На участке фронта наших двух армий — 2-й Ударной и 8-й — одновременно грянули более двух тысяч пушек, а несколько сот выдвинутых на передовую черту дальнобойных орудий прямой наводкой ударили по вражеским ПОЗИЦИЯМ. Земля и небо содрогались от оглушительного грохота.
Артподготовка длилась уже более двух часов. И с каждым новым залпом лица моих ребят становились все более ликующими, вопреки опасностям и усталости. Стволы орудий так накалились, что нельзя было до них дотронуться.
Запас снарядов стремительно таял. От пустых патронов, сгрудившихся у орудий, поднимался пар.
Координаты стрельбы, передаваемые с командного пункта, все время менялись, и, выкрикивая цель, я совершенно осип.
Цель перемещалась в глубь линии обороны немцев, а значит, наши части успешно продвигались вперед и, возможно, где-то уже прорывали вражеские позиции.
По прошествии примерно трех часов командир полка с особым подъемом отдал приказ: «Ласточка»,— это было шифрованное наименование моей батареи,— на колеса и — вперед!»
И мы пошли!
Мы снялись с мест, завоеванных ценой смертельных боев почти полтора года назад, оставив за собой рубежи, омытые шестнадцать месяцев назад потоками крови.
Мы шли к земле, на которую мечтали вступить ежедневно, еженощно, мы шли в Ленинград!..
Все были охвачены таким страстным единодушным порывом, что двадцатиградусный мороз был нам нипочем — мы не ощущали его. Мы прошли узким коридором, пробитым нашей артиллерией и авиацией среди проволочных заграждений, и преодолели первую линию обороны противника.
Особенно доблестно поработали наши атакующие части: фашистские окопы были разворочены, на брустверах — навалом земля. Изрешеченный разрывами мин и снарядов снег щедро засыпан черной смерзшейся землей. Все это безмолвно повествовало о смертоносном урагане, пронесшемся здесь. Повсюду валялись трупы гитлеровцев. Медперсонал оказывал помощь раненым бойцам.
Стоял адский гул, от которого глохли уши. Гремели орудия, трещали пулеметы, шумели моторы.
Вместе с нами по проложенным на скорую руку дорогам пыхтя двигались транспорт и техника. Везли орудия, ящики со снарядами и самые разные другие грузы. Вразнобой шагало свежее пополнение — подразделения стрелковых частей. Все стремилось, рвалось вперед. «На Ленинград!» — белыми буквами написали на стволе огромного дальнобойного орудия.
Гитлеровцы оборонялись с яростным ожесточением. Почти неделю длились ожесточеннейшие кровопролитные бои.
По прошествии шести дней с начала наступления, шести страшных, труднопредставляемых дней, утром восемнадцатого января по солдатскому «телеграфу», самому надежному и быстрому среди средств связи — из уха в ухо, прилетела весть: передовые части Ленинградского и Волховского фронтов соединились! Блокада Ленинграда прорвана!
В те дни все мы ходили как пьяные, все мы только и поздравляли друг друга с победой.
Недели две спустя, когда мы расположились на новых позициях и бои немного поутихли, стало известно, что на отвоеванно у врага узкой полосе земли около семи-восьми километров шириной со дня на день будут проложены рельсы и в Ленинград побегут составы.
И вправду, очень скоро в Ленинград отправился первый поезд. Конечно, ехать было довольно опасно, потому что немцы обстреливали путь из минометов и пушек, но все-таки железнодорожное сообщение существовало, поезда ходили под покровом ночи, и съездить в Ленинград теперь было делом реальным.
С этого времени я потерял покой. Я думал только о том, как бы мне попасть в Ленинград и повидать Лиду.
Месяца через два после прорыва блокады наш отдельный артиллерийский полк, который относился к так называемому Резерву Главного Командования и передислоцировался с одного участка на другой (вследствие чего подчинялся то одному общевойсковому соединению, то другому), был переброшен в распоряжение Ленинградского фронта, так что однажды мы очутились в небольшом поселке под Ленинградом.
Об этом я не смел и мечтать: моя батарея стояла в пригороде Ленинграда!
Минуло еще какое-то время. На батарею прибыл командир полка — осмотреть оборудованные нами позиции. Я выбрал подходящий момент и попросил разрешения на несколько часов съездить в Ленинград.
— Вот когда орудия вкопаешь в окопы и замаскируешь так, чтобы, находясь в двух шагах от батареи, невозможно было их заметить, когда бойцы выроют землянки и расселятся в них, когда устроишь парк для своих машин и организуешь боевую подготовку,— тогда езжай хоть на всю ночь! Отпущу. А до тех пор и думать не моги.— Он погрозил мне пальцем.
— Так точно, товарищ подполковник, все ясно! — обрадованно ответил я. Свидание с Лидой отныне казалось мне не таким уж далеким, хотя для всего того, что ставил мне условием командир, требовалось еще несколько дней.
Однако всему приходит конец: если черпать ложкой, как говорит Важа, и море может иссякнуть. Вот и я дождался желанного дня. Закончив свои дела, светлым утром, когда в воздухе уже веяло весной, когда под защитой елей и сосен голубели последние снега, а кое-где появились на солнышке проталины, я сменил валенки на новые яловые сапоги, уложил в вещмешок свой офицерский паек (несколько банок консервов, буханку хлеба, немного сахару) и зашагал по дороге, ведущей в Ленинград.
Город начался как-то внезапно. И так же внезапно открылись раны, нанесенные ему обстрелами и налетами врага.
Среди полуразрушенных домов лежали груды битого кирпича и разных обломков. В кирпичных красных стенах, как чудовищные клыки, торчали деревянные балки, местами обугленные, местами контрастно-светлые...
В кучах мусора и обломков валялись предметы домашнего обихода. Чего только здесь не было: спинки кроватей, ножки столов, развалившиеся стулья, письменные столы, дверки старинных резных буфетов, обломки зеркал, рамы для картин...
Все утратило свой первоначальный облик, все было обращено в мусор, в прах и являло страшную картину разрушения.
Я шел мимо этих ужасных курганов, этих немых свидетелей небывалого бедствия, и дрожь пробирала меня.
Разве узнать, сколько жизней оборвалось здесь, сколько заживо похороненных под этими грудами кирпича и камней! У меня было такое чувство, словно я шагаю по мертвым телам.
Шел я по удивительным улицам Ленинграда, смотрел на его искалеченные дома и руины и поражался тому, что, несмотря на страшные разрушения, на небывалое разорение, город сохранил свою гордую суровую красоту. Он изумлял строгим величием, стройностью, всем своим неповторимым, лишь ему одному присущим обликом. Я шел и созерцал этот город, то восхищаясь, то ужасаясь картинам, открывающимся передо мной.
Но о чем бы я ни думал, на что бы ни глядел, моя главная дума ни на минуту не покидала меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95