— почему-то вспылил Яблочкин.
— А того,— не отступался Пересыпкин,— что если мы хотим найти самого смешного среди нас, то следует рассказать и конец этой истории.
— Какой еще конец, чурбан ты этакий? Никакого другого конца у этой истории не было.
— А кому же все-таки досталась Галина?
— Никому не досталась! Никому из нас, понял?
— Ну, тогда, значит, оба вы оказались в смешном положении, один другому под стать,— заключил Пересыпкин.
Но Яблочкин уже не слышал сказанного. Похоже было, что прошлое вновь захватило его, и он погрузился в воспоминания. Помолчав, он снова заговорил:
— Через несколько месяцев после немалых усилий и стараний мне вновь удалось заглянуть в тот городок. Я приехал туда всего на один день в надежде повидаться с Галиной.
Я нашел в городе, большие перемены. За это время линия фронта отодвинулась еще дальше, зелененький городок оказался в глубоком тылу. Гарнизонная баня была упразднена. Театр оперетты вернулся в Ленинград, военных почти не было видно, в дом, где жила прежде Галина, вселились новые жильцы.
Несмотря на мои настойчивые расспросы, о Галине никто ничего не мог мне сказать.
Мне как-то не верилось, что такая заметная женщина могла сгинуть как иголка в сене.
Порой мне начинало казаться, что все пережитое мною здесь — и встреча с ней, и разлука — происходило не наяву, а во сне, и что сама Галина — не живой человек, а образ, созданный моей мечтой...
С раннего утра и до обеда мотался я по тихим улицам, но так ничего и не узнал.
К вечеру я оказался на главной городской площади. Остановился перед громадным стендом, затянутым красным кумачом. По всей длине его тянулась надпись, сделанная крупными, вырезанными из дерева и покрашенными белой краской буквами: «Наши соотечественники — Герои войны».
Медленно двигаясь вдоль стенда, я приглядывался к большим вставленным в рамки фотографиям...
И вдруг меня точно током ударило! На одной из фотографий я узнал Галину!
Сперва я подумал, что ошибся, и внимательно, во всех подробностях стал рассматривать фотографию. Можно сказать, изучал ее. Не было сомнения: передо мной действительно была Галина.
Та же прическа — обернутая венцом вокруг головы толстая коса, то же черное блестящее платье с высоким белым воротничком, в котором она была в театре в тот памятный день, и главное — эти большие, чуть печальные глаза, этот внимательный взгляд и знакомая родинка...
Но откуда взялось вот это? На груди Галины я увидел орден Ленина и два ордена Красного Знамени! И надпись под фотографией: «Капитан Марина Донцова».
«Почему Марина Донцова? Что это значит? — спрашивал я себя, ничего не понимая.— Если она вышла замуж и переменила фамилию, то ведь имя, имя-то должно было остаться! При чем тут Марина, когда она — Галина?»
Не долго думая, я направился прямо в райком.
Заведующий отделом, седой однорукий человек, долго рассматривал мое истрепанное удостоверение личности и наконец отослал меня к заведующему военным отделом.
А тот устроил мне такой допрос, что, пожалуй, самый дотошный и недоверчивый следователь мог бы у него поучиться.
— Так вы разыскиваете Галину Чернышеву? —- в который раз спрашивал меня человек с болезненным лицом и впалыми щеками. Он был одет в вылинявший офицерский китель (похоже, что недавно демобилизовался) и опирался при ходьбе на палку.
Заметив, что бывший военный смотрит на меня с подозрением (трудно было за это его судить — ведь в то время нередко задерживали немецких разведчиков), я был вынужден выложить ему всю свою биографию да еще рассказать в придачу историю моего знакомства с Галиной.
Когда мой собеседник несколько смягчился, я предложил ему папиросу.
— А все же, как вы узнали, что Галина Чернышева — это та же Марина Донцова? — гнул он свое, не сводя с меня пронизывающего взгляда.
— Ну, об этом нетрудно было догадаться,— улыбнулся я.— Когда мы были с ней знакомы, она носила фамилию Чернышева, а на портрете на Доске почета значится — Донцова.
Заведующий военным отделом все же не был удовлетворен.
Он расспросил меня во всех подробностях, где, когда, сколько раз я встречался с Мариной, где мы с ней бывали, о чем разговаривали, еще о многом другом. Наконец, узнав все, что только можно было узнать, он прекратил расспросы и сказал:
— Марина Донцова была командирована в распоряжение Ленинградского областного партизанского центра.
Я понял, что больше от этого человека ничего не узнаю, и встал.
— Все это хорошо... Но как такая женщина оказалась там... в этой бане?
