Ну, а если вы женились каждый раз не по любви, то это уж совсем скверно...
Что я мог возразить? Она была права! И я набрал в рот воды.
— Видно, такой уж вы по природе: как приглянется вам кто-нибудь, так сразу и готовы жениться. Есть такие мужчины: не знают, как подойти к женщине, и первым долгом делают предложение. Это для них единственный путь, иначе они не умеют.
Наверное, вид у меня был очень смешной. Я молчал, онемев, слова не мог выговорить.
Галина попала в точку: я и сам не раз так о себе думал.
Галина звонко расхохоталась, но смех ее показался мне неискренним.
— Знаете что? — сказала она лукаво.— Если вы на самом деле меня любите и хотите, чтобы я вышла за вас замуж, сбрейте ваши косматые усы! — И она снова залилась смехом.
От такой серьезной женщины я никак не ожидал подобного хода!.. Условие было вздорным, но было ли это условием? И к тому же еще этот неуместный смех...
И тут меня осенило, что Галина сама в некотором смятении и, главное, что намерения у нее самые благородные: она хотела как-нибудь смягчить свой отказ, облегчить нанесенный мне удар и для этого старалась придать всему нашему разговору шутливый тон, при этом сделав вид, будто не случилось ничего особенного, будто и моя исповедь, и мое предложение были всего лишь шуткой... Словом, она хотела умерить горечь своего отказа, щадила мое самолюбие.
Но, почувствовав это, я заупрямился еще больше и вскричал с горячностью, какой сам от себя не ожидал:
— Если вы хотите, я не только усы, но и полголовы дам обрить, как каторжник в старину...
Подобно утопающему, я схватился за соломинку... Галина была застигнута врасплох. Она перестала смеяться. В глазах у нее мелькнул испуг. Теперь она заговорила серьезно:
— Нет, нет, капитан, я пошутила, как это можно, не принимайте, пожалуйста, мои слова всерьез...
Но я уже ничего не хотел слышать.
— Слово есть слово! — крикнул я, захлопнув за собой дверь, и опрометью сбежал вниз по лестнице.
Галина бросилась за мной и, перегнувшись через перила верхней площадки, так взмолилась, словно я собирался утопиться или застрелиться:
— Капитан, ради бога, не делайте глупостей! Это же невообразимое чудачество! Ведь мы с вами не маленькие дети... Не смейте, слышите?
— Слово есть слово! — так же громко повторил я и хлопнул нижней парадной дверью, хотя ее вообще никогда не закрывали...
В ту ночь я спал плохо. Все думал о Галине, о своих усах и никак не мог решить, что мне делать.
В конце концов пришел к выводу: как бы там ни было, а я должен доказать Галине, что ради нее готов принести серьезную жертву...
Был у меня в роте один сержант, человек средних лет, по фамилии Репетилов. Он когда-то работал парикмахером в колхозе. У него я обычно стригся.
На другой день, когда во взводах собрались к завтраку, я позвал к себе Репетилова.
Когда я приказал сержанту сбрить мои усы, которые я так берег и холил, он разинул рот и изумленно уставился на меня. Видно, не поверил своим ушам, решил, что ему послышалось.
Пришлось повторить приказ. Пока сержант раскладывал свои ножницы и бритвы на маленьком сколоченном из грубых досок столике, руки у него заметно дрожали.
Сначала он прошелся машинкой по моей верхней губе — и моих каштановых пушистых, загнутых книзу усов словно и не бывало, они бесследно исчезли.
Вслед за машинкой настала очередь бритвы... Сержант усердно брил меня и с сожалением качал головой, как бы говоря: «Что это на вас нашло, товарищ капитан?»
Когда же я заглянул в подставленное им зеркало, то чуть было не отшатнулся в испуге: такой противной показалась мне моя оголенная физиономия. И кожа над верхней губой была заметно белее, чем вокруг.
Мне захотелось плюнуть себе в лицо.
Внезапно стыд охватил меня. Мне показалось, что в таком виде нельзя даже выйти на улицу.
Я представил себе, как разинут рот мои офицеры и солдаты, когда я предстану перед ними в этом новом виде. Да и поди объясни им, что побудило меня побриться!
И тогда я решил немедля бежать к Галине, чтобы увидела, какая она жестокая, безжалостная и что сделала со мною любовь!..
Но я отправился к ней не той дорогой, какой ходил обычно. Не желая попадаться на глаза людям, я пошел напрямик, но тропинке, протоптанной через поля и огороды.
Обойдя знакомый дом со двора, я уже хотел подняться по черной лестнице, но тут заметил, что со стороны улицы к подъезду подошел Прокопенко и взбежал на второй этаж.
Я удивился этому неурочному посещению, и мне захотелось узнать, в чем тут дело.
