Только капитан наклонил свою чубатую светловолосую голову, Петров заиграл его любимый вальс «Амурские волны», заиграл с таким чувством, что устоять на месте было просто невозможно.
Но эта удивительная женщина обошлась сурово с упрямььм капитаном. Она даже не шелохнулась, только коротко сказала ему что-то.
Капитан явно растерялся. Вся спесь сразу же слетела с него. Он стоял, уронив плечи (что очень редко с ним случалось), не зная, вернуться к нам или остаться и попробовать завязать беседу.
Петров прервал игру, снял гармонь и поставил на пол.
— Нет! — крикнул ему капитан, еще раз давая почувствовать, что он здесь самый главный и почетный гость.— Играй! Теперь очередь Пересыпкина!
Он повернулся на каблуках, быстро подошел ко мне, схватил за руку и, вытолкнув на середину зала, громко крикнул:
— Ну-ка, теперь ты попроси эту... эту дамочку. Может, хоть с тобой она станцует.— И расхохотался.
Я растерянный стоял посреди зала и не знал, что делать. Верно, вид у меня был достаточно смешной, потому что там и сям раздались смешки, а потом поднялся хохот.
Скоро уже весь зал хохотал от души.
Громче других смеялся Полтавцев. Он не смеялся, а фыркал и ржал как конь.
«Ладно,— подумал я.— Посмотрим, кто из нас смешнее...» И, еще не зная, что буду делать дальше, неожиданно даже для себя вскинул вверх обе руки.
Гармонь Петрова смолкла. Стало тихо. На мгновенье замолчал даже Полтавцев.
Тогда я резко наклонился, изо всех сил звонко шлепнул себя по голенищам сапог и, разведя руки, притопывая, вприсядку пустился в пляс и направился к углу...
Сукин сын Петров сразу сообразил, что к чему, и, с ходу подхватив, заиграл в такт «барыню». Зал одобрительно зашумел и захлопал в ладоши, да так дружно, что я диву дался.
Петров, не давая мне передохнуть, растянул свою гармонь и залился, заперебирал, да так лихо, бойко, разухабисто, что я чуть не задохнулся с непривычки.
...И случилось неожиданное.
Она, весь вечер просидевшая на лавке, вдруг поднялась, выпрямилась, сбросила с плеч платок и выплыла в круг, точно ладья в море.
Зал сперва взревел в один голос, потом грянули в ладоши — чуть крыша с клуба не слетела! Поднялся свист, рев и притопывания. Казалось, все вокруг посходили с ума...
Я вприсядку шел за этой удивительной женщиной, изо всех сил молотил по бедрам и голенищам, лихо присвистывая, и кружил вокруг нее, кружил, как бабочка вокруг огня...
А женщина эта, похожая на царицу, плавно плыла передо мной, подняв голову и широко разводя свои крупные полные руки. Ростом она была почти с меня, не очень полная, с округлыми прекрасными формами. Лицо белое, бледное, отчего чернота ее бровей и глаз казалась особенно резкой, на губах играла улыбка, голова слегка закинута...
Словом, передо мной была настоящая русская красавица!
Коли б в ту минуту ко мне пристали с ножом к горлу, я все равно утверждал бы, что красивее нет никого на свете. Я и представить себе не мог, чтобы чей-нибудь танец мог так захватить душу...
Устав, она низко поклонилась мне и пошла в свой угол.
Пока она шла и потом, когда села на лавку, восторженный рев и рукоплескания не смолкали.
Видно, наш Петров тоже притомился. ()н снял гармонь и поставил на пол. Его сменил парнишка-гармонист, но после Петрова игра гармониста показалась всем такой тусклой и беспомощной, что народ вдруг заскучал. Так случается, когда из ярко освещенного зала вдруг попадаешь в полутемный коридор.
Наши встретили меня недружелюбно.
Матюшин даже не взглянул на меня, а Полтавцев покосился и насмешливо сказал:
- Всегда так: спелая груша свинье достается.
Я смолчал, но про себя решил задать капитану перцу. Еще посмотрим, кому достанется груша и кто настоящая свинья.
После танцев Полтавцев сумел так точно все рассчитать, что, выходя из клуба, мы в дверях столкнулись с удивительной красавицей и ее двумя подружками. Капитан направился к ним с уверенностью человека, избалованного женщинами, и по-военному взял под козырек.
— Позвольте представиться,— сказал он таким тоном, словно не спрашивал разрешения, а приказывал.
— Представьтесь, если вам очень хочется,— ответила женщина и оглянулась на своих спутниц.
- Капитан Полтавцев, командир бронепоезда. А это мои подчиненные...
— А разве у ваших подчиненных нет фамилий? Или они у вас немые?
— Немые? — Полтавцев поднял брови.— Да бог с вами! У них языки ого-го!.. Если понадобится, можно через вашу реку как мост перекинуть...— И, довольный своей шуткой, громко рассмеялся.
— Меня зовут Ирина Дроздова, а это Нина Гаврилова, а это Наташа Маркова,— несколько недовольным тоном ответила красавица и пошла вперед.
— Вот, к примеру, Пересыпкин,— продолжал Полтавцев, пускаясь за ней в погоню,— тот, что танцевал с вами. Он самый смешной человек не только на бронепоезде, но на всем белом свете...
— Что же в нем такого смешного? — спросила Дроздова и неожиданно остановилась. Капитан, идущий следом, чуть не налетел на нее.
— Да всем! Хотя бы тем...— Он вдруг почувствовал, что его занесло, и добавил: — Хотя бы своими шуточками. Вы б послушали его словечки и истории. Пересыпкин у нас шутник...
— Это признак ума, которого многим не хватает,— обрезала Дроздова.
Капитан сперва опешил, потом надулся как индюк и долго не мог проронить ни слова.
Женщины, изредка обмениваясь словами, шли по присыпанной свежим снегом тропе и время от времени громко смеялись. Мы шагали за ними следом и молчали, как немые.
У развилки дорог, откуда нам нужно было свернуть направо, капитан прибавил шагу, нагнал Дроздову и взял ее под руку:
— Позвольте проводить вас до дома?
— Пожалуйста, не беспокойтесь,— сказала Дроздова, освобождаясь от его руки.— Я хочу, чтобы меня проводил вон тот,— и она указала на меня.
Мы группой стояли неподалеку.
— Который? — строго переспросил капитан и недовольно уставился на нас.
— Шутник. Я люблю веселых людей.
— Стало быть, вы думаете, что я...— обиженным голосом начал Полтавцев...
— Ужасно серьезный и очень строгий человек.
— Спасибо,— сказал капитан и вроде бы шутя поклонился.
— Товарищ Пересыпкин, вы не могли бы проводить меня до дома?
— Почему же нет,— обрадовался я,— с большим удовольствием! — И взглянул на капитана.
— Проводи! — важно разрешил капитан и, чтобы еще раз продемонстрировать свою власть, добавил: — Даю два часа. Если вовремя не вернешься, шкуру спущу. Понял?
За меня ответила Дроздова:
— Капитан, шкура у животных, а у Пересыпкина кожа...
— Кожа у него или шкура, узнает, когда опоздает! — И обиженный капитан, не оглядываясь, зашагал но дороге к бронепоезду.
А я с тремя женщинами свернул налево. Мы пошли вниз по тропинке к реке. Сначала все молчали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95