— Чем не Василиса, а? Впрямь Василиса Прекрасная! — проговорил кто-то шутливо.
Голос потонул в громком смехе.
«А ведь правда, настоящая Василиса»,— подумал я. И уже так и называл ее про себя.
Аплодисменты долго не смолкали. Тогда Василиса сделала шаг вперед и громко объявила: «В ответ на горячую вашу благодарность мы исполним еще один номер». По «залу» прокатился рокот удовлетворения, затем наступила тишина.
«Сцену» наскоро перегородили занавесом, над которым появились две куклы: одна изображала Гитлера, другая —- Еву Браун. Тут только до меня дошло, что Василиса была артисткой кукольного театра. Ее надтреснутое меццо-сопрано резко звучало за занавесом. Разгневанная Ева Браун яростно кричала, топала ногами. Потом она до колен задрала юбку и ногой стукнула Гитлера прямо в нос. Землянка содрогнулась от гомерического хохота.
Однако дело на том не кончилось. Возлюбленная фюрера приволокла огромную жаровню и обрушила ее на голову Гитлера. Он заскулил, завизжал тонким голоском, как собачонка, стал просить прощения и смешно замахал руками. Наконец Ева Браун вдоволь натешилась, устроив настоящую трепку, а потом дала Гитлеру пинка под зад и, как тряпку, повесила на занавеску. Гитлерово туловище со свистом лопнуло, словно пузырь какой-то, испуская черный дым.
В землянке поднялся хохот, крик, гвалт, из всех щелей стала сыпаться земля. Комиссару этот номер особенно понравился. Он сердечно поблагодарил артистов и пригласил их, раскрасневшихся от тепла и воодушевления, к ужину.
Радостные переживания, которых я давно уже не испытывал, утомили меня. Мне захотелось побыть в одиночестве, и я вышел из землянки на воздух.
Вокруг опять стояла удивительная тишина. Слава богу, хоть концерт дали послушать, подумал я о немцах и представил вдруг, как бы перепугались и растерялись наши гости, если бы началась тревога.
Я сидел у порога землянки и курил крепкую-прекрепкую махорку, когда на ступеньке вдруг появилась Василиса. Она оправила накинутую на плечи шубейку и уселась рядом со мной.
— Товарищ старший лейтенант, коли не жаль, угостите-ка и меня цигарочкой...
Что мне оставалось делать — я свернул самокрутку и подал ей. Она оказалась опытной курильщицей. После нескольких затяжек раскурила самокрутку, потом как по писаному стала говорить об односторонности и ограниченности подобных выступлений, о ремесленничестве в искусстве и других вещах.
Не знаю, все ли мужчины таковы или это свойство моего характера, но если женщина мне не нравится, она меня и не интересует, а раз уж не интересует, я и слушать ее внимательно не могу. Потому-то я все больше молчал, думал о своем и только время от времени, чувствуя неловкость, произносил что-нибудь односложное. Но, очевидно, мою собеседницу это вовсе не смущало. Кажется, даже наоборот, она была рада, что я не мешаю ей высказать свои мысли. Может быть, ей как раз и нужен был такой молчаливый собеседник, как я.
Потом она как-то незаметно перевела разговор на себя (разве женщина может иначе?). «Я не всегда была кукольницеи, прежде я работала в лучшем театре Ленинграда, в Александринке, и была известной драматической актрисой»,— проговорила она как бы между прочим. При этом в голосе ее прозвучали горделивые нотки.
При упоминании об Александрийском театре я насторожился.
Сердцем почувствовал: сейчас мы заговорим о чем-то важном.
Разом очнувшись от своих мыслей, я окинул внимательным взглядом собеседницу. Она сидела, прислонясь спиной к стене землянки, заложив ногу на ногу, и курила с подчеркнутым наслаждением. Мне показалось, что она просто красуется передо мной. А ко мне подступало волнение. Будто невзначай я спросил:
— В какие годы вы работали в этом театре?
— А почему вас это интересует? — с коварной улыбкой спросила она.
— Интересует,— не сдавался я.
— Все вы такие странные, мужчины,— больше всего вас занимает возраст женщины. Можно подумать, это главное. Хотите, я скажу, какой вопрос вы зададите мне сейчас? Сейчас вы спросите, сколько лет было мне, когда я поступила в этот театр. Потом вы сопоставите обе цифры, что, конечно, нетрудно сделать, в этих пределах складывать и вычитать все умеют, и цель ваша будет достигнута. Господи, какие однообразные, какие неинтересные пошли нынче мужчины, просто ужас!..
— Там работала одна моя знакомая,— несмело проговорил я.
— А-а,— протянула она и выдохнула густую струю дыма. Теперь она рассердилась, что меня интересует не ее персона, а кто-то другой, и жаждала отомстить.
— Когда она работала? — холодно спросила Василиса. При этом она уставилась на меня в упор так, точно впервые видела.
«Вот шельма,— подумал я,— в один миг превратила меня в обвиняемого, а сама стала в позу следователя».
— До войны,— как можно более равнодушно ответил я.
— Пушкин тоже до войны был,— пошутила Василиса.
— Во всяком случае, в тысяча девятьсот тридцать девятом году она состояла в труппе...
— Ее имя и фамилия? — властно спросила она. Молчать не имело смысла, и я сказал:
— Лида Каверина.
Она метнула молниеносный взгляд. Но сказать ничего не сказала. Несколько минут мы оба молчали.
— Лида Каверина? — спросила она отсутствующим тоном человека, ушедшего в свои мысли.
— Да.
— Нет, такой там не было.
— Как не было? Я даже видел ее на сцене! — взбунтовался я.
— И, вероятно, не только на сцене?
— Она играла в «Платоне Кречете», ее очень хвалили.
— А-а-а,— протянула моя собеседница.
— Ну, вспомнили? — с нетерпением спросил я.
— Нет,— отрезала она.
— Видимо, вы сами не входили в труппу этого театра.
— То есть как это? — вскинулась она.— Вы считаете, что я...
— В те годы,— смягчил я свое обвинение.
— А-а... Которые же это были годы?
— Тысяча девятьсот тридцать девятый и тысяча девятьсот сороковой.
— Какая из себя была эта ваша Каверина?
— Высокая стройная блондинка с зелеными глазами.
— Как, говорите, ее звали?— глухо спросила Василиса.
Она застыла, замерла. Глаза ее устремились куда-то вдаль, поверх меня. Наконец, после долгого молчания, она заговорила, словно милостыню подавала:
— Я вспомнила... да, была такая, но вспомнила, не как актрису — актриса она была очень слабая! — а как красивую женщину... Внешность у нее была крайне соблазнительная, всех с ума сводила... наверное, и вас?
— Насколько я знаю, она была хорошей актрисой и хорошим человеком,— с сердцем возразил я. В моем голосе помимо воли прозвучала обида.
— Простите, но этому не вам меня учить. Дальше статистки она не пошла.
— Как это статистки, она играла в «Бесприданнице»!
— Играла, когда первая исполнительница бывала больна. Должна сказать, ей приходилось нелегко. Вам не следует обижаться на правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95