...И свершилось второе чудо! Когда культработник объявил белый танец, а из репродуктора послышались звуки танго «Огоньки Барселоны», моя незнакомка стремительно встала, оправила платье, как в тот раз, и... направилась в нашу сторону!
Кровь бросилась мне в голову, когда откуда-то из далекой дали донесся ее голос, приведший меня в трепет:
— Давайте потанцуем, ведь это прощальный танец!
В ее голосе прозвучала интонация женщины, уверенной в себе, повелевающей и одновременно готовой к покорности. И в просьбе, и во всем облике ее было что-то гордое, недосягаемое.
Никогда не забыть мне наш танец... К моему счастью, по просьбе публики «Огоньки Барселоны» были повторены, и вместо одного раза мы танцевали дважды.
Оба, мы торопились, и в течение двух-трех минут я рассказал ей все о себе. Да и что было в этом трудного — какое прошлое могло быть у юноши в двадцать один год!
Ее биография оказалась сложнее. Лида (так звали мою знакомую) была актрисой ленинградского драматического театра. Ее отец, известный ученый-гистолог, заведовал кафедрой в Ленинградском университете. Оказывается, Лида побывала замужем за известным художником, но они разошлись, и, несмотря на его настойчивые просьбы и попытки помириться, она никогда не вернется к нему.
...На другой день мы встретились и отправились на пляж. Когда она сняла с себя платье и осталась в белом в голубую полоску купальнике, я понял, что ничего прекраснее не мог бы представить. Сама Диана показалась бы дурнушкой рядом с Лидой.
Однако это обстоятельство, помню, не обрадовало, а, напротив, удручило меня; я почему-то испугался, что рано или поздно что-то или кто-то отнимет ее у меня... При этой мысли кровь леденела в жилах. А мои приятели, которые тоже были на пляже, во все глаза глядели на мою спутницу и откровенно завидовали мне.
Вечером мы встретились снова, и наутро тоже, и опять, и опять, и вот уже я потерял счет нашим встречам...
Лиду очаровала красота побережья, ей не наскучивало бродить вдоль него. Мы с ней исходили все тропинки вверх и вниз, ездил в Махинджаури и Чакву, в Цихисдзири и Кобулети. А вечером сидели на освещенном луной морском берегу и смотрели вдаль, где переливались, мерцая, огоньки белокаменного Батуми.
Это было чудо, наваждение. Я ничего и никого не помнил, кроме Лиды. У меня в ушах звучал ее голос, ощущение близости ее гибкого тела не покидало меня. Я не мог минуты провести один, она стала мне дороже жизни.
Как только мы оказывались одни, Лида обнимала меня, опускала голову мне на плечо, ее волосы в это время касались моего лба, и грудным низким голосом запевала.
Лида дала познать мне вкус жизни, поэзию любви, силу и красоту страсти. Лида открыла мне ту истину, что для мужчины главное, чтобы рядом с ним была желанная женщина.
Теперь, когда я вспоминаю все это, я понимаю, что тогда меня покорила не только внезапная любовь, не только страсть, но и гордое сознание, что мне принадлежало сердце красивой женщины.
Чувство, чистое, как первый снег, духовно возвышает мужчину, придает ему внутреннюю утонченность, нравственно очищает и обогащает его. В ту пору я понял, что самое счастливое существо на свете — человек, потому что только ему дано испытать подлинную любовь. Но и самое несчастное существо опять-таки человек, потому что ему же дано испытать все трагедии любви.
Однако разве счастье может быть счастьем, если оно бесконечно?
И вот внезапно оборвались эти невероятные дни.
В один из вечеров жаркого августа, спустя три недели после нашей первой встречи, когда море так же дремало, как и тогда, и магнолии цвели так же, и влажный морской ветерок, напоенный ароматом множества цветов, как всегда, ласкал наши лица,— в такой вечер на маленькой платформе Зеленого Мыса я провожал Лиду...
И было мне откровение: я понял, что разлука — самое тяжкое из всех испытаний.
Но кто в силах избегнуть неизбежного?! Мы очень обыкновенно простились друг с другом — так, как я даже не предполагал. Она долго махала мне своей голубой косынкой, я долго бежал вслед за поездом, который все убыстрял и убыстрял ход...
Недели не проходило, чтобы я не получил от нее письма. Я вскрывал маленький изящный конверт с розовой подкладкой, и знакомый аромат туманил мне мозг, мечты завладевали мной, уводили на сверкающий под знойным солнцем зеленомысский пляж, и перед глазами моими вновь и вновь вставало тихое дремотное
море, улыбающаяся Лида в своем купальнике в голубую полоску и голубой косынке на золотистых локонах. Она осторожно ступала по галечнику и бережно, обеими руками, несла медузу, чтобы испугать ею меня...
Тогда я был на четвертом курсе. Скопив чуть не по рублю из стипендии за несколько месяцев и пополнив эти деньги небольшой суммой, подаренной мне дядей, я решил отправиться в Ленинград. При одной лишь мысли о предстоящем у меня спирало дыхание, сердце колотилось неистово и гулко.
Но внезапно началась война с Финляндией, и я, вместо того чтобы ехать в Ленинград, попал на Карельский участок фронта, а затем оказался в одном из госпиталей на Черноморском побережье.
И вдруг письма от Лиды перестали приходить! Лишь спустя несколько месяцев получил я ее письмецо. Недобрую весть принесло мне оно. Это была моя первая боль и первый обман в надеждах. Лида писала: «Вышла замуж, вышла неожиданно для самой себя». Она стала женой военного врача, ординатора Ленинградской медицинской академии. Ее муж был старше нее на пятнадцать лет. Когда-то он был учеником ее отца, и Лида, еще совсем малышкой, играла у него на коленях.
Но разве страдание было бы страданием, если бы у него, как и у счастья, не было конца?
И получил я в один из дней еще письмо в конверте на розовой подкладке... Оно зажгло луч надежды, из-за него мне захотелось бросить все и как можно быстрее попасть в Ленинград: Лида разошлась с мужем и вновь вернулась под отчий кров!
Стояла ранняя весна тысяча девятьсот сорок первого года.
В Тбилиси распускались на деревьях почки. Мтацминда оделась в нежно-зеленые и желтые цвета. Солнце припекало не на шутку, и весенний воздух был такой пьянящий, какой бывает только лишь в Тбилиси. На проспекте Руставели продавали окроканские фиалки.
В ту весну я заканчивал институт. Поездку в Ленинград я отложил на лето.
Но когда все было готово для осуществления моего заветного желания, когда у меня на руках был железнодорожный билет до Ленинграда, загрохотали орудия — грянула Великая Отечественная война...
В воскресный июньский день, в тот самый, когда я должен был сесть в поезд, радио Москвы донесло до нас страшную весть. Потерянный, я отправился на стадион. Играли тбилисские динамовцы. И хотя все только о войне и говорили, ее первые гримасы я ощутил на тбилисском стадионе «Динамо».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95