.
Но свистеть он перестал.
— А вы — таким же бойким! — не уступал Широков.
— Я всегда и везде такой, а выскочкам привык давать щелчок по носу. Ясно, медицина?
— Я вам не медицина, а капитан медицинской службы.
— А что тут обидного, не понимаю! Раз ты медицине служишь, значит, ты и есть медицина, а я, к примеру, артиллерия, бог войны!
Не переставая балагурить, Жирасов обогнул мое «ложе> и встал у меня над головой.
— Старший лейтенант,— окликнул он меня,— я же знаю, что при таком шуме заснуть невозможно, почему вы притворяетесь?
Я повернулся на спину и с любопытством взглянул на Жирасова. Вблизи он казался мне еще более долговязым. Какое-то мгновение он взирал на меня с высоты своего роста, потом наклонился, откинул край моей шинели и без спросу опустился на тюфяк.
Но/и у него были как у журавля. Когда он сидел, его тощие, острые колени доставали ему чуть ли не до подбородка!
— Говоря по правде, бронепоезд — это мы с тобой. Кроме того, мы на правах командиров батарей, тебе, наверное, известна инструкция: командиры огневых взводов на бронепоездах приравнены к командирам отдельных батарей, а все остальные,— он обвел рукой присутствующих,— дармоеды, наше бесплатное приложение, что называется, «довесок». Мы будем воевать, а они лавры пожинать. Поэтому мы с тобой должны быть вот так,—- он сцепил друг с другом указательные пальцы,— ясно? Ты откуда? Из Ленинграда? У тебя, братец, такие затуманенные глаза, клянусь, выпить любишь!— Он поднялся, потянулся всем телом и повелительно бросил:— Подвинься чуток, я здесь лягу,— при этом он ткнул носком сапога в мой тюфяк. Можно было, конечно, найти себе и другое место, но он почему-то облюбовал себе именно ту стену, возле которой лежал я.
Однако я подумал, что из за мелочей не стоит ссориться, и оттащил свой тюфяк к середине комнаты, уступая ему место в углу.
Жирасов куда-то вышел и через минуту вернулся с здоровенным гвоздем и камнем в руках. Не мешкая он принялся вколачивать гвоздь в стену. Но, как видно, гвоздь наткнулся на кирпич и дальше не шел. зато от стены отвалился изрядный кусок штукатурки.
Жирасов попытался вбить гвоздь в другое место, но гак же безуспешно. Камнем он орудовал с таким остервенением, будто все зло хотел сорвать на непослушном гвозде. Мы молча наблюдали за его «деятельностью».
Так у вас принято беречь народное добро? - не вытерпел лейтенант Лобов.
- Раз оно народное, значит, и мое, я так понимаю. Как говорится, ученого учить - только портить...
Это, между прочим, школьное здание,— перебил Сенявин.
- Было,- многозначительно поднял палец Жирасов. После воины отремонтируют, и все будет как надо!
Ты и дома у себя так гвозди всаживаешь?- спросил военврач.
Точно так, как ты шприцы... Тут лейтенант Лобов, выйдя из терпения, подскочил к Жирасову и закричал, явно нарываясь на скандал:
- Сейчас же вытащи этот гвоздь и подмети пол!
Чего-чего? - Жирасов подчеркнуто медленно повернулся к Лобову. Сейчас он казался особенно высоким.
В этот момент отворилась дверь в маленькую боковушку, и командир бронепоезда нарочито спокойным тоном спросил:
- Вы случайно не ссоритесь, товарищи командиры?
- Нет, мы налаживаем контакты осклабился Жирасов. Прекрасно, так держать, мирно, по товарищески...
Дверь тут же захлопнулась.
- Я, друзья, фронтовик, так уж вы не обессудьте! - с неприкрытой угрозой в голосе произнес Жирасов. с силой швыряя камень в окно.
—- А если попадет в кого-нибудь? - поинтересовался военврач. Да куда ж это я, в конце концов, попал! - вспылил Жирасов.- Что за кляузная публика! Вздохнуть не дадут свободно, ворчат, как старухи. Давайте договоримся: я замечаний не терплю!..
- Ты думаешь, ты один тут фронтовик, а все остальные, по-твоему, из санатория прибыли? - спросил обозленный Лобов.
- А ты взгляни, — Жирасов спустит штаны и показал свежий шрам на бедре.— Если меня не уважаете, то уважайте хотя бы мои раны!
— А ты сюда лучше погляди,— вошедший в азарт Лобов задрал гимнастерку: Шрам на спине был совсем свежий, и только что зарубцевавшаяся рана красноватой полосою тянулась от плеча до самого таза.
— Довольно, не раздевайтесь догола и не ребячьтесь! — попытался образумить спорщиков военврач.
— Ша, медицина! Без нотаций! — огрызнулся Жирасов и тут же как ни в чем не бывало спросил:— Где вы тюфяки брали?