Заведующий отделом чуть улыбнулся. Моя недогадливость, должно быть, показалась ему забавной,
— Разведка — дело весьма не простое. Порой она требует сложных превращений и маскировок. Бывает, что приходится придумать для человека новую биографию...
— Иными словами, Галина... Или, по-вашему, Марина...
— Была храбрейшим советским разведчиком! — с нескрываемым восторгом закончил худощавый человек.
— Но почему — была? — вскричал я.
Заведующий военным отделом встал навытяжку и сказал торжественно:
— Капитан Марина Федоровна Донцова месяц тому назад погибла как герой во вражеском тылу при исполнении особого оперативного задания.
Он опустился на стул и больше не поднимал головы. Я молчал. Я ничего не мог сказать. Что-то подступило у меня к горлу, сковало язык...
Не знаю, как я снова очутился перед стендом Героев, но помнится отчетливо, что я долго-долго не сводил взгляда с точеного лица Галины, такого знакомого и близкого. Вспомнилась трагикомическая история с усами... Теперь прошлое представлялось мне в совсем ином, новом свете — возвышенно-прекрасным, мудрым, просветленным.
Я стоял и думал. Думал о том, сколько человеческих судеб перевернула эта проклятая война: одни преданы забвению, другие навеки запечатлены в памяти народной.
Солнце садилось. Закатные лучи, падая на стенд Героев, отражались от его блестящей поверхности. И мне казалось, что лицо Галины окружено золотистым ореолом...
Яблочкин опустил голову и замолчал.
Мы все поняли, что в эту минуту он был не с нами — он все еще стоял перед стендом Героев Великой Отечественной войны и вглядывался в лицо Галины.
ЖЕНА СТРЕЛОЧНИКА
На другой день все мы собрались в условленное время без опоздания. Видно, наша затея увлекла нас. Заглянуть в чужую жизнь всегда интересно, поскольку прошлое человека, даже самого незаметного и незначительного, помогает разобраться и в собственной жизни.
Лейтенант Сенаторов, который должен был рассказывать о себе в этот вечер, заметно волновался. Я прежде не встречался с ним и теперь знакомился впервые.
Парень лет двадцати двух, миловидный, румяный и голубоглазый, широкий в плечах, с зачесанными назад русыми волосами, он был, на мой взгляд, привлекателен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
— А того,— не отступался Пересыпкин,— что если мы хотим найти самого смешного среди нас, то следует рассказать и конец этой истории.
— Какой еще конец, чурбан ты этакий? Никакого другого конца у этой истории не было.
— А кому же все-таки досталась Галина?
— Никому не досталась! Никому из нас, понял?
— Ну, тогда, значит, оба вы оказались в смешном положении, один другому под стать,— заключил Пересыпкин.
Но Яблочкин уже не слышал сказанного. Похоже было, что прошлое вновь захватило его, и он погрузился в воспоминания. Помолчав, он снова заговорил:
— Через несколько месяцев после немалых усилий и стараний мне вновь удалось заглянуть в тот городок. Я приехал туда всего на один день в надежде повидаться с Галиной.
Я нашел в городе, большие перемены. За это время линия фронта отодвинулась еще дальше, зелененький городок оказался в глубоком тылу. Гарнизонная баня была упразднена. Театр оперетты вернулся в Ленинград, военных почти не было видно, в дом, где жила прежде Галина, вселились новые жильцы.
Несмотря на мои настойчивые расспросы, о Галине никто ничего не мог мне сказать.
Мне как-то не верилось, что такая заметная женщина могла сгинуть как иголка в сене.
Порой мне начинало казаться, что все пережитое мною здесь — и встреча с ней, и разлука — происходило не наяву, а во сне, и что сама Галина — не живой человек, а образ, созданный моей мечтой...
С раннего утра и до обеда мотался я по тихим улицам, но так ничего и не узнал.
К вечеру я оказался на главной городской площади. Остановился перед громадным стендом, затянутым красным кумачом. По всей длине его тянулась надпись, сделанная крупными, вырезанными из дерева и покрашенными белой краской буквами: «Наши соотечественники — Герои войны».
Медленно двигаясь вдоль стенда, я приглядывался к большим вставленным в рамки фотографиям...
И вдруг меня точно током ударило! На одной из фотографий я узнал Галину!
Сперва я подумал, что ошибся, и внимательно, во всех подробностях стал рассматривать фотографию. Можно сказать, изучал ее. Не было сомнения: передо мной действительно была Галина.