И вот представьте себе: я, этакий верзила, поднялся следом за ним по лестнице так, что ни одна ступенька не скрипнула.
Поднимаясь, я заметил, что Прокопенко вошел в комнату приятельницы Галины — Ады.
Я как-то машинально приблизился к ее двери...
Мне послышался веселый хохот Прокопенко и еще какое-то шлепанье — старший лейтенант похлопывал себя по голенищу, такая у него была привычка. Я невольно приник к двери.
— ...Так ты сама слышала, как она уговаривала его не делать этого, да?
— Ну да, она кричала сверху, с лестничной площадки: «Это же ребячество, глупость, не смейте!..»
— Ух и повеселимся же мы на его счет!
— Да, если он и в самом деле сбреет усы, это будет комедия! — в восторге взвизгнула Ада.
— Уже сбрил, дорогая, уже! — хохотал Прокопенко, хлопая себя по икрам, как по барабану.
— Мамочка моя! — еще тоньше взвизгнула Ада.— Откуда ты знаешь?
— Парикмахер из его роты сказал моим ребятам. Я приставил парочку ребят туда для наблюдения, и они принесли мне свежую новость. Вот это потеха так потеха! Ух и насмешу же я наших! Представляешь себе, что это будет, когда они увидят капитана без усов? Нет, право, все бывает на свете, но чтобы ради женщины сбривали усы, такого я не слыхал.
Я стоял притулясь у двери, и мороз продирал меня насквозь. А через минуту меня опалило жаром. Я сгорал со стыда, от волнения теснило грудь, кололо под ложечкой, лицо горело. Если бы я мог, наверное, придушил бы этого проклятого Прокопенко. А он все хохотал и хохотал.
— ...Узнав об этом, я кинулся к его взводным командирам и побился с ними об заклад, что их командир роты сегодня же, еще до вечера, сбреет свои усы. Они, конечно, не поверили, подняли меня на смех. С одним я держал пари на финский нож, трофейный — вещица, скажу тебе, первый сорт, глаз не отведешь. С другим — на золингенскую бритву. Бритва как алмаз, до того острая — волос перерезает на лету. С третьим — на трофейный пистолет, совсем новенький. Я, со своей стороны, поставил шесть литров водки. Словом, теперь и бритва, и пистолет, и финский нож — мои!..
— Ох и пройдоха же ты!.. А ведь за простака сойдешь, если кто тебя не знает! — восторженно воскликнула Ада.
— А когда я нашим ребятам рассказал, они чуть не лопнули со смеху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Что я мог возразить? Она была права! И я набрал в рот воды.
— Видно, такой уж вы по природе: как приглянется вам кто-нибудь, так сразу и готовы жениться. Есть такие мужчины: не знают, как подойти к женщине, и первым долгом делают предложение. Это для них единственный путь, иначе они не умеют.
Наверное, вид у меня был очень смешной. Я молчал, онемев, слова не мог выговорить.
Галина попала в точку: я и сам не раз так о себе думал.
Галина звонко расхохоталась, но смех ее показался мне неискренним.
— Знаете что? — сказала она лукаво.— Если вы на самом деле меня любите и хотите, чтобы я вышла за вас замуж, сбрейте ваши косматые усы! — И она снова залилась смехом.
От такой серьезной женщины я никак не ожидал подобного хода!.. Условие было вздорным, но было ли это условием? И к тому же еще этот неуместный смех...
И тут меня осенило, что Галина сама в некотором смятении и, главное, что намерения у нее самые благородные: она хотела как-нибудь смягчить свой отказ, облегчить нанесенный мне удар и для этого старалась придать всему нашему разговору шутливый тон, при этом сделав вид, будто не случилось ничего особенного, будто и моя исповедь, и мое предложение были всего лишь шуткой... Словом, она хотела умерить горечь своего отказа, щадила мое самолюбие.
Но, почувствовав это, я заупрямился еще больше и вскричал с горячностью, какой сам от себя не ожидал:
— Если вы хотите, я не только усы, но и полголовы дам обрить, как каторжник в старину...
Подобно утопающему, я схватился за соломинку... Галина была застигнута врасплох. Она перестала смеяться. В глазах у нее мелькнул испуг. Теперь она заговорила серьезно:
— Нет, нет, капитан, я пошутила, как это можно, не принимайте, пожалуйста, мои слова всерьез...
Но я уже ничего не хотел слышать.
— Слово есть слово! — крикнул я, захлопнув за собой дверь, и опрометью сбежал вниз по лестнице.
Галина бросилась за мной и, перегнувшись через перила верхней площадки, так взмолилась, словно я собирался утопиться или застрелиться:
— Капитан, ради бога, не делайте глупостей! Это же невообразимое чудачество! Ведь мы с вами не маленькие дети... Не смейте, слышите?
— Слово есть слово! — так же громко повторил я и хлопнул нижней парадной дверью, хотя ее вообще никогда не закрывали...