Никто не спешил с ответом, и неловкая пауза тянулась довольно долго. Наконец отозвался Панкратов, оказавшийся жалостливее других:
— Возьми у старшины в соседней комнате чехол, а во дворе через дорогу найдешь стог сена. Набей — и будет тебе тюфяк,— нехотя пробурчал он.
— И откуда этот трепач свалился на нашу голову? — вздохнул Лобов, когда Жирасов вышел.
— Такие крикуны все же лучше тихонь и трусов,— успокоил его Панкратов.— Этот, видать, не из пугливых, таким и должен быть командир огневого взвода!
— Ты думаешь, кто громко орет, тот и герой? — с сомнением спросил Лобов.
Панкратов не ответил, только плечами повел.
Снова стало тихо.
Лежащий на боку доктор углубился в книгу; Колотов, не поднимая головы, писал; широкоплечий белорус артиллерийский техник Ковалев что-то старательно штопал. Остальные дремали или просто молчали, о чем-то думая.
Жирасов вскоре вернулся, волоча за собой набитый соломой мешок. Он долго расправлял его, пыхтя в своем углу. Потом блаженно развалился, громко вздохнул и затих.
— Ну, а теперь — тишина! Я буду спать! — объявил он.
— А вы не скажете, дорогой товарищ, где проживает ваша бабушка? — серьезно спросил Ковалев.
— Это вы скоро узнаете,— огрызнулся Жирасов, поворачиваясь к стене.
Не знаю, требование ли его возымело действие или случайно так получилось, но в комнате стало тихо. Только откуда-то издалека глухо доносилась орудийная канонада.
С первых дней войны я находился на фронте, и теперь непривычная тишина казалась мне чудом. Как только все замолчали, я тотчас заснул.
...Когда я проснулся, был уже вечер. Кто-то опустил маскировочные шторы. Посреди комнаты горела коптилка.
Ребята принесли чайник с кипятком и молча ужинали. Каждый в одиночку ел свой паек.
Я удивился: на фронте мы привыкли есть вместе и никогда не уединялись с едой. Я решил следующим же утром пригласить товарищей позавтракать тем, что у меня было, чтобы, как говорится, укрепить наш коллектив, сплотить людей. Я был уверен, что мое начинание поддержат остальные и мы таким образом теснее сдружимся.
В тот вечер, глядя на других, я тоже поужинал в одиночестве, но как-то неохотно — кусок в горло не шел. Сидишь и жуешь в одиночку, словно ворованное ешь!
Мы молча поужинали и так же молча улеглись спать.
Еще не рассвело, когда я проснулся от невероятного шума. Слышны были крики, гомон, слова команды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Но свистеть он перестал.
— А вы — таким же бойким! — не уступал Широков.
— Я всегда и везде такой, а выскочкам привык давать щелчок по носу. Ясно, медицина?
— Я вам не медицина, а капитан медицинской службы.
— А что тут обидного, не понимаю! Раз ты медицине служишь, значит, ты и есть медицина, а я, к примеру, артиллерия, бог войны!
Не переставая балагурить, Жирасов обогнул мое «ложе> и встал у меня над головой.
— Старший лейтенант,— окликнул он меня,— я же знаю, что при таком шуме заснуть невозможно, почему вы притворяетесь?
Я повернулся на спину и с любопытством взглянул на Жирасова. Вблизи он казался мне еще более долговязым. Какое-то мгновение он взирал на меня с высоты своего роста, потом наклонился, откинул край моей шинели и без спросу опустился на тюфяк.
Но/и у него были как у журавля. Когда он сидел, его тощие, острые колени доставали ему чуть ли не до подбородка!
— Говоря по правде, бронепоезд — это мы с тобой. Кроме того, мы на правах командиров батарей, тебе, наверное, известна инструкция: командиры огневых взводов на бронепоездах приравнены к командирам отдельных батарей, а все остальные,— он обвел рукой присутствующих,— дармоеды, наше бесплатное приложение, что называется, «довесок». Мы будем воевать, а они лавры пожинать. Поэтому мы с тобой должны быть вот так,—- он сцепил друг с другом указательные пальцы,— ясно? Ты откуда? Из Ленинграда? У тебя, братец, такие затуманенные глаза, клянусь, выпить любишь!— Он поднялся, потянулся всем телом и повелительно бросил:— Подвинься чуток, я здесь лягу,— при этом он ткнул носком сапога в мой тюфяк. Можно было, конечно, найти себе и другое место, но он почему-то облюбовал себе именно ту стену, возле которой лежал я.
Однако я подумал, что из за мелочей не стоит ссориться, и оттащил свой тюфяк к середине комнаты, уступая ему место в углу.
Жирасов куда-то вышел и через минуту вернулся с здоровенным гвоздем и камнем в руках. Не мешкая он принялся вколачивать гвоздь в стену. Но, как видно, гвоздь наткнулся на кирпич и дальше не шел. зато от стены отвалился изрядный кусок штукатурки.
Жирасов попытался вбить гвоздь в другое место, но гак же безуспешно. Камнем он орудовал с таким остервенением, будто все зло хотел сорвать на непослушном гвозде. Мы молча наблюдали за его «деятельностью».
