Я собственноручно как следует полил пальму, а придя утром, со страхом стал приглядываться, не начала ли она сохнуть.
К счастью для Селиванова, никаких следов увядания на пальме не было.
Зато мне бросилось в глаза другое: листья растения были что-то чересчур яркими и необыкновенно блестящими. Такими же, как тогда, когда я увидел пальму в первый раз.
Удивительным было и то, что и на сей раз листья мне показались как будто слегка смазанными жиром. Сомнений не было: Селиванов с прежним усердием ухаживал за растением, но вот поливать его не поливал.
«Интересно почему? — думал я, но не находил ответа. Может быть, Селиванов, этот потомственный крестьянин, лучше меня понимает душу растений?»
Прошла еще неделя...
У меня, с головой ушедшего в военную подготовку, совсем не оставалось времени заниматься пальмой, но раз в два-три дня я все-таки ухитрялся забежать к ней.
Как-то в дождливый день я сел писать приказ. Дивизион сильно хромал по артиллерийскому тренажу, и, как это обычно бывает, нужно было издать «грозный» приказ: указать на недостатки, наказать виновных, поощрить отличившихся и соблюсти все другие необходимые меры. К радости моего начальника штаба, я взвалил это трудное дело на свои плечи.
Так как для такого щекотливого дела необходимо было «поэтическое вдохновение», я взял все материалы домой и, уединившись в той самой комнате, где стояла пальма, начал писать.
Я давно уже не брал в руки карандаша, и поэтому первые фразы давались мне с трудом. В ожидании «вдохновения» я ходил взад-вперед по комнате — из одного угла в другой.
Во время этого хождения я подошел к пальме и, не отдавая себе в этом отчета, ковырнул карандашом ее волосистый ствол. Но стоило мне слегка нажать на карандаш, как он, к моему удивлению, очень легко проткнул ствол и глубоко вошел в него.
Я вытащил карандаш и снова ткнул им в пальму — повторилось то же самое.
Удивленный, я стал раздвигать волосистый покров и в глубине обнаружил что-то белое.
Еще более энергично работая карандашом и даже ногтями, я достал из середины дерева длинный кусок бумаги!..
Я схватил нож и, с силой полоснув по стволу, раздвинул волосяной покров в другом месте. Там тоже оказалась бумага.
Тогда, недолго думая, я полоснул ножом пальму, сделал глубокий разрез до середины и, расширив рану, заглянул внутрь: в глубине я увидел грубо отесанный деревянный шест, обмотанный белой бумагой, к которому снаружи был искусно прикреплен волосистый покров пальмы! Он-то и создавал полное впечатление живой пальмы...
Пораженный этим неожиданным открытием, я сорвал пальмовый лист и надломил его. В руках у меня оказались полосы плотной коричневой бумаги, покрытой зеленым лаком...
Только теперь я догадался, что передо мной стояла искусственная пальма, но настолько «настоящая», настолько похожая на живую, что три человека, в течение целого месяца усердно ухаживая за ней, и не подозревали об этом!
Я почувствовал себя обкраденным. У меня появилось то чувство, которое охватывает человека, когда тускнеет любовь или когда мужчина вдруг обнаруживает, что любимая женщина изменяет ему.
Невольно мои мысли переключились на Селиванова. Несомненно, ему все стало известно еще тогда, когда он вместе с Бушне-вым пересаживал пальму в новую кадку. Но он это тщательно скрывал и с прежним усердием поливал искусственное дерево, хотя пальме это нужно было, как мертвому припарки.
По моим наблюдениям, Селиванов был одним из тех людей, по мнению которых ложь порой — единственное спасение для человека. Горе тому, кто этому поверит, но утешение приносит с собой луч надежды, потому что жизнь без надежды действительно невыносима.
Я почувствовал, что теплое чувство, которое так согревало мое сердце и которое так внезапно улетучилось, вернулось, вновь и вновь согрело меня. Но пальма здесь была уже ни при чем, дело было в Селиванове, в его необыкновенной человеческой чуткости.
Тогда я еще раз убедился в том, что самая прочная и сильная привязанность у человека может возникнуть только к человеку же. И никакому предмету, никакой вещи не сравниться с его волшебной силой.
А мы кто знает сколько раз ставим предмет или вещь выше человека и часто думаем, заботимся о неодушевленном предмете или о какой-то вещи больше, чем о человеке! Наверное, это
происходит потому, что мы считаем предметы более верным преданными и молчаливыми друзьями... Какая роковая ошибка.
Утром, когда Селиванов принес завтрак, я спросил:
— Почему ты скрывал, что пальма ненастоящая?
Ответил мой ординарец не сразу, но и не растерялся, видно было, что он ожидал этого вопроса. Он вылил остатки молока во вторую чашку, накрыл котелок крышкой и только после этого посмотрел на меня. Я не торопил его с ответом.
Я смотрел на Селиванова, и мне почему-то вспомнилась наша первая встреча.
Как-то на одном из совещаний заместитель командира третьей батареи по политчасти сердито сказал:
— Среди нас, оказывается, есть верующие, которые крестятся при каждом пушечном выстреле.
Командиры подразделений расхохотались, а мне эти слова особенно глубоко врезались в память.
Однажды я попал на третью батарею.
Мое появление там совпало с началом вражеского наступления. Я обрадовался возможности испытать ребят «в деле» и воочию узнать, кто чего стоит.
Но ребята оказались все как на подбор, один другого лучше. Батарея стреляла отлично.
Особенно мне запомнился заряжающий первого орудия, человек уже в летах, крупный, с огромными рыжими усами. Его движения были так отточены, так рассчитаны и точны, что от него глаз нельзя было отвести.
Он поднимал огромный снаряд словно перышко, ставил его на кулак правой руки (в этот момент казалось, что он протягивает руку с пасхальным яйцом — а ну, мол, ударь) и одним махом загонял метровый снаряд в казенник.
Все движения у него были такими соразмерными и такими ловкими, что даже я, немало повидавший на своем веку артиллерист, был очарован.
Когда все стихло, я подозвал к себе заряжающего, и мы немного поговорили. Я заметил, что командир орудия, опытный сержант Никифоров с нескрываемым удовольствием влюбленными глазами смотрел на своего пожилого заряжающего.
Тут к нам подошел заместитель командира батареи. Во время боя я его нигде не видел, и он, вероятно, теперь решил себя проявить:
— Товарищ майор,— тогда я был майором,— это тот самый советский боец,— он подчеркнул слово «советский»,— который крестится при стрельбе.
Селиванов смутился.
— Знаете, что я вам скажу, товарищ старший лейтенант,— строго обрезал я его,— если все будут воевать так, как этот верующий... пусть хоть крестятся, хоть аллаху молитвы возносят.
Селиванов с такой признательностью посмотрел на меня, словно я даровал ему жизнь, а осмелевший после моих слов командир орудия возразил заместителю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95