Та же прическа — обернутая венцом вокруг головы толстая коса, то же черное блестящее платье с высоким белым воротничком, в котором она была в театре в тот памятный день, и главное — эти большие, чуть печальные глаза, этот внимательный взгляд и знакомая родинка...
Но откуда взялось вот это? На груди Галины я увидел орден Ленина и два ордена Красного Знамени! И надпись под фотографией: «Капитан Марина Донцова».
«Почему Марина Донцова? Что это значит? — спрашивал я себя, ничего не понимая.— Если она вышла замуж и переменила фамилию, то ведь имя, имя-то должно было остаться! При чем тут Марина, когда она — Галина?»
Не долго думая, я направился прямо в райком.
Заведующий отделом, седой однорукий человек, долго рассматривал мое истрепанное удостоверение личности и наконец отослал меня к заведующему военным отделом.
А тот устроил мне такой допрос, что, пожалуй, самый дотошный и недоверчивый следователь мог бы у него поучиться.
— Так вы разыскиваете Галину Чернышеву? —- в который раз спрашивал меня человек с болезненным лицом и впалыми щеками. Он был одет в вылинявший офицерский китель (похоже, что недавно демобилизовался) и опирался при ходьбе на палку.
Заметив, что бывший военный смотрит на меня с подозрением (трудно было за это его судить — ведь в то время нередко задерживали немецких разведчиков), я был вынужден выложить ему всю свою биографию да еще рассказать в придачу историю моего знакомства с Галиной.
Когда мой собеседник несколько смягчился, я предложил ему папиросу.
— А все же, как вы узнали, что Галина Чернышева — это та же Марина Донцова? — гнул он свое, не сводя с меня пронизывающего взгляда.
— Ну, об этом нетрудно было догадаться,— улыбнулся я.— Когда мы были с ней знакомы, она носила фамилию Чернышева, а на портрете на Доске почета значится — Донцова.
Заведующий военным отделом все же не был удовлетворен.
Он расспросил меня во всех подробностях, где, когда, сколько раз я встречался с Мариной, где мы с ней бывали, о чем разговаривали, еще о многом другом. Наконец, узнав все, что только можно было узнать, он прекратил расспросы и сказал:
— Марина Донцова была командирована в распоряжение Ленинградского областного партизанского центра.
Я понял, что больше от этого человека ничего не узнаю, и встал.
— Все это хорошо... Но как такая женщина оказалась там... в этой бане?
Заведующий отделом чуть улыбнулся. Моя недогадливость, должно быть, показалась ему забавной,
— Разведка — дело весьма не простое. Порой она требует сложных превращений и маскировок. Бывает, что приходится придумать для человека новую биографию...
— Иными словами, Галина... Или, по-вашему, Марина...
— Была храбрейшим советским разведчиком! — с нескрываемым восторгом закончил худощавый человек.
— Но почему — была? — вскричал я.
Заведующий военным отделом встал навытяжку и сказал торжественно:
— Капитан Марина Федоровна Донцова месяц тому назад погибла как герой во вражеском тылу при исполнении особого оперативного задания.
Он опустился на стул и больше не поднимал головы. Я молчал. Я ничего не мог сказать. Что-то подступило у меня к горлу, сковало язык...
Не знаю, как я снова очутился перед стендом Героев, но помнится отчетливо, что я долго-долго не сводил взгляда с точеного лица Галины, такого знакомого и близкого. Вспомнилась трагикомическая история с усами... Теперь прошлое представлялось мне в совсем ином, новом свете — возвышенно-прекрасным, мудрым, просветленным.
Я стоял и думал. Думал о том, сколько человеческих судеб перевернула эта проклятая война: одни преданы забвению, другие навеки запечатлены в памяти народной.
Солнце садилось. Закатные лучи, падая на стенд Героев, отражались от его блестящей поверхности. И мне казалось, что лицо Галины окружено золотистым ореолом...
Яблочкин опустил голову и замолчал.
Мы все поняли, что в эту минуту он был не с нами — он все еще стоял перед стендом Героев Великой Отечественной войны и вглядывался в лицо Галины.
ЖЕНА СТРЕЛОЧНИКА
На другой день все мы собрались в условленное время без опоздания. Видно, наша затея увлекла нас. Заглянуть в чужую жизнь всегда интересно, поскольку прошлое человека, даже самого незаметного и незначительного, помогает разобраться и в собственной жизни.
Лейтенант Сенаторов, который должен был рассказывать о себе в этот вечер, заметно волновался. Я прежде не встречался с ним и теперь знакомился впервые.
Парень лет двадцати двух, миловидный, румяный и голубоглазый, широкий в плечах, с зачесанными назад русыми волосами, он был, на мой взгляд, привлекателен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95