Так у вас принято беречь народное добро? - не вытерпел лейтенант Лобов.
- Раз оно народное, значит, и мое, я так понимаю. Как говорится, ученого учить - только портить...
Это, между прочим, школьное здание,— перебил Сенявин.
- Было,- многозначительно поднял палец Жирасов. После воины отремонтируют, и все будет как надо!
Ты и дома у себя так гвозди всаживаешь?- спросил военврач.
Точно так, как ты шприцы... Тут лейтенант Лобов, выйдя из терпения, подскочил к Жирасову и закричал, явно нарываясь на скандал:
- Сейчас же вытащи этот гвоздь и подмети пол!
Чего-чего? - Жирасов подчеркнуто медленно повернулся к Лобову. Сейчас он казался особенно высоким.
В этот момент отворилась дверь в маленькую боковушку, и командир бронепоезда нарочито спокойным тоном спросил:
- Вы случайно не ссоритесь, товарищи командиры?
- Нет, мы налаживаем контакты осклабился Жирасов. Прекрасно, так держать, мирно, по товарищески...
Дверь тут же захлопнулась.
- Я, друзья, фронтовик, так уж вы не обессудьте! - с неприкрытой угрозой в голосе произнес Жирасов. с силой швыряя камень в окно.
—- А если попадет в кого-нибудь? - поинтересовался военврач. Да куда ж это я, в конце концов, попал! - вспылил Жирасов.- Что за кляузная публика! Вздохнуть не дадут свободно, ворчат, как старухи. Давайте договоримся: я замечаний не терплю!..
- Ты думаешь, ты один тут фронтовик, а все остальные, по-твоему, из санатория прибыли? - спросил обозленный Лобов.
- А ты взгляни, — Жирасов спустит штаны и показал свежий шрам на бедре.— Если меня не уважаете, то уважайте хотя бы мои раны!
— А ты сюда лучше погляди,— вошедший в азарт Лобов задрал гимнастерку: Шрам на спине был совсем свежий, и только что зарубцевавшаяся рана красноватой полосою тянулась от плеча до самого таза.
— Довольно, не раздевайтесь догола и не ребячьтесь! — попытался образумить спорщиков военврач.
— Ша, медицина! Без нотаций! — огрызнулся Жирасов и тут же как ни в чем не бывало спросил:— Где вы тюфяки брали?
Никто не спешил с ответом, и неловкая пауза тянулась довольно долго. Наконец отозвался Панкратов, оказавшийся жалостливее других:
— Возьми у старшины в соседней комнате чехол, а во дворе через дорогу найдешь стог сена. Набей — и будет тебе тюфяк,— нехотя пробурчал он.
— И откуда этот трепач свалился на нашу голову? — вздохнул Лобов, когда Жирасов вышел.
— Такие крикуны все же лучше тихонь и трусов,— успокоил его Панкратов.— Этот, видать, не из пугливых, таким и должен быть командир огневого взвода!
— Ты думаешь, кто громко орет, тот и герой? — с сомнением спросил Лобов.
Панкратов не ответил, только плечами повел.
Снова стало тихо.
Лежащий на боку доктор углубился в книгу; Колотов, не поднимая головы, писал; широкоплечий белорус артиллерийский техник Ковалев что-то старательно штопал. Остальные дремали или просто молчали, о чем-то думая.
Жирасов вскоре вернулся, волоча за собой набитый соломой мешок. Он долго расправлял его, пыхтя в своем углу. Потом блаженно развалился, громко вздохнул и затих.
— Ну, а теперь — тишина! Я буду спать! — объявил он.
— А вы не скажете, дорогой товарищ, где проживает ваша бабушка? — серьезно спросил Ковалев.
— Это вы скоро узнаете,— огрызнулся Жирасов, поворачиваясь к стене.
Не знаю, требование ли его возымело действие или случайно так получилось, но в комнате стало тихо. Только откуда-то издалека глухо доносилась орудийная канонада.
С первых дней войны я находился на фронте, и теперь непривычная тишина казалась мне чудом. Как только все замолчали, я тотчас заснул.
...Когда я проснулся, был уже вечер. Кто-то опустил маскировочные шторы. Посреди комнаты горела коптилка.
Ребята принесли чайник с кипятком и молча ужинали. Каждый в одиночку ел свой паек.
Я удивился: на фронте мы привыкли есть вместе и никогда не уединялись с едой. Я решил следующим же утром пригласить товарищей позавтракать тем, что у меня было, чтобы, как говорится, укрепить наш коллектив, сплотить людей. Я был уверен, что мое начинание поддержат остальные и мы таким образом теснее сдружимся.
В тот вечер, глядя на других, я тоже поужинал в одиночестве, но как-то неохотно — кусок в горло не шел. Сидишь и жуешь в одиночку, словно ворованное ешь!
Мы молча поужинали и так же молча улеглись спать.
Еще не рассвело, когда я проснулся от невероятного шума. Слышны были крики, гомон, слова команды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95