В ту ночь я спал плохо. Все думал о Галине, о своих усах и никак не мог решить, что мне делать.
В конце концов пришел к выводу: как бы там ни было, а я должен доказать Галине, что ради нее готов принести серьезную жертву...
Был у меня в роте один сержант, человек средних лет, по фамилии Репетилов. Он когда-то работал парикмахером в колхозе. У него я обычно стригся.
На другой день, когда во взводах собрались к завтраку, я позвал к себе Репетилова.
Когда я приказал сержанту сбрить мои усы, которые я так берег и холил, он разинул рот и изумленно уставился на меня. Видно, не поверил своим ушам, решил, что ему послышалось.
Пришлось повторить приказ. Пока сержант раскладывал свои ножницы и бритвы на маленьком сколоченном из грубых досок столике, руки у него заметно дрожали.
Сначала он прошелся машинкой по моей верхней губе — и моих каштановых пушистых, загнутых книзу усов словно и не бывало, они бесследно исчезли.
Вслед за машинкой настала очередь бритвы... Сержант усердно брил меня и с сожалением качал головой, как бы говоря: «Что это на вас нашло, товарищ капитан?»
Когда же я заглянул в подставленное им зеркало, то чуть было не отшатнулся в испуге: такой противной показалась мне моя оголенная физиономия. И кожа над верхней губой была заметно белее, чем вокруг.
Мне захотелось плюнуть себе в лицо.
Внезапно стыд охватил меня. Мне показалось, что в таком виде нельзя даже выйти на улицу.
Я представил себе, как разинут рот мои офицеры и солдаты, когда я предстану перед ними в этом новом виде. Да и поди объясни им, что побудило меня побриться!
И тогда я решил немедля бежать к Галине, чтобы увидела, какая она жестокая, безжалостная и что сделала со мною любовь!..
Но я отправился к ней не той дорогой, какой ходил обычно. Не желая попадаться на глаза людям, я пошел напрямик, но тропинке, протоптанной через поля и огороды.
Обойдя знакомый дом со двора, я уже хотел подняться по черной лестнице, но тут заметил, что со стороны улицы к подъезду подошел Прокопенко и взбежал на второй этаж.
Я удивился этому неурочному посещению, и мне захотелось узнать, в чем тут дело.
И вот представьте себе: я, этакий верзила, поднялся следом за ним по лестнице так, что ни одна ступенька не скрипнула.
Поднимаясь, я заметил, что Прокопенко вошел в комнату приятельницы Галины — Ады.
Я как-то машинально приблизился к ее двери...
Мне послышался веселый хохот Прокопенко и еще какое-то шлепанье — старший лейтенант похлопывал себя по голенищу, такая у него была привычка. Я невольно приник к двери.
— ...Так ты сама слышала, как она уговаривала его не делать этого, да?
— Ну да, она кричала сверху, с лестничной площадки: «Это же ребячество, глупость, не смейте!..»
— Ух и повеселимся же мы на его счет!
— Да, если он и в самом деле сбреет усы, это будет комедия! — в восторге взвизгнула Ада.
— Уже сбрил, дорогая, уже! — хохотал Прокопенко, хлопая себя по икрам, как по барабану.
— Мамочка моя! — еще тоньше взвизгнула Ада.— Откуда ты знаешь?
— Парикмахер из его роты сказал моим ребятам. Я приставил парочку ребят туда для наблюдения, и они принесли мне свежую новость. Вот это потеха так потеха! Ух и насмешу же я наших! Представляешь себе, что это будет, когда они увидят капитана без усов? Нет, право, все бывает на свете, но чтобы ради женщины сбривали усы, такого я не слыхал.
Я стоял притулясь у двери, и мороз продирал меня насквозь. А через минуту меня опалило жаром. Я сгорал со стыда, от волнения теснило грудь, кололо под ложечкой, лицо горело. Если бы я мог, наверное, придушил бы этого проклятого Прокопенко. А он все хохотал и хохотал.
— ...Узнав об этом, я кинулся к его взводным командирам и побился с ними об заклад, что их командир роты сегодня же, еще до вечера, сбреет свои усы. Они, конечно, не поверили, подняли меня на смех. С одним я держал пари на финский нож, трофейный — вещица, скажу тебе, первый сорт, глаз не отведешь. С другим — на золингенскую бритву. Бритва как алмаз, до того острая — волос перерезает на лету. С третьим — на трофейный пистолет, совсем новенький. Я, со своей стороны, поставил шесть литров водки. Словом, теперь и бритва, и пистолет, и финский нож — мои!..
— Ох и пройдоха же ты!.. А ведь за простака сойдешь, если кто тебя не знает! — восторженно воскликнула Ада.
— А когда я нашим ребятам рассказал, они чуть не лопнули со смеху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95