мимо. Мы тотчас остановились, соскочили и залегли в траншеях, тянувшихся по обе стороны шоссе. Немец оказался въедливым: описал круг, вернулся и снова застрочил.
И на этот раз чудом каким-то машина уцелела! А пилот, верно, решил, что с нами покончено, и убрался. Когда гул «мессер-шмитта» стих, мы вылезли из траншеи, отряхнулись от снега и поспешили на колеса; в сумерки, как я уже сказал, мы были в Кобоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Во мне зрело решение не называть себя и не спрашивать его о том, ради чего было проделано столько километров.
— Я из соседней части. Ищу своего друга, и, если мне верно сказали, его лечили вы.
— Как фамилия вашего друга? Я назвал какую-то фамилию.
Балашов долго смотрел на меня, потом уселся поглубже и произнес слова, которые попросту выбили у меня почву из-под ног и заставили гореть со стыда:
— Товарищ Хведурели, вы же честный человек, к чему эта ложь?
— Знаете что; товарищ майор...
— Анатолий Аркадьевич.
— Анатолий Аркадьевич, простите... если можете, простите... если я причиню вам боль, но я ищу Лиду... Скажите, что вы о ней знаете, прошу вас, не скрывайте от меня ничего... Мне это нужно не только для себя одного... поверьте, мои намерения чисты.— Собственный голос доносился до меня откуда-то издали, над словами я не думал, они сами собой вырывались из моего пересохшего горла.
— Вот что я вам скажу,— заговорил Балашов,— было время, когда я ненавидел вас...
— А я вас,— неожиданно вырвалось у меня.
— ...а возненавидел с тех пор, как мы с Лидой впервые поссорились, и именно из-за вас... да, это была наша первая ссора. Вероятно, вы поймете меня... из-за вашей фотографии... впрочем, нет, я не то хотел сказать. Вот что: сейчас не время сводить счет необходимо помочь Лиде...
— Где она? Как она?! — вырвалось у меня.
— Она осталась в Ленинграде...
— Как, неужели вы ничего, кроме этого, не знаете?!
— К сожалению, ничего. Мы разошлись с ней еще до начала войны. Я много раз старался помириться, но... вы, вероятно, знаете ее упрямый характер... Когда началась война, я повидал ее, снова просил помириться, но она отказалась наотрез... я уехал на фронт. Лида отказалась покинуть Ленинград. Потом начался голод, мы стояли под Ораниенбаумом, и я ничем не мог ей помочь. В конце сорок первого, в разгар голода, я сумел пару раз переслать ей скромные посылки, но Лида с ее чрезмерной гордостью не приняла их, мои гостинцы вернулись в нераспакованном виде. Время от времени до меня доходили какие-то слухи. Знаю, что ее родители умерли от голода. Дом их разбомбило. Лиду приютила бездетная тетка, сестра отца. Запишите ее адрес: Четвертая Советская улица, двадцать один, квартира шестнадцать. Вот все, что я могу вам сообщить... Но я в свою очередь хочу задать вам один вопрос...
То, что услышал я от Балашова, острой горечью наполнило мое сердце. Я слушал его и в то же время не слышал. Он снова повторил, что хочет спросить меня о чем-то, и тут я несколько пришел в себя и торопливо сказал:
— Да, да, пожалуйста.
— Как вы разыскали меня? — пристально глядя на меня, спросил он.
— С помощью вашей первой жены Ирины Клюевой...
— А, все ясно.— Он поднялся.
Я тоже встал. Мы опять оказались лицом к лицу, но на этот раз наши взгляды были лишены какого-либо враждебного чувства. Случаются, оказывается, и такие вещи...
— Желаю успеха,— Балашов щелкнул каблуками.
— Взаимно,— горячо отозвался я.
Мы простились, не подав друг другу руки. Он скрылся за огромной дверью, я же проделал обратный путь по длинному коридору и вскоре зашагал по знакомой дороге.
Рассвело. Шел снег. Временами налетал порывистый ветер, швырял мне в лицо сухой колючий снег, закручивал снежные смерчи.
Не знаю отчего, но в душе моей ожил светлый лучик надежды.
Прибыв на батарею, я не мешкая разыскал комиссара и уединился с ним. Я рассказал ему все и попросил его быть моим союзником. После того мы с ним не раз засиживались допоздна, судили да рядили, перебирали всевозможные варианты, но никак не могли выработать план моего путешествия в Ленинград. Все казалось неубедительным, у меня не было веской причины для поездки в блокадный город, даже проситься туда было бы нелепостью, а думать о том значило предаваться праздным мечтам...
И вот в один прекрасный день ребята из хозчасти сказали мне:
— На днях в Ленинград отправляют шоферов за машинами, которые работают на газе. Эти штуковины выпускаются пока только в Ленинграде. Отличное изобретение, я тебе скажу! У такой машины сбоку имеется котел, в тот котел закладываются мелко нарубленные дровишки, и — айда, езжай куда угодно, ни тебе бензину, ни керосину, сама едет, сама катит, сама прет! Чудо? Так вот, с шоферами командируют офицеров. Чуешь, как ладно складывается? Ведь и тебя могут командировать, а?
При одной мысли о такой возможности у меня дух захватило.
После долгих упрашиваний и беготни меня включили-таки в группу, которая состояла из четырех опытных шоферов, командира транспортного взвода и начальника техснабжения полка. Последний был руководителем группы. Меня включили туда скорее из уважения к моей просьбе, чем по необходимости.
Итак, мы погрузились в наш «экипаж». Это был обыкновенный грузовик, над бортами которого срочно нарастили диктовые листы, по обе стороны в стенках прорезали по оконцу, вместо стекла — целлулоид, верх обили жестью. В оконные щели дуло немилосердно, особенно если ветер был боковой. Со стороны заднего борта задувало в дверцу. Эту коробку обогревала жестяная печурка. Так что, в общем, было более или менее удобно. В годы войны по фронтовым дорогам сновало множество подобных на скорую руку переоборудованных машин.
Путешествуя в таком «лимузине», во всяком случае не рискуешь замерзнуть, тогда как ехать в открытой машине на длинные дистанции значило подвергать себя серьезной опасности. Можно было замерзнуть и окоченеть, так что и не заметишь. В наших машинах свободно помещалось по восемь человек. А если в пути приходилось останавливаться или застигала ночь —- пожалуйста, разжигай печурку, грейся, и кипяточек к твоим услугам. Переведешь дух, чайку напьешься...
Выехав утром к вечеру мы прибыли в село Кобону, что на берегу Ладожского озера. Проделали мы эту дорогу вполне благополучно, не считая того, что возле самой Ладоги нас приметил с воздуха «мессер» и угостил длинной пулеметной очередью. Пули расковыряли дорогу, точно соха по ней прошлась, но, к счастью, все мимо. Мы тотчас остановились, соскочили и залегли в траншеях, тянувшихся по обе стороны шоссе. Немец оказался въедливым: описал круг, вернулся и снова застрочил.
И на этот раз чудом каким-то машина уцелела! А пилот, верно, решил, что с нами покончено, и убрался. Когда гул «мессер-шмитта» стих, мы вылезли из траншеи, отряхнулись от снега и поспешили на колеса; в сумерки, как я уже сказал, мы были в Кобоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95